Донья Барбара - Гальегос Ромуло. Страница 36

Действительно, в словах доньи Барбары звучало искренне возмущение сильного духом человека своей судьбой. В эту минуту она была далека от намерения лгать и не испытывала слезливой сентиментальности. Женщина, жаждавшая настоящей любви, отошла на второй план, и, не щадя себя, она открывала Лусардо свое истинное лицо, свою сущность.

Сантос Лусардо был взволнован. Одна фраза обнажила перед ним человеческую душу.

Но донья Барбара уже продолжала прежним, несколько фривольным тоном:

– Я верну вам эти земли путем фиктивной продажи. Соглашайтесь, и мы немедленно составим купчую. Вернее, вы ее составите. Гербовая бумага и марки у меня есть. Заверим и зарегистрируем, когда вам будет угодно. Принести бумагу?

Лусардо счел этот момент подходящим, чтобы заговорить о другом.

– Подождите минутку. Я благодарен вам за расположение ко мне, тем более что этому предшествовали слова, искренне тронувшие меня. Но я уже сказал, что, направляясь сюда, преследовал две цели. Вместо того чтобы возвращать мне эти земли, – морально я готов считать их возвращенными, – сделайте другое: верните вашей дочери Ла Баркеренью.

Все! С жаждой обновления было покончено. Истинная сущность доньи Барбары восторжествовала. Она резко опустилась в кресло-качалку, из которого уже привстала, и, разглядывая свои ногти, заговорила неприятным, сразу охрипшим голосом:

– Боже! Вспомнить о ней в такой момент! Мне говорили, что Марисела очень хороша. Что она стала совсем другой с тех пор, как живет с вами.

Грубый и оскорбительный намек, крывшийся в двусмысленном слове «живет», заставил Сантоса Лусардо вскочить.

– Живет в моем доме, под моим покровительством, и это очень далеко от того, что вы имеете в виду, – возразил он, дрожа от негодования. – Я должен был приютить ее, потому что у нее нет куска хлеба, в то время как вы очень богаты, как сами только что изволили сказать. Но я ошибся, надеясь найти в вас хоть каплю материнского чувства. Можете считать, что наш разговор не состоялся.

И он вышел, не простившись.

Донья Барбара бросилась к письменному столу, где хранила револьвер, когда не носила его при себе, но кто-то словно удержал ее: «Не убьешь. Ты уже не та».

VI. Брамадорское чудовище

Святой четверг. День воздержания от скоромной пищи, ибо земля – тело господне, распятое на кресте, и тот, кто ест мясо животных, оскверняет и терзает само тело Христово. День, когда работать грешно, – будь то на пастбищах или в корралях, ибо хозяйство от этого может навсегда прийти в упадок. День, когда опорожняют формы в сыроварнях, так как молоко, сбитое в святые дни, не створаживается, а обращается в кровь. День, когда можно лишь ловить водяных черепах, охотиться на кайманов и вырезать пчелиные соты.

Ловля черепах давала льянеро в святой четверг и святую пятницу излюбленную пищу. Охота же на кайманов диктовалась обычаем использовать праздничный отдых для очистки небольших речек и водоемов от населяющих их страшных хищников. Кроме того, кайманьи клыки, добытые в эти дни, считались более действенными амулетами и особенно целебными.

Замаскированная ветками запруда перегораживала речку, оставляя в середине свободный проход или «дверь», рядом с которой по пояс в воде уже стояли наготове «привратники». Выше по течению вооруженные палками загонщики, надрываясь от крика, били по воде, вспугивая и сгоняя к запруде все живое, скрытое в мутных водах реки.

Спрятавшись за ветками, погрузив в воду руки, готовые мгновенно сомкнуться при первом прикосновении к ним добычи, «привратники» выжидали молча, и только по их лицам – судорожному подергиванию или внезапной бледности – можно было догадаться, когда проплывает кайман.

Сантос остановился, чтобы взглянуть на этот небезопасный вид спорта, и буквально через несколько минут увидел, что углубление, специально вырытое в прибрежном песке, почти пустое к моменту его прихода, уже наполнилось выловленными черепахами. Он пошел дальше, туда, где пеоны охотились на кайманов.

Как и все небольшие реки льяносов, эта кишела кайманами, в чьих зубастых пастях только за последние дни погибло несколько коров; поэтому Антонио и проводил здесь традиционную облаву.

Кайманов убивали из ружей или бросали в них гарпуны, но когда Лусардо приблизился, выстрелов уже не было слышно и множество страшных обитателей реки валялись па берегу брюхом вверх.

– Что, кончилось представление? – спросил Антонио. – А то вот доктор хотел выстрелить разок.

Охотники, безмолвно отступившие в глубь берега и внимательно наблюдавшие за водой, знаком показали ему, что надо молчать. Антонио посмотрел в том направлении, куда были обращены их пристальные взгляды, и сказал Сантосу:

– Видите две тапары [71] – вон, на середине реки? Под ними сидят два человека. Как только кайман всплывет, они тут же ударят его под водой ножом в брюхо. Настоящая охота, доктор! Такое дело требует храбрости, и сейчас на реке не иначе как Пахароте и Мария Ньевес.

– Они и есть, – подтвердил Кармелито. – Поджидают самого Брамадорского Одноглазого: решил наведаться в наши края.

Речь шла о каймане, которого Лусардо пытался убить с барки по пути в имение. Гроза араукских переправ, кайман этот сгубил немало людей и скота. По словам местных жителей, его возраст исчислялся несколькими веками, и так как пули, отскакивавшие рикошетом от его крепкой, словно бронированной стены, не причиняли ему вреда, то ходило поверье, будто он заколдован. Обычно пристанищем ему служило устье Брамадора, расположенное на территории Эль Миедо, однако его господство простиралось на всю Арауку и ее притоки – сюда он совершал свои дальние набеги. Возвращаясь с набитым брюхом, он разваливался в сладкой дреме на берегу Брамадора, греясь па солнышке и переваривая сытный обед. Здесь он был в безопасности: донья Барбара запрещала трогать каймана, веря в приписываемую ему сверхъестественную силу, тем более что его излюбленной добычей по пути был альтамирский скот.

– Разве можно так рисковать жизнью, – укоризненно заметил Сантос, обращаясь к Кармелито. – Дайте им сигнал, чтобы выходили из воды.

– Сейчас это бесполезно, – отвечал Антонио. – Дырки в тапарах, через которые они могли бы увидеть сигнал, – с той стороны. Да и поздно. Им теперь и шелохнуться нельзя. Кайман – рядом, видите – рябь пошла.

Действительно, в нескольких шагах от тапар водяная поверхность подернулась легкой рябью.

– Ш-ш-ш! – зашикали пеоны, разом пригибаясь, чтобы кайман их не заметил.

Минута тишины и томительного ожидания показалась людям вечностью.

Величаво, как и подобает старому кровожадному хищнику, кайман поднял над водой свою страшную голову и огромную, одетую в крепкую броню спину.

Тапары, как бы относимые легким течением, подались к противоположному берегу, и у зрителей вырвался вздох облегчения.

– Теперь они со стороны его слепого глаза, – прошептал Антонио.

Тапары продолжали скользить, но уже по направлению к кайману, и хотя он их не видел, так как совсем поднялся над водой и здоровым глазом внимательно осматривал берег, опасность все же не миновала, поскольку двое смельчаков находились от чудовища на расстоянии одного его броска, и малейшая неосторожность могла стоить им жизни.

Так и есть! Чудовище вдруг повернуло голову и замерло, рассматривая плывущие тапары. Три винтовочных дула уставились на него с берега, подвергая риску жизнь находивших» я рядом с хищником людей. Но в тот момент, когда кайман ужо собирался снова погрузиться в воду, тапары резко качнулись, и все поняли, что Пахароте и Мария Ньевее отбросили их, решив идти напрямик, – только стремительное нападение могло их спасти.

Вскипели тинистые воды, забилось в судорогах гигантское тело хищника, взметнулось несколько раз в воздух, с шумом падая в воду, и наконец перевернулось и затихло, выставив огромное белое брюхо, распоротое и окровавленное. Пахароте и Мария Ньевее вынырнули с криком: