Зимняя битва - Мурлева Жан-Клод. Страница 23
– Прости, – прошептал он, не зная, может ли тот еще услышать, – прости… – И, помогая себе плечом, заломил ему голову, напрягая все силы, пока не услышал, как что-то хрустнуло. И тело противника мало-помалу стало расслабляться. Милош еще несколько секунд не разжимал захват, потом потихоньку отпустил. Грузное тело лежало безжизненно, словно огромная кукла. Милош тоже лежал на нем без сил, почти теряя сознание от боли. «Душить нельзя…» В глазах у него стояли слезы. От стыда и отвращения к себе тошнота подступала к горлу. «Душить нельзя…» Правильно, но тогда почему же судья не остановил его? А зрители? Куда они смотрели? Он ведь победил, разве нет? Что ж никто не аплодирует?
Он приподнялся на локтях, дрожа всем телом. Безмолвно, легко и красиво падали белые хлопья. Он был на ковре, но на ковре снежном. И вокруг – никаких трибун со зрителями, только черные ели, едва различимые в ночи. Не было даже полотенца, чтоб отереть пот. А его противник был мертв…
Милош встал, подобрал нож, пощупал промокшую от крови штанину. Сейчас было не до этого. Он ухватил мертвое тело за ворот куртки и с трудом, превозмогая боль и слабость, поволок к скалам, где ждала его Хелен.
Бомбардон Миллс проснулся, как от толчка: в очаге громко стрельнуло – видно, полено попалось особенно смолистое. Он поглядел вокруг и увидел, что напарник все еще не вернулся. Кто-то из человекопсов лениво приоткрыл глаза. Рамзес зевнул.
Что– то это не похоже было на Пастора – гулять по снегу среди ночи. Да и ни на кого не похоже. Миллс осторожно переложил голову Рамзеса на матрас и встал. Пробираясь к двери, он споткнулся о ногу Тети. Тот показал зубы.
– Тихо, тихо! – буркнул Миллс. – Развалился…
В луче фонаря кружились снежинки, но в десяти метрах ничего не было видно, кроме белой мглы. Шеф полиции пошел по следам Пастора, уже почти заметенным, вдоль стены, и наткнулся на место, где снег был как-то странно изрыт.
– Пастор! Эй, Пастор! – закричал он. Ответа не было. Приглядевшись, Миллс обнаружил борозду, уходившую от примятого места куда-то в сторону скал. А главное, он увидел пятна крови, через равные промежутки красневшие на белом снегу. Это ему очень не понравилось. Он двинулся было по следу, но сразу понял, что снег слишком глубок для его башмаков. Миллс вернулся в дом за снегоступами, но первым на глаза ему попался рюкзак, в котором лежали сапоги Бартоломео. «Вот их и надену, – решил он, – быстрее будет…»
Усевшись на пол, он натянул один сапог, потом второй – они были ему великоваты, зато высокие и не тяжелые. Вставая, Миллс с удивлением обнаружил, что прямо перед ним стоит Хеопс. Человекопес поднялся совершенно неслышно и теперь как-то особенно пристально смотрел на него.
– Чего тебе? – спросил Миллс, которому стало не по себе. – Пить захотел?
Взгляд Хеопса медленно переместился на ноги Миллса. Морда его дрогнула, и в глазах загорелся кровожадный огонек.
– А, понятно! – засмеялся шеф полиции. – Сапоги… Ты подумал…
Рядом с Хеопсом уже стоял Тети, принюхиваясь и не сводя глаз с сапог. Из глотки у него вырвалось глухое рычание. У Миллса мороз прошел по коже.
– Это не мои сапоги, тупые вы твари! – крикнул он. – Вы же не меня ищете! Три дня со мной идете и вдруг не признали? Ну чего вы, оглохли?
Он шагнул было мимо двух псов к двери. Но на пути стоял Аменхотеп. Губы его приподнялись, обнажая сверкающие белые клыки.
– Пропусти меня, идиот! Твой хозяин там, на улице! Ему грозит опасность…
Человекопес шагнул к Миллсу, и тот попятился. Споткнулся о матрас и с размаху сел.
– Смотри, я их снимаю! Снимаю, вот!
Сердце у него бешено колотилось. Он отшвырнул сапоги подальше, но трем человекопсам уже было все равно. В их бедных вывихнутых мозгах уже сформировалась логическая схема: им приказали запомнить определенный запах, а человек, корчившийся перед ними на матрасе, был носителем этого запаха. Большего им не требовалось.
– Пастор! – во всю глотку заорал Миллс. – Пастор, ради Бога!
Потом оглянулся на Рамзеса. Тот забился в угол и смотрел растерянно.
– Рамзес, ко мне! Защищай!
Трое человекопсов внезапно преобразились. Глаза у них налились кровью, пасти оскалились. Они стали воплощенной ненавистью. Хефрен и Микеринос, которым давали нюхать шарф Милены, заразились их яростью и присоединились к трем остальным.
– Рамзес! Проклятье, ты что, не видишь, они меня сейчас сожрут!
Несчастный Рамзес испытывал адские муки, разрываясь между братьями и хозяином. Он скулил, переминаясь на месте, подвывал.
– Рамзес! На помощь!
Этот крик решил дело. Один прыжок – и Рамзес с пеной у рта стоял рядом с Миллсом. Он был крупнее и сильнее остальных. Те немного отступили.
– Фас, Рамзес! Фас!
Верный человекопес бросился на ближайшего из противников – Микериноса, примериваясь схватить его за горло, но тот подставил плечо. Сцепившись в яростной схватке, оба повалились на пол. Дальше все произошло очень быстро. Хефрен и Тети налетели с двух сторон. Челюсти Тети сомкнулись на горле Рамзеса. Двое других рвали руки, ноги, живот. Рамзес отчаянно отбивался, но вырваться уже не мог. Миллс видел, как окрасились кровью его черные штаны, куртка, которую он так и не научился толком застегивать…
– …о-ардо… – прохрипел Рамзес. – …о-ардо…
И с неимоверным усилием выговорил еще:
– …а-а… омоч…
Миллс понял, что человекопес зовет его «на помощь». Еще одно слово выучил… Комок подкатил у него к горлу.
– Пустите его! – заорал Миллс.
Тут он увидел, как глаза Рамзеса закатились, так что видны стали одни белки. Еще миг, и все было кончено. И когда пятеро Дьяволов с окровавленными мордами обернулись к Бомбардону Миллсу, он понял, что такое Ад.
Милош и Хелен уже больше часа сидели за скалой и напрасно высматривали хоть какие-то признаки жизни в домике. Миллс должен был в конце концов забеспокоиться о пропавшем напарнике. Должен был выйти. Хелен уже не так мерзла – она куталась в теплую аляску Пастора. Милош лежал рядом, зажимая рану платком, и боролся с болью. Стоило ему хоть немного пошевелиться, теплая кровь снова принималась течь, согревая бедро. Тело псаря покоилось под снегом в нескольких метрах от скалы. Милош и Хелен избегали смотреть в ту сторону, где возвышался теперь продолговатый снежный холмик. Вдруг дверь наконец открылась, и появился Миллс. Он прошел вдоль стены, постоял, водя фонариком, вернулся в дом. Потом они услышали, как он закричал: «Пастор!», а чуть погодя: «Рамзес!» А за этим последовали такие звуки, словно разверзся ад, и они с ужасом поняли, что произошло в доме. Потом наступила тишина. И в этой тишине перед ошеломленными зрителями разыгралась фантастическая сцена.
Пятеро человекопсов вышли из дома, запрокинули морды и завыли, словно волки. Но в этом вое не было угрозы. Наоборот, в нем звучало ликование. Тети первым скинул куртку и отшвырнул ее подальше в снег, за ним Микеринос. Хефрен и Аменхотеп тоже принялись срывать с себя куртки, рубашки и штаны. Скоро все они освободились от человеческих одежд и дружно помчались в сторону гор. Через несколько секунд снежная мгла поглотила их.
– Человекопсы… – завороженно прошептал Милош. – Они возвращаются в дикое состояние…
– В свободное, – поправила Хелен. – Дикость они оставили позади… Пойдем, теперь путь свободен.
Она поддерживала его, как могла. Каждый шаг причинял Милошу невыносимую боль. Рана, видимо, была глубокая. Хелен сама не понимала, откуда у нее взялись силы в одиночку вытащить из домика трупы Миллса и Рамзеса, отволочь их туда, где лежал Пастор, и закидать снегом. Собственные движения, замедленные от усталости, казались ей какими-то странными. Как сомнамбула, она пошла назад к домику, по пути подобрав одну из рубашек, брошенных человекопсами. Вошла, перевернула матрас, запятнанный кровью Миллса, чтобы Милош мог лечь, и, как могла, перевязала его рану.
На столе оставался едва початый каравай хлеба.
– Может, поешь? – спросила она.
– Нет, не могу, – сказал Милош. – А вот ты поешь, боюсь, теперь тебе понадобятся силы за двоих.