Свартхевди - северянин (СИ) - "Goblins". Страница 59

И остается калекой: я рубанул его секирой под колено, прямо в сустав.

Парень жалобно, как-то по-заячьи взвизгнул, нога его с чавканьем подломилась под странным углом.

Шаг вперед, ему за спину, и сильный удар обухом промеж лопаток довершил дело.

Не знаю, сильно ли я повредил ему хребет, но без ноги он останется. Я бы точно не взялся ее исцелять после такого удара. Хотя, старуха Хильда может и справилась бы, она и сухожилия шить умела, и кости заращивать. Но где та Хильда…

Хольд возвестил окончание первой схватки, и стражники оттащили павших друзей Одерштайна к краю площадки, где вокруг них сразу засуетились лекарь с подмастерьями, а я смотрел на это все, страдал от голода и сокрушался, что не скальд. Не знаю, кстати, чем они там смогут помочь: Никола уже и не шевелился, и похоже было, что уже кончился. Хотя, кабан он здоровый, может и выкарабкается, несмотря на то, что кровищи с него натекло немало. А Мортен Кристен жить точно будет, правда плохо.

Я напомнил хольду, что снаряжение павших теперь принадлежит нам, так, на всякий случай. А то народец местный хитер, могут и себе оставить. Хольд отмахнулся, сообщив, что это само собой разумеется. Нам предстоял следующий поединок, но его начало затягивалось: хольд советовался с местным колдунишкой. О чем там шла речь — мне слышно не было, но, судя по их лицам, оба пребывали в сомнениях.

Сомнения эти нам, впрочем, не преминули озвучить.

— Фрайхер Свартхевди Бъернссон, ответствуй! — солидно обратился ко мне хольд — Вершил ли ты колдовство во время поединка? Колебания волшебных сил почувствовал в тебе мессир Беккер.

— Свидетельствую! — отозвался колдун, сопровождавший хольда.

Я поглядел на колдунишку, он выглядел не слишком уверенным в себе.

— Я молился Отцу Битв о ниспослании мне удачи. Разве Никола Вайсс сражен колдовством, а не честной сталью? Ты обвиняешь меня, колдун?

— Нет, фрайхер, — поспешил успокоить меня хольд — Никто пока тебя не обвиняет.

— Тогда почему ты позволяешь твоему слуге клеветать на меня? — я изобразил праведное возмущение — Все видели, что поразило Николу. Это было ни что иное, как моя секира! — я сунул железко секиры под нос Беккеру.

— Прошу, успокойся, — попытался смягчить ситуацию одноглазый судья.

— Известны ли тебе имена Ульрика Ризе и мастера Ансельма, что служат в замке барона Вильгельма? — обратился я к оторопевшему колдуну.

Тот молча кивнул головой.

— Тогда знай! Я более года находился в замке Ульбрехт, при мастерах Ульрике и Ансельме. Согласно же вашим законам чародей, в гильдии магов не зарегистрированный, подлежит задержанию. И ты считаешь, что такие могучие маги, как мастера Ульрик и Ансельм, за целый год не распознали колдуна во мне, и не бросили в подвал? Слова мои подтвердит сам Уильям Ульбрехт.

Вообще не знаю, кстати, почему не распознали. Может потому, что им было плевать: сын чумного козла Ульрик потрошил мою тушу, когда я был в бессознательном состоянии, а Ансельму и вовсе до меня дела не было. Подозреваю, в то время силы все уходили на то, чтобы мне копыта не откинуть, и ничем от обычного человека я не отличался. Разве что цветом кожи и волос.

— Но если и сейчас мне не веришь, то скажу тебе: клянусь бородой Всеотца — колдовство я в бою не применял.

А я не применял. Не складывал руны в заклятия, не пел нидов. Злая наука Хильды служила мне оружием, что и не колдовство вовсе. Хотя как по мне, так одна это похлебка, только в разных котлах сваренная.

Вроде отбрехался, хотя сомнения колдуна явно не покинули. Но отстаивать свою точку зрения он не стал. А из-за одних лишь подозрений суд благородных тоже прерывать было нельзя.

— Фрайхер Уильям Ульбрехт, — снова завопил хольд — Явись на суд чести!

И так далее. Мы все явились и встали друг напротив друга, сходиться, однако, не спешили, несмотря на сигнал к началу схватки.

— Я предложу нам помириться, Уильям Ульбрехт, — обратился к нам Ральф — Тебе, и твоему спутнику. Мы оба признаем неправоту, ты же откажись от Эллис Донхольм, и мы разойдемся друзьями.

… В нужнике таких друзей топить…

— Ты будешь гостем на нашей свадьбе, окончим дело миром! — продолжал он увещевания.

Уильям, как мне показалось, на миг поколебался.

— И ты, Свартхевди Бъернссон, ты уже сполна воздал за оскорбления! Не в расчете ли мы с тобой?

Мой друг покосился на меня, ожидая ответа. Драться ему хотелось не слишком, и если бы выдалась возможность решить дело миром, он бы ей воспользовался.

Я не верил словам Одерштайна. Какие еще друзья? А может нам еще и извиниться перед ним за мои слова, перед Николой, который, скорее всего, сдохнет, если уже не сподобился, перед Мортеном, ставшим калекой? Я видел на площади и в толпе хускарлов Одерштайна, и уверен: если сейчас разойдемся миром, то в первую же ночь, как выедем из города, придется с ними рубиться, только не двое-на-двое, как сейчас, а двое на толпу. Не нужен Ральфу «друг Уильям» живым — больно уж хорош фюльк Дорнхольма. А уж «другу Свартхевди», после того, как он искалечил двух Ральфовых подпевал, самое место в пыточном подвале.

Да и байки эти про дружбу тоже, на дурачка наживка. Прокатит — хорошо, а нет — так время потянуть тоже сойдет. Одерштайн видел, что Мортен Кристен меня зацепил, и посчитал полезным дать мне немного поистечь кровушкой.

— Что скажешь, нордман?

А скажу, как думаю.

— Обезглавлен ты будешь моей рукою, — ответил ему — Не буду лишать тебя сечи! Малыш, покажи мне свой меч, не трепли языком!

— Ты дерзок, нордман! — отозвался спутник Одерштайна, до сих пор молчавший — Слишком дерзок, черноногий ты ублюдок. Ты грозился высечь нас хворостиной? Так чего же ты ждешь?

— Жду, пока ты перестанешь болтать, и займешься делом. Иди ко мне, свинячье отродье, я выпущу тебе кишки!

Удар, которым меня попотчевал фрайхер Адам с какой-то совершенно непроизносимой фамилией, выглядел красиво и опасно: хлесткий, снизу-сбоку — самое то, чтобы срубить легкобронированного противника. Один у него был недостаток — я его видел, и Адам лишь выщербил меч о кромку щита. Удар, и еще — сверху, сбоку — я все принимал на щит. Он очень хорош и крепок и красив, не зря я положил на него глаз еще в замке.

С Уильямом мы договорились так: он берет на себя Одерштайна, но будет осторожен. Он не будет атаковать, но сосредоточится на защите, он спрячется за щитом, и будет тянуть время, пока не освобожусь я.

Я не могу проиграть свой бой, друг надеется на меня.

Адам был хорош, он действительно умел владеть клинком. Хорошо, что мы договорились драться пешими: сиди мы в седлах, Адам бы меня уже нашинковал, как вяленую треску к пиву. Хоть ломтиками, хоть кубиками, хоть полосочками. Но мы топтались по землице на своих двоих, и противником его был не последний из дренгов Лаксдальборга! Меня учил отец — наверняка сильнейший из хирдманов нашего фюлька, и старик Олаф, который отправил в Хелльхейм столько народу, что давным-давно сбился со счета (если вообще знал такие числа), и я знаю, что делать.

Удар, еще и еще — я все принимаю на щит, Адам слишком торопится, и не жалеет свое оружие. Мне тоже надо бы поторопиться: сбоку я слышу лязг стали. Мой друг не устоит долго. Будь мы с Адамом наедине, я бы дрался по-другому. Он не слишком хорошо умеет действовать против того, кто знает, за какое место держать секиру. Я скоро расколол бы ему щит, а без щита он будет весь мой.

Но времени нет.

И я бью в ответ — щитом в щит, потом обухом туда же, показываю удар щитом, но бью секирой второй раз — по неосмотрительно подставленной кромке. Секира прорубила окантовку, и на пол-лезвия вгрызлась в дерево, я рванул ее на себя и тут же отскочил — меч Адама на ладонь не достал до моей ляжки. Адам тоже быстр, он прыгнул следом, вскидывая свой надрубленный щит, вперед и вверх, чтобы снести меня ко всем хримтурсам. Я скручиваюсь вправо, пропуская удар вскользь по своему щиту, и коротко бью туда, где через миг будет его рука. В корпус бить бесполезно — слишком мал замах, чтобы прорубить кольчугу, в ногу неудобно, а по руке хватит.