Пустыня смерти (СИ) - Шалюкова Олеся Сергеевна. Страница 2

Я была в ауле отчасти изгоем, поэтому меня никогда не брали на обряды и проведение ритуалов. Кажется, шаман меня жалел, но только его мнение ничего не меняло.

И мои яркие янтарные ресницы, и брови такого же цвета вразлёт, и волна янтарной гривы — все это показалось продавцу достойным товаром. В родном ауле от меня избавились даже с удовольствием, подумав о том, что источник проклятья переходит в другой аул.

К сожалению, это было ложное мнение. Мой родной аул перешёл дорогу крупному соседскому аулу, и его сравняли с песком через пару месяцев после того как меня купили.

В ауле Песчаных крыс старейшина долго не думал над моей судьбой. Ему было достаточно одного взгляда на живую дань, и наша участь была решена. Девочку в домашние рабы. Двух мальчиков в убийцы, двоих — в телохранители. А я стала воспитанницей сухопарой Альзин.

Я оказалась в эпицентре торговой жизни, я стала будущим товаром.

Моя личная мучительница десять лет пыталась сделать из меня наложницу, достойную гарема влиятельного горожанина. Я не поддавалась обучению. Я не хотела становиться чьей-то постельной игрушкой и упиралась руками и ногами.

И на меня махнули рукой. Нет, меня не оставили в покое, не отправили в другое место. Меня все так же готовили к продаже. Внешний вид был дорогим товаром, даже без совокупных достоинств в виде положенного обучения.

Таких наложниц в ауле называли смертницами и продавали втридорога.

Да, я знала, что меня продадут именно в этом качестве. И ничего не могла с этим поделать. Я не думала о побеге — сбежать было невозможно. Мучительная смерть раз в цикл очередной мечтательницы была достаточным уроком для остальных.

Но даже так я не собиралась сдаваться и мириться с участью слабовольной ублажательницы. Нет уж. Я хотела подороже продать свою жизнь. И пусть потом умру, но добровольно никому не сдамся!

К тому же умершему в мучениях, как обычно умирали проданные из аула смертницы, боги Раяра даровали счастливое перерождение. В новой жизни я надеялась открыть глаза мужчиной.

Меня манил бескрайний мир воинского искусства! Я мечтала о мече с той же страстью, с которой девочки-воспитанницы Альзин мечтали о хорошем господине. Именно поэтому я делала все, чтобы попасть под наказание. Провинившихся приковывали на весь день у позорного столба.

Других там нещадно пороли, а вот девочки-наложницы оставались там в духоте и жаре. А ещё там же тренировались под присмотром мастеров военного дела мальчишки. И они не могли устоять. Бранные слова и насмешки дождём сыпались на девочек. Хватало одного-двух наказаний, и девочки старались изо всех сил, чтобы под них не попасть.

Мне было все равно. Я не слышала слов, да и первое время моя красота была настолько экзотичной, что мальчишки молча любовались. А потом они ко мне привыкли.

Я же, забыв обо всем, смотрела за уроками воинского искусства. Я смотрела жадно на мастеров, впитывая каждое их слово. А когда на ночь меня бросали в змеиный карцер, я учила увиденные движения до ломоты в костях, до боли в мышцах, до сорванных ногтей. До упора, пока знание не становилось моим.

Однажды, мне повезло. Я висела на позорном столбе, когда приезжий мастер принимал зачёт по воинскому мастерству у наших мальчиков. Как он их швырял! Никто, даже самый сильный из нового набора не выстоял против него даже минуты!

А я знала, что мне на это хватило бы умений! Знала, что могла бы выстоять там, против него. Я бы могла с лёгкостью увернуться. Мне даже не составило бы это особого труда. У меня было прекрасное тело. Танцы подарили мне гибкость, а ночные тренировки помогли мне развить координацию. Возможно, я заблуждалась, но выяснить это мне так и не удалось.

Оглядевшись вокруг, мастеру внезапно увидел меня. Видимо ему захотелось унизить учеников, поставить их на место, в последнее время мальчики много о себе возомнили. И приезжий мастер приказал меня расковать. Ключ от кандалов был у Альзин, и её вызвали с уроков. Наставница, в злобе подпрыгивала, махала руками и кричала, что никто, ни за что, никогда не посмеет портить шкуру её девочек.

Мастер потребовал — тогда покажи сама. И Альзин замолчала, словно её огрели по голове мешком, или она потеряла сознание.

Несколько минут наставница молчала, потом злобно взглянула на мастера. Мне даже показалось, что она сейчас ударит мужчину.

А потом Альзин кивнула.

Забыв обо всем, я смотрела на наставницу и не верила своим глазам. Она взяла ленту! Обычную ленту, с которой нас заставляли танцевать десятки, сотни раз! Легонько качнула головой, отчего бусины в ушах и на шее зазвенели, заблестели под солнцем. И вышла на площадь.

Я не сразу смогла понять, как она это делает. Потом я осознала, что происходит. Альзин танцевала. Мастер атаковал на высокой скорости своей чудовищной оглоблей — двуручным мечом. А она не применяла никаких приёмов, но полторы минуты ускользала от атак мастера безо всякого труда.

Это было красиво и поучительно. И танцы добавились в список тех наук, которые я никогда не пропускала и почти никогда не срывала.

Нет. Не могу сказать, что я воспылала к наставнице любовью, слишком уж Альзин была неприятным человеком. Но я поняла главное — у неё можно многому научиться. И именно это я и делала. Училась. Тому, как можно двигаться, тому, как маскироваться, тому, как управлять людьми.

По идее, последнее было не совсем по её профилю деятельности, но вы попробуйте управиться с толпой девчонок, в голове которых ветер. Без практики не получится ни у кого и никак. А у неё — получалось. Возможно, не всегда самым лучшим образом, но девочки у нашей наставницы вели себя как шёлковые. А ещё у неё почти никогда не было крупных проблем. У других наставниц случались несчастные случаи, а у нас нет. Альзин нас не любила, но мы были дорогим товаром, и на свой лад о нас она заботилась.

В конечном итоге, единственным предметом, на который я забивала змеиный крюк, была наука ублажения мужчин. Не желала я этому учиться и все тут.

Заставлять меня пробовали. Но наказания не помогали. Да, раз за разом я оказывалась у позорного столба, в змеином карцере — но это было бесполезно.

Дважды меня оставляли в пустыне, но боги меня не видели, не замечали. И меня живой возвращали в лагерь наложниц. И снова пытались сломать.

Я сопротивлялась изо всех сил, демонстрировала послушное прилежание на остальных уроках, и меня ненадолго оставляли в покое, в надежде, что чуть позже я буду более мягкой, и меня удастся подчинить.

Если бы не Альзин, меня могли продать, как есть. Но она утверждала, что меня можно продать гораздо выгоднее, если дождаться, когда я войду в возраст.

Она не ошибалась. Все чаще и чаще покупатели смотрели на меня жадно. Я была для них желанна. Сальные, похотливые взгляды были клеймом, то и дело загоравшимся на моей коже. Заявки на предварительную продажу сыпались дождём, поднимая стартовую цену, вынуждая нервничать старейшину Песчаных крыс.

До возраста продажи, мне исполнялось восемнадцать лет, оставался всего месяц, когда случилось то, что навсегда перевернуло мою жизнь.

От меня снова отвернулись боги. Все началось четырнадцатого дня месяца змеиной свадьбы. Последний месяц до продажи в лагере занимались внешним видом наложниц. Вода была драгоценна. Но в ауле Песчаных крыс был свой оазис. Там, в небольшой заводи, купали наложниц.

Масла, натирания, ванны, притирки и снова масла.

И так по кругу. Раз за разом. Даже, несмотря на то, что я была смертницей, в этот косметический ад запихнули и меня.

Было жарко. Мелкие белые песчинки раздирали горло. Хотелось, как песчаным псам, вывесить язык на бок и завалиться, тяжело дыша.

Да вот только, кто бы нам позволил такое некрасивое, неаппетитное и неправильное поведение? У нас не было ни права выбор, ни права голоса. А в скором времени некоторые языки должны были отрезать. Нет, не всем. Только тем, кого купят любители тишины.

Для прочих в течение пары месяцев перед этим косметическим адом девочки учились стонать. За первые дни, в начале уроков я нарушила, кажется, все правила Альзин. Тогда же от неё я и услышала: «Какая жалость, что ты не парень. Отдали бы тебя мастерам, там бы из тебя, если не человека сделали, так помогли бы умереть. Впрочем, не хочешь учиться, иди к Гаю. Он тебе найдёт задание, а я не буду на тебя тратить время. Уже поздно переучивать, ты неисправима».