В сердце роза - Гарридо Алекс. Страница 38

— Как я осмелюсь играть на этой дарне и петь в твоем присутствии? — возразил Эртхиа.

— Отчего ты превозносишь мой талант выше всякой меры? Разве ты знаешь? Это всего лишь слухи, и они преувеличены, как водится.

— У ашананшеди не бывает слухов, — сказал тогда Дэнеш. — Я точно знаю, что тебе не было равных.

— Когда это было! Теперь все иначе, и я ведь уже слышал однажды, как играет Эртхиа. Когда я подошел к вашему костру. Дарна хороша — ты ее достоин. И, как сам ты сказал, может быть, мы сидим так и празднуем в последний раз — отчего бы и ее голосу не звучать?

— Тебе не жаль, что мы берем ее с собой в опасный путь?

— Осторожность не предохранит от Судьбы.

— Хорошо, — сказал Эртхиа, опуская глаза оттого что по всему его лицу от кудрявой бороды до самых корней волос разлилась краска. — Я буду играть сегодня.

Тут явился купец, а следом за ним шли слуги, над головами несшие столики с угощениями, и так плавны были их движения, что ни из одного сосуда не выплеснулось ни капли. Купец доставил самые изысканные кушанья, какие только смог найти за столь короткое время: маринованные луковицы, грибы в уксусе, ягнячьи глаза в студне, барашка, фаршированного орехами и миндалем, рыб, жареных в оливковом масле, теперь уже не серебряных, а золотых, яблоки с сыром. Золотые длинные уджские дыни, горячие от солнца, распространяли вокруг сладостный теплый аромат, сильнее даже, чем аромат роз. Их укладывали прямо в ручей — охладиться. Эртхиа не удержался: погладил круглый бочок в серебристой короткой щетинке. После трапезы, когда не спеша пригубили сладкое темное вино из сушеного винограда, дыни вынули из ручья и обтерли мягкой тканью. Они были теперь прохладные, гладкие, как атлас, и не так щедро источали аромат, но когда их взрезали, из серебряного белого зеленоватого нутра он снова хлынул, уже иной, тонкий, влекущий.

— Нелегко нам будет с ним, — шепнул Эртхиа, кивнув в сторону Тахина, который сидел чуть поодаль от стола, положив голову на резные ярко разрисованные перила беседки, и, казалось, дремал.

— Когда человек лишен столького, ему непременно должно быть что-то дано взамен, — подумав, ответил Дэнеш. — Не представляю, что это может быть, но чем-то же он живет? Кто должен завидовать кому? Пока это нам неизвестно, изгоним и зависть и жалость из души. Он сам вызвался идти с нами. Для нас это честь.

— Правда твоя. Но мне, знаешь, ни кусок в горло, ни глоток…

— Хороши мы будем, если позволим ему это заметить.

— Что же делать?

— Привыкай.

Эртхиа передернул плечами.

— И, слушай, — еще тише сказал, — извини.

Дэнеш подумал и кивнул.

— Ты просто увел его, да?

Дэнеш не стал отвечать. Эртхиа вздохнул.

— Послушай, слава купцов, — заговорил он по-аттански, — удача своего отца, скажи, не сможешь ли ты найти нам корабль, который перевез бы нас на другой берег моря?

— Как же не могу? — с готовностью встрепенулся купец. — Как раз могу, как раз я сам нашел такой корабль, и корабельщики на нем чрезвычайно опытны, и хозяин сведущ в том, как ходят корабли по соленому морю, и знает все ветры и их перемены и знает все пути по морю, и я не в первый раз подряжаю его перевезти мой товар на ту сторону, и каждый раз все сходит благополучно.

— Погоди, — нахмурился Эртхиа, — не хвали корабельщиков, хвали Судьбу. Она ревнива, когда другим в заслугу ставят ее милости.

Тахин проснулся, поводил плечами, незаметно потягиваясь, обрадовался, что трапеза идет к концу.

— Настало время питать душу! Как сказал сказавший…

— Не ты ли? — ласково поддел Эртхиа.

— Не помню, — шуткой ответил Тахин. — Как сказал тот, кто сказал, пища нашей души — музыка и нежные стихи.

— И для некоторых, — подхватил Эртхиа, — музыка — пища, для некоторых — лекарство, а для некоторых — опахало.

Дэнеш вежливо перевел их утонченную беседу на аттанский, а купец, вслед за благодарностью, пояснил, что, поскольку часто ходит и через Хайр, то понимает хайри и говорит на нем свободно.

— Но царь-то наш, аттанский, — понизив голос, добавил он, — и пока не велит отдельно, говорить с ним пристало по-нашему.

Дэнеш согласно кивнул. Своя гордость и у купцов.

— Когда твой корабль отплывает? — спросил он, пока Эртхиа с почтением вынимал дарну из футляра и с помощью ключа подкручивал колки, потихоньку тинькая струнами, и купец подробно ему отвечал, сколько товара еще осталось погрузить и сколько места еще на корабле, и что непременно надо им запастись своей водой в крепких бочонках и своим припасом в путь, но если они решат плыть с ним вместе, то уже могут об этом не заботиться, купец сам все приготовит и обеспечит, и запасет, и расплатится с хозяином судна, а вот если бы любезный собеседник шепнул царю аттанскому, чтобы тот уменьшил взимаемую при продаже царскую долю, когда купец вновь вернется в Аттан, да еще в несказанной своей милости и снисхождении дал бы ему в том бумагу со своей печатью, тогда…

— Я скажу, — кивнул Дэнеш, — если ты, любезный, найдешь нам хорошую конюшню, в которой мы без сомнений и беспокойства могли бы оставить наших благородных коней до нашего возвращения — хоть на год, хоть на десять.

На том и поладили. Немалый расход был возложен на купца, но, видно, и так он оставался с прибылью, потому что условия принял охотно и с радостью. Значит, много продавал в Аттане, раз так велика была царская доля. Видный был купец.

Но когда Эртхиа поднял дарну к груди и откашлялся, все разговоры о выгодах, платах и расчетах были оставлены, и купец, так же как ашананшеди и всадник из Сувы, подался вперед и замер, потому что и в Аттане давно утвердилась слава царя-хайарда и его несравненной дарны. Говорили в Аттане, что поет Эртхиа голосом, останавливающим птиц в глубине неба, хоть немного было таких, кто утверждал это не со слов других, а знал сам.

О плавании

И настал день, когда они взошли на гулкую деревянную палубу, прошли между натянутых к верхушкам двух мачт канатов, нашли прикрытое деревянной решеткой окошко, через которое и спустились вниз, в каюту. Тахин ступал осторожно, не дыша, с сосредоточенным лицом, обхватив себя руками, туго стянув свой огненно-золотой плащ, сел рядом с лесенкой, ведущей на палубу и, вздохнув, сказал:

— Могу.

Эртхиа дрожал, как в ознобе, но с ним такое часто бывало и перед битвой, и он знал, что одолеет этот страх, да и деваться некуда: куда спасаться с корабля, когда он выйдет в море? Не в воду же! Так что Эртхиа бодро улыбался Дэнешу и Тахину, стараясь развлечь их и помочь преодолеть волнение, и непрерывно жевал ломтики айвы, которой его предусмотрительно снабдил Тарс как верным средством от тошноты, изнуряющей многих, путешествующих по морю.

Наконец сверху донесся голос капитана, кричавшего всем, кто намеревался плыть на его судне, чтобы поторопились завершить дела, сделать запасы, проститься с родными. Ему вразнобой отвечали, что дел на суше больше ни у кого нет.

— Живее, — закричал тогда капитан своей команде, — отпустите концы и вырвите колья!

И они поплыли, и распустили паруса, и судно вышло, точно птица с парою крыльев, и ветер был хорош.

И они плыли день за днем, пока не выплыли на самую середину моря. Купец объяснил Эртхиа, что не все суда следуют этим путем, и только в летние месяцы можно так делать, потому что осенью и зимой здесь нередки пасмурные дни и ливни, и тогда не видно ни солнца днем, ни звезд ночью, и никак невозможно найти правильное направление. К тому же долго не стихают сильные ветры, поднимающие огромные волны, которые горными грядами вздымаются к небесам и обрушиваются на суда, отважившиеся выйти в море не в свой срок. Да и летом не всякий капитан пустится прямо через море, обычно следуют обычаю и плывут вдоль берегов, что более чем втрое удлиняет путь, но зато вернее и безопаснее. А вот их капитан смело отрывается от берегов и отдается на волю волн и ветров, которые все ему известны наперечет, и безошибочно ведет корабль прямо к другому берегу, а купцу того и надо: быть там со своим товаром раньше всех. Вдоль берега плыть тоже хорошо: множество гаваней, как драгоценное ожерелье, лежат вокруг соленого моря, и у каждой гавани устроен базар, и много раз может смениться товар на судне, пока оно дойдет до конечной цели. Но Тарс Нурачи был из тех купцов, что ходили дальше, чем легли водные пути, и главный интерес его был далеко за гладью моря, за бескрайними степями, за синими лесами, там, где яростные волны другого моря, последнего, безымянного, терзают скалистые берега, вырывая из них целые глыбы. Когда разговорились, и Эртхиа узнал, куда держит путь купец, это его чрезвычайно обрадовало. Если купец много раз бывал там, отчего бы и Эртхиа со спутниками не достичь заветного берега? Отчего бы и им не уцелеть в пути? Эртхиа решил, что и дальше надо идти вместе с купцом: он ведь точно знает весь путь, а «Дорожник», составленный в Хайре, ничего точно не говорит о тех краях. Так, неразборчивый бред. Дикари, под влиянием вечной зимы с ног до головы обросшие шерстью, с глазами спереди и сзади, страшных размеров хищные птицы, снежные змеи, многоногие львы…