В сердце роза - Гарридо Алекс. Страница 9

— Ты знаешь?

— Я сам сочинил его. Он сбудется, не знаю — как. Но это — помощь тебе в дорогу. Судьба не оставит тебя. Иди и помни: пока ты в пути, ничего не совершится окончательно. Где-то очень далеко, отсюда даже я не увижу, стоит другая опора моста.

— Хотя бы скажи, в какую сторону мне идти?

Сирин покачал головой.

— Это мне неведомо. Даже здесь, сейчас, я не могу направить тебя. Это — Храм тысячи врат. Два человека не вошли и не вышли отсюда одной и той же дорогой.

— Благослови меня… — Эртхиа в изнеможении опустился на колени. — Я…

— Да, ты уезжал из дома ненадолго, и не простился со своими так, как надо прощаться навек. Ну, считай это хорошей приметой.

Сирин положил ладони ему на голову.

— Теперь иди.

— Ты совсем другой в этот раз, — прошептал Эртхиа.

— Я совсем другой, — согласился Сирин, убирая руки. — Иди.

Эртхиа поднялся.

— Это важно, каким путем я выйду из Храма?

— Важно.

— Но здесь только один коридор.

Сирин всплеснул рукавами. Туман, взвихрившись, клубами пополз вниз, открывая стены, и Эртхиа увидел между каменных лиц черные провалы.

— Храм ведь не всегда такой, — догадался он.

Сирин кивнул.

— Ну, я пойду, — приказал себе Эртхиа и скользнул в ближайшую к нему щель в стене. Не успел он сделать и нескольких шагов, как стены прянули в стороны, и перед Эртхиа открылся залитый золотым светом многооконный зал. Окна, широкие, от пола до потолка, исходили светом, как будто прямо за ними, за каждым, стояло отдельное солнце.

Эртхиа зажмурился, а когда открыл глаза, увидел радужные сполохи, окружавшие высокую фигуру у дальнего окна. Человек обернулся.

— Сирин?! — вскрикнул Эртхиа.

— Сирин — это я.

И двинулся навстречу, прямой, высокий, непреклонный.

— Не слушай его. Утешитель… Что он наговорил тебе? Что все будет хорошо? Знаю, он всегда говорит одно и то же. То, что ты хочешь услышать.

— Нет, — отверг Эртхиа. — Я не сразу согласился с ним: я не верил ему сначала.

— Только потому, что боялся обмануться в утешении. Ты спорил с ним, чтобы убедиться самому. И ты веришь ему, потому что его слова дают тебе надежду. А мне ты поверишь, потому что я скажу тебе правду. Ты пришел в долину незваным, а навстречу тебе смерть шла в Аттан. Когда встретил ее — почему не остановился, не повернул коня? Надо было вернуться, вернуться… Ты мог повернуть назад еще там, на краю скалы. Даже ступив на тропу, ты мог отказаться от своего намерения.

— Но ты ведь сказал, что я осужден уже за это намерение!

— Я?

— Не знаю, но обликом — такой же, как ты, и именем — Сирин.

— Это неверно. Ты наказан за исполненное. Если бы ты повернул обратно, ничего и не случилось бы. И нечего искать чудес в дальних краях. Что есть в мире такого, чего не было бы в самом человеке? Если ты не можешь отыскать спасения в себе, — не найдешь, обойди хоть вселенную.

Эртхиа тяжело дышал.

— Что же мне делать?

— Никого ты не спасешь. Но ты еще можешь вернуться и умереть с ними. Будь мужчиной, Эртхиа ан-Эртхабадр.

Эртхиа закрыл лицо руками.

— Кто умрет, скажи мне, кто умрет?

Ни звука.

Он открыл глаза. Никого не было рядом с ним. Только окна разгорелись еще ярче. Он обернулся, но не смог разглядеть ни двери, ни щели в стене, через которую он вошел. За его спиной тоже пылало окно. Оно слепило. Прикрыв глаза рукой, Эртхиа пошел вдоль стен, держась подальше от опаляющего жара, клубившегося в проемах. Он не смог найти никакого выхода. Вернувшись в середину комнаты, он постоял, посмотрел направо, посмотрел налево, щуря обожженные ресницы. И кинулся, не выбирая, к одному из окон, и не остановился перед ним. Огонь всклубился, расступаясь, и темнота приняла Эртхиа.

Он плыл, как сухой листок по воде. Справа и слева от него, над ним и под ним было темно. Он вытягивал руки и шевелил пальцами, но он не увидел своих рук и ничего не нащупал в темноте. И он не чувствовал ни холода, ни тепла, ни верха, ни низа, ни движения времени.

Вспыхнула яркая звезда. Эртхиа не мог бы сказать, далеко она или совсем рядом. Она росла, вытягиваясь, и Эртхиа тогда понял, где верх, потому что звезда тянулась вверх, он сразу догадался. Вот она уже превратилась в узкую щель в темноте. Заколебалась, увеличиваясь. Ее белизна расцветилась текучими бликами. И стало видно: кто-то идет, кто-то в белом, отливающем радугой, кто-то, сияющий во тьме.

— Сирин! — беспомощно позвал Эртхиа, барахтаясь в пустоте. Сирин приблизился, насытив светом пространство вокруг Эртхиа. Теперь они как бы плыли в серебристом пузыре, какие поднимаются из воды. Эртхиа поднялся на ноги. Он мог стоять, опираясь на этот свет. Только граница его была зыбкой, подавалась под ногами, Эртхиа приходилось пружинить, сохраняя равновесие. Он уперся рукой в дымчато-серебристую поверхность за спиной. Она тоже колебалась, но все же стоять было легче. Сирин с тихой улыбкой наблюдал за ним.

— Скажи мне, — вдруг спросил Эртхиа, — что значит твое имя?

— Это имя священное, — объяснил Сирин. — Оно дается только жрецу, который становится супругой бога. Оно означает «кроткая» и «покорная».

— Ты? — опешил Эртхиа.

— Я. Я — Сирин. Я выведу тебя отсюда. Ты вернешься в Аттан к своим женам и все забудешь. Все будет, как было. Царствуй, Эртхиа.

— А мор?

— Его не было.

— И не будет?

— Нет.

— И все, как прежде?

— Да.

— Нет.

— Нет?

— Я пришел — ты знаешь, зачем. Я не могу объяснить тебе, никогда не бывшему мужем и отцом. Но не мочь дать своей жене ребенка, любимой жене, богине, которая, пусть даже на самом деле и не богиня, — богиня все равно…

— Кто никогда не был мужем и отцом? — перебил Сирин. Эртхиа онемел.

— Я понял тебя, — голос Сирина стал глухим. — Тогда надо идти до конца. Тогда отсюда ты должен идти неведомо куда, искать неведомо что, и, может быть, в этом окажется спасение твоего народа и средство соединить кровь солнечных богов с человеческой. Может быть. А может, и нет. И тогда — смерть пройдет по твоему царству, не встречая препятствий. И твои жены, твои дети умрут. И твои подданные — за твою вину. Идешь?

Эртхиа молчал.

— Возвращайся домой, царь, — мягко сказал Сирин. — Довольствуйся тем, что тебе дано. В погоне за большим можешь потерять все.

— А могу и не потерять? — встрепенулся Эртхиа.

— А можешь и потерять, — осадил его Сирин. — Все.

— Я пойду, — угрюмо сказал Эртхиа. — Я пойду. Я хочу не то все, что у меня есть, потому что оно — недостаточно. Я хочу то все, что может быть. Я пойду. Если судьба соответствует свойствам человека, моя — такова. Ты только объясни мне, что значит, что пока я в пути, ничто не совершится окончательно. Значит ли это, что если мое странствие будет удачно, то все поправится и вернется таким, как было, но — лучше?

— Хотел бы я это знать.

— Куда же ты посылаешь меня?

— Я?

Эртхиа опустил глаза.

— Ну скажи что-нибудь. Обнадежь меня.

— Сказать тебе то, что ты хочешь услышать, — или правду?

— Скажи мне то, что ты мне скажешь.

— Иди.

— Но ты говоришь, что я могу потерять все, и не только я, что царство мое погибнет, что любимые умрут и все — безвозвратно…

— Это как тебе придти в долину незваным: что бы ни было, ты не можешь иначе. Это нельзя, но ты сделаешь обязательно, потому что такова твоя душа и твоя судьба. Поступай по себе. По-другому ты и не можешь. У тебя ведь нет выбора. Две дороги, а твоя — одна.

Они опять были в коридоре, полого уходящем вниз, и туман обнимал их до колен, и каменные лица пристально смотрели на них.

— Куда мне? — спросил Эртхиа.

Сирин указал ему вглубь Храма. Эртхиа чуть помедлил, глядя под ноги.

— Прощай.

И зашагал вниз. Он шел долго. Пол то плавно поднимался, то выгибался горбом, начиная новый спуск. Лица на стенах смотрели на Эртхиа без всякого выражения.

Кто-то окликнул его сзади знакомым голосом. Эртхиа обернулся, холодея.