В сердце роза - Гарридо Алекс. Страница 49

А если сказать хозяину, мол, недосмотрела, обвела вокруг пальца хитрая девчонка, тогда и спрос другой. Мало не будет, но все меньше.

И тогда нянька разорвала одежду, растрепала косы, исцарапала лицо, завыла, как по покойнице, и бросилась в ноги хозяину.

— Что? Что? — задохнулся, схватился за грудь Элесчи. — Атарика? Нет!

Нянька билась на земле, не переставая вопить. Насилу выговорила:

— Лучше бы ей умереть…

— Да говори же, проклятая, что случилось? — ужаснулся хозяин.

— Лучше бы у меня груди отсохли, чем выкормить такой позор моему господину, лучше бы я ее заспала, придавила во сне, лучше бы уронила на каменной лестнице! — теперь уже тише, не для лишних ушей, причитала нянька.

Минуту спустя Атакир Элесчи ворвался в покои невестки. Шуштэ с мужниной сестрой сидели рядышком, перед ними на полу разложены были мотки ниток и лоскуты тонкого хлопка, и они одинаково, стежок за стежком, вышивали пеленальные пояса, и одеты были одинаково, и одинаковы были отрешенные улыбки на их лицах, и одинаковой ношей лежали на коленях, топорща просторные платья, их животы.

Элесчи пошатнулся и припал плечом к косяку. Атарика увидела его и обмерла. Шуштэ встрепенулась, как зверица.

— Ах ты… — только и смог сказать Элесчи. Подошел к дочери и ударил ее по лицу. — Тварь, тварь! Лучше бы в степь тебя отослал бегать за баранами и доить кобыл. Последнему пастуху в жены бы отдал. А теперь — что? Идем. Ну!

Атарика дрожащими пальцами воткнула иглу в работу, свернула поясок, положила на колени Шуштэ. Тяжело поднялась, не глядя ни на кого, вышла из комнаты. Элесчи шагнул за ней. Но Шуштэ, вскочив, забежала вперед, опустилась на колени, обняла ноги его.

— Смилуйтесь над ней, отец, ведь она вам внука родит! Разве мальчик в доме — не радость, не гордость? Ваша ведь кровь!

— Вот и роди мне внука, как тебе положено, а не в свое дело не лезь! Эй, женщины, заберите ее, да осторожнее.

В руках служанок Шуштэ билась и кричала вслед Элесчи:

— Ведь отец ребенка — сам!..

— Не надо! Не говори! — вскинулась Атарика. — Не надо!

— …Сам царь Эртхиа!

— Да? — горько усмехнулся Элесчи. — А почему не сам царь Ханис?

Он ведь был отцом Атарики и единственный не знал того, что было известно всему базару. И он схватил дочь за руку и потащил за собой. В ее покоях он велел заколотить ставни и посадил самых вредных старух на страже возле ее двери. А сам метался по дому, не зная, как обрести покой и откуда ждать спасения. Ведь врача не позовешь — все заняты врачи в Аттане, и слишком близко они нынче знаются со смертью, как бы и она не вошла в дом следом. Да и как избежать огласки? Но не будет, не будет расти в доме Элесчи нагулыш, не бывать такому позору. И не топить же его, как ненужного кутенка? Ай, что делать!

Тогда собрал к себе Элесчи старух и стал их спрашивать, как быть и как избавиться от позора. И они говорили, что теперь уж не миновать дожидаться, пока родится ребенок. А одна сказала, что можно сделать так, чтобы он родился до срока, мертвым. Перед полной луной три дня пить зелье, которое она знает и умеет приготовить.

— Вот то, что я ждал услышать! — воскликнул Элесчи и велел приготовить зелье и давать несчастной, которую и дочерью-то называть — горечь отцовским устам.

Но Шуштэ узнала об этом.

Ночью, переваливаясь на ступеньках, поддерживая обеими руками огромный, не по сроку, живот, она поднялась к покоям Атарики и стала просить сидевших у двери двух старух.

— Пришел мой час, чую, не пережить мне этого. Приоткройте дверь на минуточку, только попрощаться с моей подруженькой. Ведь одна я здесь, ни родных моих, ни отца, ни матери, ни милых сестриц, ни любимого мужа. Пожалейте, пришел мой смертный час.

— Иди, иди отсюда — не велено! Не ты первая, не ты и последняя. Такие как ты родят на ходу, травой ребенка обтирают и за пазуху суют. Уходи, пока хозяин не услышал. Итак он тобой недоволен, только и терпит, потому что носишь дитя от его сына.

— Ой, не могу больше, — застонала Шуштэ и привалилась к стене. — Ой, вот сейчас, вот уже!

— Не дури! — прикрикнула на нее одна из старух. — Не так это скоро. Ступай к себе, зови женщин.

— Не могу я! — вскрикнула Шуштэ и сползла по стене на пол. Сама она, что ли не знала, что это не скоро делается? Знала, видела. Оттого-то и удалось ей обмануть опытных старух. Одна встала, наклонилась над Шуштэ, а вторая только вперед подалась, шею вытянула. Вот за это бессердечие и ударила ее Шуштэ ногой прямо в лицо — изо всех сил. Старуха стукнулась головой о косяк и повалилась набок. А первую Шуштэ схватила руками за горло и зашипела:

— Не откроешь — придушу, не пожалею. Где ключ?

Старуха замахала руками — у хозяина, мол. Но Шуштэ сдавила сильнее и тряхнула ее. Так и пробилась к Атарике. А старухе рот заткнула ее собственным платком и связала руки поясом.

Атарика к ней кинулась, плача.

— Они сыночка извести хотят!

— Знаю.

— Отец сказал: не выпью — убьет. Силой мне в рот вливали. Шуштэ!

— Знаю, знаю. Погоди.

И достала из-под платья ровно половину своего большого живота: узел с одеждой и едой и отдельно в платке — пеленанием для младенца.

— Вот тебе на дорогу. Поясок я дошила. Здесь хлеб, чеснок, кислого молока кувшинчик, вода, сыр — сама увидишь. Вот платье, когда родишь, переоденься. Из города уходи. А узор на пояске самый счастливый, помнишь?

— Шуштэ! Я боюсь.

— Что же делать? Иначе не спасешь его.

— Я иду. Я просто боюсь, но я же иду.

— Да, моя хорошая. Это ведь его сын, он должен быть в отца, значит, он тебя в пути охранит и в беде спасет. Я пошла бы с тобой, но я своей дочери теперь служанка и должна сохранить ее для Атарика, а если он не вернется, то чтобы кровь его на земле не иссякла. А ты иди.

— Я иду.

И до заветного места, до тайного хода в сад купеческого дома, которым приходил царь Эртхиа, проводила Шуштэ свою подругу.

— Плохо тебе будет, когда узнает отец, — пожалела ее Атарика.

— Ничего, — отмахнулась Шуштэ. — Я ему не скажу, что у меня дочь, вот он и не посмеет меня тронуть. А там и Атарик вернется. А с ним Эртхиа. Ты тогда объявись, смотри. Я скажу, он тебя искать станет. Но ты и сама, как услышишь, что царь вернулся, иди прямо во дворец, ничего не бойся. Эртхиа, он такой! А сейчас из города уходи, нечего сейчас в городе делать. И в степь не ходи. Иди в горы.

А когда Атарика ушла, Шуштэ легла на землю, прижалась к ней щекой и заплакала:

— Не причини беды мне и моему ребенку! Прости меня, что я так со старшими…

О смерти Атарики Элесчи и ее нерожденного сына

На перекрестках горели костры. По улицам лежали мертвые. Атарика чувствовала, как шевелятся волосы у нее на голове. Приходилось постоянно смотреть под ноги, но, противясь этому, она все же замечала все вокруг. Люди с обмотанными тряпьем лицами длинными крючьями тащили мертвых к волокушам. Воздух был жирен и смраден. Было странно и страшно так, что онемело лицо. Ворота стояли распахнутые, уже не кому было закрыть их на ночь. Атарика вышла.

За городской стеной была ночь, звезды огромные, спелые ждали первого ветра, чтобы осыпаться на землю. Но трели сверчков плелись так густо, что ветру было не шелохнуться. И звезды, покачиваясь от собственной тяжести, удерживались на небесах.

Атарика вздохнула, поправила на плече узел и пошла вперед.

Рассвет застал ее в кустах недалеко от пустынной дороги. Солнце прокатилось над ней, и снова пришла ночь. Звезды опять висели близкие-близкие, и больше с ней не было никого. Снова взошло солнце и увидело ее изодранные о землю руки, клочья вырванной с корнем травы вокруг нее. Ей снова стало больно, но потом это прошло, и для Атарики Элесчи началась совсем другая жизнь.