Проклятье Солнечного короля (СИ) - Ильина Ольга Александровна. Страница 47

— Замолчите! Я никогда не смогу ответить на ваши чувства. Они не правильные, противоестественные.

— Только для тебя. Ты знаешь, что в тот день, в наш последний ужин я приходил к твоему отцу, я просил твоей руки. Если бы не тот трагический случай, мы были бы уже женаты. Ты была бы моей.

— В ваших мечтах и только. Богиня, Мэдди была права, они все были правы. Вы никогда не были добрым.

— К другим, нет. Но ты… разве хоть раз ты могла пожаловаться, что я не добр к тебе.

— Вы преследовали свои ужасные, низменные цели.

— Я всегда любил тебя. Любовь не может быть низостью.

— Любовь не может, но одержимость… это больное чувство, оно разрушает любовь. Оно разрушило мою любовь к вам.

— Как к дяде? И слава богам. Я никогда не хотел быть твоим дядей, это ты придумала образ благородного графа и любила его.

— Да, вы правы. Я придумала вас. Так мне легче было пережить смерть родителей и то, что я осталась совсем одна. О, богиня, вы уже тогда, уже тогда испытывали это ко мне?

— Что это? Страсть, желание, одержимость, так ты сказала? Да, с первого твоего взгляда, с первого слова, когда ты принялась извиняться за то, что нарвала этой дурацкой ежевики в моем лесу. Я всегда любил тебя, я всегда буду любить тебя.

— Это не любовь!

— Тогда что же?

Она смотрела на него в полном потрясении, весь мир казалось, перевернулся, и тогда она увидела то, что не замечала годами, то, что он предпочитал скрывать — голод, желание, страсть. Какая же она была слепая, слепая все эти годы. Не замечала таких очевидных вещей. Не было никогда никакого дяди, а был больной, сумасшедший мужчина, одержимый своей собственной страстью, объектом которой невольно стала она. И теперь его страсть грозила перекинуться на нее и испепелить все то хорошее, что когда-то было между ними.

Она тогда попыталась уйти, кинулась собирать свои вещи, но какой же она была наивной, думая, что это возможно.

— Пустите меня! — потребовала она, когда он преградил ей путь.

— Никто тебя не держит, родная. Пожалуйста, ты можешь идти, но Уилл останется здесь.

— Мне скоро восемнадцать.

— Да, и ты перестанешь нуждаться в моей опеке, но твой брат останется здесь, со мной до самого его совершеннолетия. И поверь, у меня хватит изобретательности, чтобы сделать его жизнь невыносимой.

— Вы не посмеете!

— Если ты уйдешь, мне будет очень больно, так больно, что мне захочется отомстить…

— Пресветлая, да вы чудовище!

— Да, я чудовище, которое готово ползать у твоих ног, вымаливая ласку. Хочешь? Или украду поцелуй, а потом буду извиняться хоть всю вечность?

Он тогда и в самом деле упал на колени, не выдержал ее обвиняющего и потрясенного взгляда, и был таким искренним в своем безумии, что она поняла вдруг — он никогда ее не отпустит.

— Прошу тебя, прости. Я обещаю, что ничего не сделаю, все будет как прежде, хочешь видеть во мне дядюшку, я буду чертовым дядюшкой, только не уходи. Останься, останься со мной.

Тогда они заключили некое подобие перемирия. Она остается, а он делает вид, что все по-прежнему, что не было этого ужасного открытия. И действительно так и было. На следующее утро, как ни в чем не бывало, он завтракал, улыбался и спрашивал, пойдет ли она в госпиталь к доктору Харрису и не нужно ли ее подвести.

Все сделали вид, что возможно повернуть время вспять и забыть об этом ужасном открытии, но Мэл не могла притворяться, не могла улыбаться ему как раньше, она с трудом засыпала и просыпалась от каждого шороха, пока, в конце концов, не перебралась в спальню Уилла. Ей все казалось, что он стоит за дверью ее спальни ночами и борется с собой, чтобы не войти.

Это были одни из самых тяжелых полгода в ее жизни, и однажды она не выдержала и попросила графа отпустить ее. Он долго молчал, взвешивая что-то в уме, а после дал ей два года, чтобы осознать и привыкнуть к тому, что рано или поздно она будет принадлежать ему. Через два месяца ее время выйдет, и он придет, чтобы навсегда забрать ее в особняк…

— Тебе скоро двадцать один, — сказала леди Виттория, вырывая девушку из тяжелых воспоминаний.

— Зачем вы приехали? — спросила Мэл. Ей претила эта недосказанность между ними, и осуждение в глазах женщины из-за того, чего она не делала и не могла изменить, но невольно стала причиной.

— Я хочу помочь.

— Помочь? — рассмеялась девушка, хотя смешно ей совсем не было. — Я просила, нет, умоляла вас помочь мне два года назад, а вы сказали, что я сама виновата во всем. Вы уехали, бросили нас там, совсем одних. Мы доверяли вам, я доверяла вам. Я считала вас другом, а вы отвернулись.

Она не ожидала, что и это предательство будет так терзать ее, не ожидала, что в глазах появятся слезы горечи и обиды.

— Прости меня, — зашептала женщина. — Прости. Я только теперь поняла, что не должна была вас покидать.

— Мы были детьми. Я была ребенком, и я любила вас, а вы меня ненавидели. За что?

— Прости меня девочка, прости, — она потянулась и обняла Мэл, как должна была обнять тогда. Она должна была защитить их, не дать графу обмануть всех, ведь достаточно было просто сказать… да хотя бы той же леди Маргарет. И тогда бы она забрала их с Уиллом в столицу и ничего бы этого не было.

— Я помогу тебе, я обещаю, что помогу.

— Как?

— Я заберу у него бумаги на Уилла, обещаю.

Они еще долго разговаривали, как, наверное, не говорили никогда. Леди Виттория казалась искренней в своем раскаянии и Мэл поверила ей. Когда-то она попыталась избавиться от опеки, написала губернатору Сорели, ведь местные власти были полностью зависимы от воли и желаний могущественного графа. А через неделю граф забрал Уилла прямо из школы и увез в неизвестном направлении на несколько дней.

— Неужели ты думала, милая, что это поможет тебе? — спросил он, достав из ящика стола написанное ею, нераспечатанное письмо.

— Где мой брат?

— С ним все в порядке. И я верну его тебе, если ты будешь хорошей девочкой и просто смиришься. Мы договорились, ведь так? Я даю тебе время, а ты не пишешь своим друзьям подобные просьбы.

Впервые тогда она увидела совсем другого графа. Не жестокого, скорее хладнокровного. Он просто перевел их отношения в плоскость сделки, а в этом ему никогда не было равных. Тогда, те остатки чувств и любви, что были в ней когда-то, исчезли. Остался только страх, и конечно, больше попыток рассказать кому-то она не делала, боялась, что он может не сдержать обещания.

— Мэл, я вернулась! — прокричала Мэдди, думая, что подруга еще в постели. Последние четыре дня для всех были очень тяжелыми. Она впервые за четыре года, с того самого дня, как Мэл излечила своей магией ее сломанные ноги, видела ее такой изможденной. И эти разом поседевшие волосы… да она сама едва не поседела тогда от ужаса. А потом Мэл спала, почти сутки, лежала в своей постели, как мертвая. Уилл очень перепугался, пришлось долго его успокаивать, а потом и саму Мэл, переживающую за мальчика, которого с таким трудом спасла, за нее, за Уилла, за доктора Харриса, за всех, кроме себя самой. Она всегда была такой, за это, наверное, ее все и любили. — Вот ты где? И почему не в постели? Ты же болеешь?

— Да все со мной в порядке. Видишь, даже волосы порыжели.

— Тогда отчего ты грустишь?

— Леди Виттория приезжала.

— И чего хотела эта стерва?

— Помочь, — просто ответила Мэл, перебирая нитки.

— Да ты что? Совесть никак проснулась?

— Не знаю. Пожалуйста, давай не будем об этом, лучше расскажи, что в городе говорят?

— Да все разговоры только о Хэйзере и его капитане, — хмыкнула Мэдди, разбирая продукты. — Местные дамы как с ума посходили. Спешно покупают наряды, организуют балы, и зазывают его в гости.

— Я думала, они уже уплыли.

— Да какое там. Ты бы видела корабль, его словно чудище изжевало и выплюнуло. Не одна неделя пройдет, прежде чем его починят. Мэл, а правду говорят, что он полукровка?

— Правду. И мальчик, которого я лечила, тоже.