Да, та самая миледи - Галанина Юлия Евгеньевна. Страница 43

По лицу Фельтона было видно, что в душе он быстро возводит стену из кирпичей, вбитых в него во время службы: «Я – солдат, мое дело исполнять приказы, я не имею права, я не обладаю ответственностью, я пешка, мое дело – повиноваться командиру, мое дело – безупречно выполнять все, что мне велят, я все равно ничего не изменю».

Эту стену надо было уничтожить, пустить против нее самый тяжелый таран из пуританского арсенала.

Я резко встала.

Простерла к нему руку и запела одно из самых душераздирающих творений пуритан:

Эти слова, несомненно, были также хорошо известны Фельтону, как и устав службы, но находили куда больше отклика в его исковерканной душе. Он внимал им, словно введенный в транс.

– Кто Вы, кто Вы? – сложил он молитвенно ладони. – Посланница ли Вы неба, служительница ли ада, ангел Вы или демон, зовут Вас Элоа или Астарта?

– Разве ты не узнал, Фельтон? – с гневом свела я брови. – Я не ангел и не демон – я дочь земли, и я сестра тебе по вере, вот и все!

– Да, да… – словно во сне бормотал Фельтон, а глаза у него стали совершенно безумными. – Я сомневался еще, а теперь я верю…

– Ты веришь… – зловещим шепотом сказала я, – а между тем ты сообщник этого отродья Велиала, которого зовут Винтером! Ты веришь, а между тем ты оставляешь меня в руках моих врагов, врага Англии, врага Божия! Ты веришь, а между тем ты предаешь меня тому, кто наполняет и оскверняет мир своей ересью и своим распутством, – гнусному Сарданапалу, которого слепцы зовут герцогом Бекингэмом, а верующие называют антихристом!

– Я предаю Вас Бекингэму? Я? Что Вы такое говорите!

– Имеющие глаза – не увидят! – вскричала я. – Имеющие уши – не услышат!

– Да-да… – вытер мокрый пот Фельтон, глаза его из серых стали совершенно черными от расширившихся зрачков. – Да, я узнаю голос, вещавший мне во сне. Да, я узнаю черты ангела, который является мне каждую ночь и громко говорит моей душе, не знающей сна: «Рази, спаси Англию, спаси самого себя, ибо ты умрешь, не укротив гнева Господня!» Говорите, говорите, теперь я Вас понимаю!

Собственные слова словно разбудили его.

Фельтон отступил на шаг назад. Сейчас он попытается вернуться в теплую норку.

Накал страстей не может быть долгим.

– Нет, – сказала я печально, бессильно уронив руки. – Мне не быть Юдифью, которая освободит Ветилую от Олоферна. Меч Всевышнего слишком тяжел для руки моей. Дайте же мне умереть, чтобы избегнуть бесчестья, дайте мне найти спасение в мученической смерти! Я не прошу у Вас ни свободы, как сделала бы преступница, ни мщения, как сделала бы язычница. Дайте мне умереть, вот и все. Я умоляю Вас, на коленях взываю к Вам: дайте мне умереть, и мой последний вздох будет благословлять моего избавителя!

Поскольку это уже говорилось не раз и не было новостью, Фельтон должен был немного прийти в себя, услышав знакомые слова.

Так оно и произошло.

– Увы! – вздохнул он. – Я единственно только могу пожалеть Вас, если Вы докажете, что Вы жертва. Но лорд Винтер возводит на Вас страшные обвинения. Вы христианка, Вы мне сестра по вере. Я чувствую к Вам влечение – я, никогда не любивший никого, кроме своего благодетеля, не встречавший в жизни никого, кроме предателей и нечестивцев! Но Вы, сударыня, Вы так прекрасны и с виду так невинны! Должно быть, Вы совершили какие-нибудь беззакония, если лорд Винтер так преследует Вас…

Я лично знала вполне прекрасных и вполне невинных девиц, которых лорд Винтер настойчиво преследовал и без всякого беззакония с их стороны…

– Имеющие глаза – не увидят… – с оттенком безнадежности вздохнула я. – Имеющие уши – не услышат.

– Но если так, говорите, говорите же! – потребовал Фельтон.

– Поверить Вам мой позор?! – возразила я, словно в смущении. – Ведь часто преступление одного бывает позором другого… Мне, женщине, поверить мой позор Вам, мужчине! О… – закрылась я рукой, рухнув в кресло, – о никогда, никогда я не буду в состоянии поведать это!

– Мне, брату? – воскликнул Фельтон.

Я продолжала недоверчиво смотреть на него.

Затем отрицательно покачала головой.

Фельтон с умоляющим видом сложил руки.

– Ну хорошо, я доверюсь моему брату, я решусь… – наконец сказала я.

И тут дьявол не замедлил принести другого брата, дорогого.

Он неслышно появился из недр коридора, подошел к двери, сказал несколько слов часовому. Услышав его голос, Фельтон отскочил в сторону, увеличив между нами расстояние в несколько раз.

Дверь распахнулась, и Винтер, подбоченясь, встал на пороге, с видом театрала на премьере рассматривая нас.

– Вы что-то давно здесь, Джон, – заметил он. – Уж не рассказывает ли Вам эта женщина о своих преступлениях? В таком случае я не удивляюсь тому, что Ваш разговор продолжался столько времени.

Бедняжка Фельтон посерел, словно пепел, и впал в ступор.

Было ясно, что сейчас он либо замкнется в гордом молчании, которое дорогой брат совершенно правильно истолкует, либо выложит всю нашу беседу до последнего слова, что тоже совершенно излишне.

– А, – улыбнулась я дорогому брату, – Вы боитесь, чтобы пленница не ускользнула из Ваших рук! Спросите же Вашего достойного тюремщика, о какой милости я сейчас умоляла его.

– Вы просили о милости? – растерянно спросил сбитый с толку Винтер.

– Да, милорд, – облегченно подтвердил мои слова порозовевший Фельтон.

– О какой же это милости? – шагнул в камеру дорогой брат.

– Миледи просила у меня нож и обещала отдать его через минуту в окошко двери! – доложил лейтенант.

– А разве здесь кто-нибудь спрятан? – Винтер наклонился и посмотрел под кроватью, затем под креслом, в котором я сидела. – Кто-нибудь, кого эта милая особа хочет зарезать?

– Здесь нахожусь я, – холодно сообщила я в ответ, еще плотнее вдавливая веревку в кресло.

– Я предоставил Вам на выбор Америку или Тайберн, – заметил, подходя ко мне, Винтер. – Выбирайте Тайберн, миледи: веревка, поверьте, надежнее ножа.

Упоминание о веревке снова согнало с лица Фельтона розовый цвет. Наверное, он вспомнил о моем рукоделии.

– Вы правы, – ответила я дорогому брату, – я уже думала об этом. И еще подумаю.

Фельтон вздрогнул.

Тысяча чертей, какой чувствительный солдат!

Винтер заметил дрожь лейтенанта.

– Не верь этому, Джон! – обернулся он к Фельтону. – Джон, друг мой, я положился на тебя! Будь осторожен, я предупреждал тебя! Впрочем, мужайся, дитя мое: через три дня мы избавимся от этого создания, и там, куда я ушлю ее, она никому не сможет вредить.

– Ты слышишь? – вскинула я руки к небу, точнее к потолку.

Дорогой брат решил, что за время заключения я настолько подвинулась головой, что теперь беседую с Всевышним запросто, на короткой ноге.

Фельтон понял, что восклицание адресуется ему. Он печально повесил голову, снова не в силах разобраться, кто из нас с дорогим братом больше врет, и послушно пошел с Винтером к двери.

Винтер заботливо держал его под руку и смотрел на меня через плечо, пока они не переступили порог.

Дорогой брат стал куда более сообразительным, видимо, жажда мести способна совершенствовать характер даже такого человека! И все равно это ему не поможет.

Сейчас он поведает доверчивому Фельтону жуткую историю о моих преступлениях и этим навредит себе так, как не смог бы сделать, распахнув настежь двери моей темницы.

Потому что Фельтон снова придет ко мне, придет узнать мое изложение событий.

Я встала с кресла, взяла с него веревку и аккуратно смотала ее в большой лохматый клубок.

Не прошло и часа, как Фельтон вернулся. Он о чем-то тихо переговорил с часовым и вошел, оставив дверь полуоткрытой.

Лицо его выражало сильную тревогу, он сделал знак, чтобы я молчала.