Поющий тростник - Галахова Галина Алексеевна. Страница 36

– Вадик, ты не предатель! Я знаю, какая я тебе мать, но ты не предал меня! Как в сказке про Морозку, помнишь? Мороз девочку морозил, а она говорила – не больно! Так и ты, Вадик.

Вот стояла рядом с ним его мама, он ждал этой минуты, когда она обнимет его, когда они навсегда будут вместе. Прижался он к ней и спросил:

– А где же наш папа?

– Я его застрелила!

– Из пистолета?

Но мама ничего ему не ответила, ввалились тут гости, и Нонка закричала:

– Справляю, ребята, нынче поминки! Приказ получила!

– По ком поминки-то?

– По себе! Ты уж прости меня, Вадик! Иди в последний раз погуляй!

– Да выпей водочки, на улице холодно! – сказал ему незнакомый парень и налил ему в рюмку водки. Вадик прислонил рюмку к губам, рот обожгло, он перекосился весь, а гости засмеялись, и мама вместе с ними.

– Я ребенок все-таки, – заступился за себя Вадик и убежал на улицу, уже понимая, что это не в последний раз.

Он сел на скамейке у своего дома и, как старушка, принялся смотреть по сторонам. В новый дом они недавно переехали. Заставили их сменяться женщины из старого дома, которые выступили против его матери, смущавшей красотой и лаской их мужей. Эти женщины не жалели его мать, а его жалели, оставляли у себя ночевать по субботам и воскресеньям, кормили, дарили обноски своих детей. Всё они делали для него от своей женской жалостливости и любви к детям, даже чужим детям, – такие уж они были, женщины того старого ленинградского дома. Но мать его все же прогнали и заставили обменять комнату и уехать в другой район. Вот и переехали они сюда, где дворов нет, где небо не пропадает над головой, кругом деревья растут, кругом старушки сидят и много вокруг ребят.

Сидел Вадик на скамейке, сидел, а потом то ли заплакал, то ли запел:

Сижу на скамейке,

Домой не вернусь.

Что мне делать, сам не знаю.

Лишний я человек.

Мимо него проходил следователь Дмитрий Александрович Ярославцев. Он возвращался домой после работы. Вадик, увидев его, громче то ли заплакал, то ли запел. Ярославцев не сбавил шага: мало ли плачущих мальчиков на свете, а он устал после дежурства, не до разговоров, опять же и поплакать иногда не грех,

Вадик, однако, наперерез ему встал:

– Заберите меня в милицию, я пьяный! Ярославцев бросил на ходу:

– Я тоже пьяный, от усталости!

– А я не от усталости, я от жизни пьяный! Ярославцев все-таки остановился, хотя и не хотел того, видит бог – не хотел.

– Откуда ты?

– Ниоткуда, сам по себе!

– Так не бывает, все мы чьи-то!

– А я вот ничей, хотите, ваш буду?

– Занятный ты паренек! – засмеялся Ярославцев. – Поговорим с тобой как-нибудь в другой раз!

– Можно, я с вами пойду, к вам в гости? – спросил Вадик, внимательно вглядываясь в Ярославцева.

Язык не повернулся у Димы Ярославцева сказать "нет".

– А не боишься со мной идти?

– А чего бояться?

– А вдруг я тебя съем!

– А милиционеры детей не едят!

Дима рассмеялся:

– Значит, только детей не едят, а остальными не брезгуют!

Дима взял Вадика за руку (лучше бы он не брал его руку, лучше бы он не задерживался подле Вадика и проскользнул мимо! Ведь он спешил на свидание к Невесте, которая уже ждала его около кинотеатра. Не знал Дима, что подождет она его только до начала сеанса, а потом рассердится и отдаст его билет неизвестному ни ей, ни Диме человеку. И перебежит тот человек дорогу милиционеру, как черный кот!), уж очень ему стало интересно, что за человек Вадик.

Держался Вадик за сильную руку милиционера, и не хотелось ему отпускать ту руку. Вот, оказывается, о чем мечталось ему: пройтись за руку с настоящим милиционером, который бы ему в отцы годился. А этот даже очень годился!

– Если ты ко мне пойдешь так поздно, мама твоя будет волноваться, искать тебя, бегать по улице: где мой, – Как тебя зовут? – где мой Вадик? – сказал Дима и вспомнил свою мать, которая всегда его искала, всегда волновалась за него и встречала его у ворот в любую погоду, словно тем своим стоянием могла спасти его от беды.

Ее дежурство у ворот и боязнь за него приводили его в состояние неуправляемого бешенства. Он говорил матери грубости, но она на него не обижалась, только улыбалась в ответ, продолжая нести перед ним свою службу, пока не повзрослел он и не ушел в милицию. Тогда мать прекратила его встречать и успокоилась. Ему сейчас захотелось увидеть ее не под воротами, а здесь, чтобы она поджидала его на скамейке, а он бы на нее не сердился, он был бы рад, вне себя от радости! Но не ждала его мать на скамейке, лежала она на Охтинском кладбище.

– Не будет волноваться, ни за что не будет! – по медлив, отвечал Вадик. – Не любит она меня, ни за что не любит!

Вспомнилось ему, как недавно он, дошедший до отчаяния, спросил ее: "Ну за что ты меня не любишь? Что я тебе такого сделал? Может, когда маленький был, чем обидел тебя, так прости ты меня, не понимал я чего-нибудь и нечаянно все сделал!"

Уронила она тогда голову на стол, хмельная была, песня на губах еще не остыла, ответила ему: "Виновата я, Вадик, перед тобой! Во всем виновата. Ну и пусть так будет, пусть я буду виноватой! Зато ты, когда подрастешь, не будешь передо мной виноватый и ни перед кем не будешь виноватый!"

Не знал Вадик, что в тот день повстречала Нонка Андрюшу, в магазин он зашел. Зашел, чтобы купить наконец жене своей обручальное кольцо. Пять лет женаты, сыну Пете четыре года, а все никак за кольцом не собраться, все время он в отлучке, все строит гидростанции в Сибири и некогда ему.

Увидел Нонку, к ней подошел: "Здравствуй! Выбери моей жене кольцо по своему пальцу!"

Стала Нонка кольцо ему выбирать, а у самой руки дрожат. Как изменился Андрюша, какой интересный стал! Семь лет прошло как день один.

Выбрала ему кольцо, а он молчит, ни о чем ее не расспрашивает. Тогда она ему: "Что ж, про меня и неинтересно тебе спросить, как живу?" – "Неинтересно теперь, Нонка! У меня сыну четыре года, Петей звать! Всю любовь он отнял. До свиданья! Заходи в гости, на сына посмотреть. Гражданка, дом…" – "И я живу на Гражданке, –перебила его Нонка. – Может, когда и так увидимся, как соседи".

Ушел Андрюша, не оглянулся, а ей плохо стало, и в тот вечер она тоже устроила поминки и перед Вадиком во всем повинилась.

…Вадик и Дима шли молча, каждый о своем думал. Вадик неотвязно про маму думал, как заступался за нее, когда женщины уже нового дома против нее встали. Он говорил им, что скоро она уедет с ним в Сибирь к одному хорошему человеку, купит ему, Вадику, новую одежду, так как денег там много заработает, из магазина на стройку уйдет. Но женщины ему не верили.

И Дима Ярославцев не поверил Вадику.

– Не бывает такого в нашей жизни, – сказал он ему. – Всякое другое бывает, но чтобы не любить такого молодца, что-то не верится! Придумываешь ты что-то, а зачем – и самому тебе неясно.

Вадику расхотелось идти дальше.

– Что же ты остановился? – спросил его Дима,

– Я не пойду с вами. Я правду сказал, никому не говорил, а вы мне не поверили, – ответил ему Вадик, освобождая свою горячую ладонь из Диминой руки.

– Постой, постой! Я уже и план приема гостя придумал, а ты бежать, – возмутился Дима.

Снова сжав чужую руку, ощущая силу и тепло ее, согревающее его просто так, Вадик задумал войти в жизнь Димы, как в дом его, просто по своему большому желанию. Дима думал о своем, о том, что Невеста у него хорошая, современная девушка, симпатичная, с образованием филологическим. Ему уже двадцать семь, и ей столько же. Пусть у них дети будут, много детей, человек пять.

Шли они, шли, Дима приветливо кивал знакомым, а знакомые у него были все, раньше он был здесь участковым милиционером. И не подозревал Дима, что в эти минуты потерял он Невесту: руку ее крепко сжимал в темноте зрительного зала один молодой человек, тот самый, что перебежал Диме дорогу, как черный кот