Лесной маг - Хобб Робин. Страница 66

Я медленно покачал головой. У меня не было ничего такого, чем я мог бы расстаться, не оказавшись в еще большей нужде.

— Ну, для нищих у нас подаяния нет. Езжай отсюда.

Я открыл было рот, чтобы сказать, что я его ни о чем не просил, но почувствовал растущее внутри раздражение. Я вспомнил солдат и то, как магия вскипела во мне вместе с гневом. Нет. Снова я этого не допущу. Я не позволю вырваться на свободу тому, чего не понимаю. Я отвернулся и повел Утеса прочь.

Я был голоден, замерз и устал. Тучи собирались на небе весь день и уже начали темнеть, обещая к закату дождь. Если бы не это, думаю, я сел бы на Утеса и уехал из деревни. Набиравший силу ветер трепал мой плащ. И у следующего же дома, над трубой которого поднимался дым, я собрался с духом и постучал в грубую дверь.

Она открылась не сразу. Я стоял перед ней, не шевелясь и улыбаясь, поскольку подозревал, что кто-то выглядывает наружу через одну из многочисленных щелей между бревнами. Невысокая женщина, появившаяся наконец на пороге, держала обеими руками огромное ружье. Я сделал шаг назад. Дуло уставилось мне прямо в живот, а с такого расстояния она промахнуться не могла. Я поднял руки, показывая, что они пусты.

— Я всего лишь хотел бы заплатить за ужин и ночлег, мадам, — почтительно проговорил я.

Неожиданно из-за юбок матери высунулся маленький встрепанный мальчуган.

— Кто это? — спросил он и тут же с восторгом добавил: — Какой он толстый!

— Тише, Сем. Возвращайся в дом.

Женщина задумчиво на меня посмотрела. Я почти видел, как она приходит к выводу, что я не слишком опасен. Она была маленькой, но коренастой и держала ружье обеими руками, чтобы оно не дрожало. Она опустила его, но теперь дуло угрожало моим ногам.

— У нас почти ничего нет.

— Меня устроит что-нибудь горячее и сухое место для ночлега, — робко проговорил я. — Я могу заплатить.

Женщина грустно рассмеялась.

— И на что я потрачу деньги? Они мне не нужны. Есть их нельзя. И сжечь тоже.

Ее голубые глаза были жесткими и холодными. Я не усомнился в справедливости ее слов. Она выглядела такой же потрепанной, как ее старое платье. Волосы убраны в узел, явно чтобы не мешали, а не казались привлекательными или даже опрятными. Кожа на ее руках огрубела. Глаза мальчишки смотрелись слишком большими на его худеньком личике.

Я не знал, что еще им предложить.

— Прошу вас, — взмолился я.

Она поджала губы и прищурилась, сделавшись похожей на задумчивую кошку. Я, не теряя надежды, смиренно стоял перед ней. Еще двое детей выглянули в открытую дверь — девочка лет пяти и совсем крошечная кучерявая малышка. Женщина загнала их обратно и с сомнением оглядела меня с ног до головы.

— Работать можешь? — холодно поинтересовалась она.

— Это я могу, — пообещал я. — А что нужно сделать?

Она напряженно улыбнулась.

— А что мне не нужно сделать? На носу зима. Посмотри на дом! Мне повезет, если он выдержит хотя бы первый ураган. — Она вздохнула. — Можешь поставить лошадь вон в тот дом. Мы используем его вместо сарая. Крыша почти не течет.

— Благодарю, мадам.

— Никакая я не мадам, — поморщившись, возразила она. — Не такая я и старая. Я Эмзил.

Остаток дня до самого вечера я рубил дрова. Топор у Эмзил оказался старым, с щепленой ручкой. Я наточил его камнем. Она пускала на дрова соседние дома, но топор был для нее слишком большим, а бревна слишком тяжелыми, и потому ей приходилось выбирать только то, что она могла разрубить.

— Щепки прогорают быстро, и мне не развести огонь, которого хватило бы до утра, — заметила она.

Я работал, не обращая внимания на холодный ветер. Выбрав маленький домик, который уже почти развалился, я постепенно превратил его в дрова. Я разрубал бревна на чурбаки, а потом колол их вдоль. Немногочисленные соседи Эмзил подыскивали повод пройти мимо. Я чувствовал на себе их взгляды, но, поскольку никто со мной не заговаривал, продолжал рубить дрова, не обращая на них внимания. С Эмзил они перекинулись несколькими словами. Я слышал, как какой-то мужчина сказал:

— Я пришел посмотреть, нет ли у него чего-нибудь на обмен. Тебя, женщина, это не касается!

Я чувствовал, что живут они здесь каждый сам по себе, сражаясь за останки умирающего поселения. Одна старуха не стала подходить к двери Эмзил, а мрачно наблюдала за мной издалека, хмурясь всякий раз, когда я вытаскивал бревна и начинал их рубить.

Я знал, что дети Эмзил следили за мной весь день. Приглушенное хихиканье двух старших выдало их, когда они спрятались за углом дома и по очереди выглядывали оттуда. Только самая младшая, крошечная девчушка, не скрывала своего любопытства. Она стояла в дверном проеме и не сводила с меня глаз. Я не думал, что помню многое о детстве Ярил, но, взглянув на малышку, выяснил, что ошибался. Она так же стояла, выпятив круглый детский животик. Она так же поворачивала голову и смущенно улыбалась. Когда я прервался, чтобы утереть пот, я улыбнулся ей в ответ. Девчушка пискнула и метнулась за дверь, но сразу же появилась снова. Я помахал ей рукой. В ответ она громко захихикала. Солнце садилось, на землю упали первые капли дождя. Эмзил неожиданно вышла из дома и на ходу подхватила малышку на руки.

— Ужин готов, — сдержанно сообщила она мне.

Я впервые вошел в ее дом. Ничего особенного он из себя не представлял, одна комната, с бревенчатыми стенами и земляным полом. Камни в очаге были скреплены речной глиной. Кровать привесили, как полку, у одной из стен. Кроме двери имелось еще и окно без стекла, с грубыми деревянными ставнями. Единственным незакрепленным предметом мебели была скамейка у очага, толом служила еще одна полка в углу, на ней стояли тазик для умывания и кувшин с водой. Одежда висела на гвоздях, вбитых в стену. В мешках и на грубых полках хранились припасы. Совсем немного.

Я ел стоя. Дети расселись на полу, а Эмзил устроилась на скамейке. Она разлила жидкий суп из котелка, висящего над огнем: сначала мне, жидкого бульона и черпак овощей, выловленных со дна, себе так же, а остатки разделила между детьми, получившими большую часть гущи. Я не возражал. У Эмзил была одна буханка домашнего хлеба, и она разделила его на пять равных частей, вручив одну мне. И мы принялись есть.

Я с наслаждением проглотил первую ложку теплого бульона и почувствовал аромат картофеля, капусты и лука — и мало чего еще. Как я давно уже себя приучил, я ел медленно и наслаждался тем, что имел. Хлеб из муки грубого помола был мягким, а его ароматные крупинки отлично дополняли вкус жидкого супа. Я сберег последний кусочек, чтобы вытереть им миску. Пусто. Я вздохнул и, подняв взгляд, обнаружил, что Эмзил смотрит на меня с любопытством.

— Что-то не так? — спросил я ее, не забывая, что пистолет лежит рядом с ней на скамейке.

— Ты улыбаешься, — нахмурившись, ответила она.

— Хорошая еда, — слегка пожав плечами, сказал я.

Она наградила меня сердитым взглядом, словно я решил над ней посмеяться.

— И до того, как я разбавила суп водой, чтобы его хватило на пятерых, он не был хорош.

Сердитые искорки плясали в ее голубых глазах.

— Любая еда лучше, чем ничего. И любая еда кажется вкусной после времени лишений.

— Лишений?

— Тяжелых времен, — пояснил я.

Она снова прищурилась.

— Ты не похож на человека, которому довелось столкнуться с лишениями.

— И тем не менее, — мягко проговорил я.

— Возможно. Мы здесь так давно уже едим одно и то же, что я перестала чувствовать вкус. — Она резко встала и подхватила ружье. — Дети, сложите ваши миски стопкой. А ты можешь лечь в сарае вместе с лошадью. Крыша там почти не течет.

Она явно требовала, чтобы я ушел, и я отчаянно принялся придумывать причину, чтобы еще немного остаться в теплом, светлом доме.

— У меня нет еды, чтобы поделиться с вами, но в моих сумках осталось немного чая.

— Чай? — Ее взгляд казался отстраненным. — Я не пробовала чая с тех пор, как… ну, с тех пор, как мы уехали из Старого Тареса вслед за Ригом.