Волчий мир. Трилогия (СИ) - Даль Дмитрий. Страница 92

Серега мерно раскачивался в седле, держась во главе Волчьей сотни. Подле него ехал Лех Шустрик, изрядно скучавший на походном марше, Черноус и Дорин. Сам же Одинцов безразлично обозревал окрестности, вспоминая постельные утехи с Любавой. Когда еще удастся так понежить тело и душу. Чего уж говорить, Любава пришлась ему по сердцу. Можно было бы с собой ее зазвать, была бы полевая жена. Другие сотники и не по одной девке с собой возят на законных правах. Только вот война не женское дело, мало ли убьют девчонку, потом всю жизнь себя за невинно погубленную душу корить станет. Серега себя знал.

Когда показались красные черепичные крыши домов, народ приободрился. Даже у Леха Шустрика глаза заблестели. Он привстал в стременах, пытаясь заглянуть через головы впереди едущих. Деревня – это всегда можно пива свежего выпить, жратвой заздорово живешь разжиться. Прямая выгода. Только вот тут всех ждало горькое разочарование.

Войско в деревню заходить не стало. От каждой сотни были высланы разведчики разузнать, чем можно у крестьян поживиться. Одинцов выбрал Леха Шустрика. Уж этот пройдоха без добычи не останется, рассудил он и ошибся. Шустрик вернулся через четверть часа с пустыми руками. Вид при этом имел растерянный, словно случайно не в настоящую деревню завернул, а в павильон с декорациями где‑нибудь в Голливуде.

– Пусто там, – произнес Лех.

– Как это пусто? – удивился Серега. – Деревня же. Чего, совсем ничего вкусного и полезного нет? Или тебя на повороте более ушлые обошли. Стесняешься признаться в этом?

– Нет там никого. Ни одной живой души.

– Чего брешешь? – возмутился Дорин. – Кто такие дома бросать будет? Смотри, какое зажиточное хозяйство. Даже крыши черепичные, а не дранкой покрыты.

– Сам ты брешешь. Не веришь, езжай проверь, – оскорбился недоверием Шустрик.

– Я сам проверю. Уж больно любопытно, что местных селян могло так напугать. Дорин, остаешься за главного. Шустрик и Черноус – со мной, – распорядился Серега, пуская лошадь вскачь.

Друзья последовали за командиром.

Спустившись с горушки и, миновав березовую рощу, занесенную снегом, они влетели по главной дороге в деревню. Она и правда выглядела брошенной. Ни одной живой души на улице. Даже собаки не тявкают, зачуяв издалека приближение чужаков. Стоят добротные ухоженные домишки с укрытыми снегом садами, словно кладбищенские памятники. Чувствовалось, что еще совсем недавно здесь кипела жизнь. Вон и мельница поскрипывает крыльями на ветру. В кузне неподалеку кажется еще печь не остыла, пар на улицу тоненькой струйкой вьется. Не деревня, а город‑призрак какой‑то. Что здесь могло приключиться? Почему жители бросили свое хозяйство и ударились в бега? Что их так могло испугать?

Деревня эта на земле князя Боркича стоит. Неужели его крестьяне настолько побоялись вестлавтских солдат, что бросили все нажитое за трудную жизнь имущество. Верилось в это с трудом.

Серега направил лошадь к ближайшему дому. Спешился, привязал животное к дереву и, положив ладонь на рукоять меча, поднялся по ступенькам на крыльцо. Толкнул дверь, прислушиваясь к тому, что творится внутри. Тихо, как в склепе, только дверные петли заскрипели уныло. Серега шагнул внутрь и оказался в просторном светлом помещении, служившем хозяевам прихожей. Ничто не говорило о том, что здесь произошло что‑то ужасное. Каждая вещь стояла на своем месте. Ни следа беспорядка или поспешности. Если хозяева и покинули дом, то времени на сборы у них было предостаточно.

Серега вошел в большую комнату, по центру которой стояла белая печь с лежаком, на котором так любят дети долгими зимними вечерами лежать, слушая сказки стариков. Напротив печи стоял просторный обеденный стол с расставленной посудой на десять человек. Семья большая жила здесь. В правом углу Серега заметил что‑то типа иконостаса. Только не иконы висели, привычные православному человеку, а вырезанные из дерева искусные изображения местных богов. Две фигуры явно были мужские, а вот третья женская.

– И сюда эта зараза доползла, – послышалось сзади недовольное бурчание Черноуса.

Серега обернулся.

– Ты о чем?

– Это деревня трибожников. Они братьям и сестре поклоняются. У нас в Вестлавте в свое время приверженцев этой богохульной веры на костре жгли. Да и Боркич их никогда не жаловал. Они, почитай, только в баронстве Трейси силу имеют. Но, видно, в последнее время и сюда эта зараза доползла.

– Почему зараза? – спросил Серега.

– Один брат Соррен – повелитель призраков, вон та фигура, у него еще руки какой‑то паутиной оплетены. Он князь царства мертвых. Рядом его брат Чжак, хозяин всего живого. Девушка их сестра Сутей, Миротворица, связующая нить между царством живых и мертвых. Пока все трое в мире находятся, покой и порядок на земле. Но если они поссорятся, то наступит конец света.

Черноус пренебрежительно сплюнул на пол.

– Все равно не понимаю, почему зараза‑то?

– Потому что богохульство и ересь это. Всем известно, что бог один. Справедливый творец всего сущего. А это все происки темных сил, – высказался Черноус.

– Каждый волен верить во что хочет, – неожиданно вступил в разговор Лех Шустрик, появившийся в комнате. – Вон командир наш все время чуть что Господа поминает и крестится. Стало быть, он веры северной, на розе ветров вскормленный. Так что, мне теперь его бояться да при случае попытаться горло перерезать. А то вдруг он и не человек вовсе, а Штопальщик, человеком прикинувшийся. Только пока мне вреда он не сделал, пусть будет кем хочет и верит во что хочет. Я так лично считаю.

– Мне до северян дела нет. Хотя они тоже в бога единого верят, стало быть, правильной веры, – хмуро заметил Черноус. – Хоть и правильность у них извращенная какая‑то.

Одинцов вступать в богословские споры не спешил. Хотя кое‑что интересное для себя все же узнал. Из слов Леха Шустрика становилось понятно, что христианство в этом мире существует.

Только его последователи живут где‑то далеко на севере, и для вестлавтцев, как и для боркичей, они люди чужие и враждебные. А тут еще и Штопальщик какой‑то взялся. Интересно, что это за явление такое. Серега запомнил, что при случае надо поподробнее Шустрика расспросить о жителях Севера и их столь близкой вере.

– Одинец, смотри‑ка, – окликнул командира Шустрик и показал на занавеску, которая отделяла большую комнату от другого помещения. – Там что‑то есть.

Серега, не раздумывая, нырнул за занавеску и тут же застыл, ошеломленный увиденным.

Хозяева не бросали свое имущество. Не боялись они надвигающихся вестлавтцев. Они все это время оставались в доме. Только не могли шевелиться и больше напоминали мертвых, чем живых.

Комната, в которой оказался Сергей, служила крестьянской семье спальней. Большое супружеское ложе стояло возле одной стены и маленькая люлька‑качалка возле другой. На кровати лежало трое взрослых мужчин и женщина. Они безучастно смотрели в потолок, и если бы не ровно вздымающиеся груди, можно было бы подумать, что все они мертвы. На полу лежали аккуратными рядами дети: мал мала меньше. Четыре мальчика от трех до двенадцати лет и две девочки лет шестнадцати. В люльке лежал годовалый ребенок. Все они, казалось, спали с открытыми глазами. Выглядела эта картина ужасно.

– Чур меня. Чур меня, – запричитал Черноус.

– Что это за фигня такая? – растерянно произнес Одинцов.

Встретиться лицом к лицу с вооруженным врагом привычное дело. Сразиться с чудовищем – нет ничего удивительного. А вот так, чтобы целая семья просто уснула мертвым сном посреди дня, что‑то было в этом запредельное.

– Колдовством пахнет черным, – с видом знатока заявил Шустрик.

– Может, попробовать их разбудить, – предложил Сергей.

– Не поможет. Я слышал про такое. Иногда такие деревеньки попадаются путникам. Редко это случается. Уснули они сном вечным. Теперь их точно не добудишься.

– И как же такое возможно, Лех? – спросил Серега.

– Говорили люди умные, что это случается, когда караван магиков проходит через деревню. Местные их встречают, как могут, но магики остаются недовольны встречей и проклинают хозяев.