Зимняя битва - Мурлева Жан-Клод. Страница 18
Оставалось смириться с очевидностью: Милош решился, и ничто его не остановит. Утешительница и Хелен молча собрали ему рюкзак с припасами и теплой одеждой. Было три часа ночи, когда юная пара покинула гостеприимный домик.
У фонтана, где их пути расходились, Хелен и Милош остановились, не зная, как теперь расстаться и что сказать на прощание. Потом, не успев понять, как это получилось, шагнули друг к другу и обнялись крепко-крепко, целуя друг друга в лоб, в глаза, в щеки непослушными от холода губами.
– Я не могу с тобой расстаться, – сказала Хелен и заплакала. – Не могу…
– Хочешь идти со мной?
– Да!
– Не пожалеешь, не скажешь потом «зачем ты меня увел»?
– Никогда…
– Я ведь не знаю, куда нас это заведет, чем кончится…
– Плевать. Я иду с тобой.
– И больше не расстанемся?
– Не расстанемся.
– Слово?
– Слово.
Они вернулись к Мели сообщить о своем решении. Маленькая женщина только простонала:
– Ох, бедные вы мои дети…
Но отговаривать не стала. Собрала еще кое-что из одежды для Хелен и распрощалась с ними, обещав позаботиться о Катарине.
Оставив позади деревню, они остановились на вершине холма и оглянулись на спящий городок. Смотрели и молчали, предчувствуя, что больше никогда его не увидят.
– Как бы мне хотелось попрощаться с Паулой и Октаво, – сказала Хелен, утирая соленые слезы.
– Кто это?
– Люди, которых я люблю.
– Тогда не ходи к ним, не сможешь уйти…
В небе, озаренном луной, парила, держа путь на север, большая серая птица. Они даже услышали ее протяжный крик.
VII
В ГОРАХ
В НОЧЬ своего побега, за неделю до бегства друзей, Милена и Бартоломео сели в автобус дальнего следования, проходивший мимо городка по пути на север. Они хотели как можно скорее перевалить через горы. Что ждет их по ту сторону, они представления не имели, но все было лучше, чем попасть в руки людей Фаланги.
Марта, утешительница Милены, проводила их до шоссе, огибавшего холм, и все трое встали на обочине, вглядываясь сквозь дождь со снегом туда, откуда наконец появился автобус – старое раздолбанное чудище с квадратным носом, похожим на морду какого-то свирепого зверя. Темень была непроглядная. Едва заслышав шум мотора, Марта бесстрашно вышла на середину шоссе и замахала руками, останавливая автобус. Она втолкнула беглецов внутрь и на вопрос шофера, докуда они едут, назвала город, расположенный у подножия гор в ста пятидесяти километрах к северу.
– Вот туда они и едут. А вот деньги за проезд.
Шофер подозрительно покосился на длинные интернатские накидки и коварно осведомился:
– А… откуда они?
– Откуда и вы, – парировала Марта, – у мамки из живота. Следите-ка лучше за дорогой и оставьте ребят в покое!
Шофер прикусил язык и выдал Бартоломео два билета. Наученный опытом, он знал, что с утешительницами лучше не связываться. С этими бабами шутки плохи! Он нажал на кнопку, и дверь-гармошка с шипением и скрежетом стала закрываться, вынудив Марту сойти с подножки. Став на обочине, она послала Милене воздушный поцелуй. Та ответила и махала ей из отъезжающего автобуса, пока необъятная фигура утешительницы не пропала во тьме и мороси.
– Прощай, Марта, – прошептала девушка.
Они положили в багажную сетку объемистый рюкзак, который Марта собрала им в дорогу, и устроились на засаленных и продранных кожаных сиденьях, Милена со стороны прохода, Бартоломео у окна, не без труда уместив в узком пространстве свои длинные ноги. В автобусе было не больше десятка пассажиров, рассредоточившихся по разным углам. Почти все они спали, накрывшись одеялами так, что видны были только волосы. Шофер, неприязненно покосившись в зеркальце заднего вида, выключил подсветку в салоне, и вдруг не стало ничего, только желтый свет фар во тьме и настырное рычание мотора. Пахло старой кожей, выхлопными газами и потом.
– Это и есть свобода? – прошептала Милена.
– Это и есть, – подтвердил Бартоломео. – Ну и как она тебе?
– Дивно. А тебе?
– Я не совсем так ее себе представлял… – улыбнулся юноша, – но все равно мне нравится. Во всяком случае, сейчас надо отдохнуть. Через несколько часов мы будем на месте, нам понадобятся все силы, чтобы перебраться через горы.
– Ладно, давай спать.
Милена положила голову ему на плечо, и они попробовали уснуть. Через полчаса стало ясно, что уснуть не удастся. Крутые виражи, ухабы, а главное, собственные мысли не давали отключиться. Милена вздохнула.
– Ты думаешь о Катарине Пансек? – шепотом спросил Бартоломео.
– Да, – призналась Милена.
– Жалеешь, что убежала?
– Да… нет… не знаю… А ты? Думаешь про того, кто сейчас сидит за тебя в карцере?
– Да. Тем более что это он доставил мне письмо от отца.
– Как его зовут?
– Василь.
Они замолчали, придавленные грузом вины. Шофер закурил сигарету. По сторонам дороги ничего нельзя было разглядеть, только мелькали, выступая из мрака и мороси, оцепенелые деревья.
– Смотри, до чего автобус старый, – заговорила Милена, пощупав потрескавшуюся, почерневшую кожу сиденья, – а вдруг наши родители тоже в нем ехали, когда спасались бегством…
– Вполне возможно… Может, даже сидели на тех же местах, что и мы!
– Ты смеешься надо мной…
– Вовсе не смеюсь. Отец в своем письме не вдается в подробности. Просто упоминает, что, когда был в бегах, познакомился с твоей матерью.
– Он не пишет, что с ней потом сталось?
– Нет, – солгал Бартоломео, – не пишет.
– Может быть, им обоим удалось перевалить через горы. Может, они живы…
– Не знаю.
– Что он про нее пишет?
– Я же тебе раз десять рассказывал: что она изумительно пела… что люди преклонялись перед ней…
– Пела… преклонялись… это написано в прошедшем времени?
– Да… нет… не помню…
– Дай письмо, я сама посмотрю.
Бартоломео полез было в карман, потом нашел отговорку:
– Темно читать. Завтра покажу.
– Барт, он пишет про мою мать в прошедшем времени? – настаивала Милена.
После недолгого колебания он сказал:
– Да, в прошедшем. Но это, может, просто в том смысле, что они покинули страну. А то, про что он пишет, было до того, вот тебе и прошедшее время.
Дорога стала ровнее и уже не так петляла. Они уснули, прижавшись друг к другу. Милене снилась какая-то чушь: мамаша Зинзен привела в класс симфонический оркестр, но музыканты отказывались играть и по-приятельски болтали с восхищенными девочками. Танк с Мерлузихой, взобравшись по приставной лестнице, с искаженными от злобы лицами барабанили в окна, но никто не обращал на них внимания, кроме Зинзен, которая знаками объясняла им, что она тут бессильна…
Милена проснулась, как от толчка, и чуть не вскрикнула: два блеклых, почти бесцветных глаза смотрели на нее, маяча почти у самого ее лица. Она поняла, что во сне откинулась от Бартоломео и перекатилась лицом к проходу. Человек, сидевший на соседнем сиденье, ничуть не смутившись, продолжал на нее пялиться. Он был в крестьянской одежде, загрубелые потрескавшиеся руки расслабленно лежали на коленях, словно пользуясь случаем отдохнуть. У ног его стояла клетка с двумя толстыми серыми кроликами.
– Ева-Мария Бах… – невнятно пробормотал человек. Его плоское, немного дебильное лицо расплылось в блаженной улыбке.
– Извините, что? – пролепетала Милена.
– Ева-Мария Бах… это ты, да?
– Нет, я… Вы про кого говорите?
Тот не ответил, только удовлетворенно кивнул, словно Милена ответила утвердительно. Видя, что он по-прежнему не сводит с нее глаз, она отвернулась к Бартоломео. Тот спал, привалившись к окну. Милена подтолкнула его в бок:
– Барт, проснись, тут какой-то странный тип…
Юноша протер глаза, перегнулся через нее и окликнул пассажира:
– В чем дело, сударь?
Тот, по-прежнему сияя, поднял клетку и показал ему своих кроликов.
– Не обращай внимания, это просто деревенский дурачок, – шепнул Бартоломео на ухо Милене.