Вавилонский голландец - Гарридо Алекс. Страница 30

Дразнить Ганса было не так увлекательно – он отвечал слишком серьезно, не всегда включался в игру и совершенно не умел кокетничать. Так что дамы понемножку разбрелись по террасе, а мужчины взяли себе еще по коктейлю.

– До чего приставучие тетки, – шутливо пожаловался Джон. – Все им расскажи! Может, я собираюсь написать роман о своей жизни и получить Нобелевскую премию!

– И что ты с ней будешь делать? – заинтересовался Ганс. В голове уже немножко шумело, он наконец расслабился и с удовольствием отхлебывал «Хаммингбёрд» – любил он этот дамский коктейль.

– Ну как! – воодушевился Джон. – Сначала построю большой дом на самом берегу.

– Будто тебе твоего не хватает, – резонно заметил Ганс.

У Джона в доме гости вечно разбредались и терялись, Саманта никогда не могла всех собрать к чаю.

– Ты не понимаешь. Сзади я построю дом поменьше, с окнами на все стороны. Студию, знаешь, с самым лучшим в мире светом. И там буду работать. И ни одну собаку к себе не пущу – сидите в большом доме, пейте, купайтесь в бассейне, а меня чтоб не трогали.

– Будто ты там усидишь, если все начнут пить, – усомнился Ганс.

– И опять ты ничего не понимаешь. Вот ты пишешь книгу, ты можешь работать ночью. Ночью даже лучше: Гретель твоя спит, не отвлекает, за окнами темно. А мне нужен свет. Ты знаешь, чем пишут картины?

– Красками?

– Черта лысого! Светом, светом и ничем иным. Ну ладно, не буду тебе излагать теорию, иди лучше последи, чтобы не увели твою ненаглядную. – И подтолкнул его в сторону гостиной. Там Гретель и вправду разговаривала с подтянутым, немолодым моряком в белоснежной форме.

Ганс вдруг опять заметил с удивлением, как легко и непринужденно она держится с явно незнакомым человеком. Он-то всегда был вначале неловок: ведь ничего же не знаешь о собеседнике, как начинать разговор? Потом уже, когда он сходился с человеком, было легко и говорить, и молчать, но первые минуты всегда были просто мукой. Гретель же как-то удивительно естественно, с первой фразы, находила тон, всякий раз немного разный, и люди уже через полчаса говорили с ней, как со старой доброй знакомой. Он задумался: отчего такая разница? Почему-то именно сегодня это его встревожило, и он даже почувствовал досаду.

Вот и сейчас моряк этот, которого Ганс совершенно точно видел первый раз в жизни, рассказывал что-то, изображая ладонью правой руки, видимо, какой-то маневр. Ганс прислушался – сквозь общий шум доносились только обрывки фраз: «…Тогда можно зайти круче к ветру, но теряешь в скорости… в этих широтах вообще можно закрепить парус и идти спать…» Потом Гретель что-то спросила, неслышное, моряк рассмеялся: «Нет, так никто не делает…» – и опять взялся что-то объяснять, поставив стакан и используя уже обе руки для изображения. Ганс отправился по кругу дальше, отхлебывая свой коктейль и ловя обрывки разговоров, – ему захотелось немножко отвлечься.

«…Разве это ураган! Вот в семьдесят третьем году – да вас тогда и на свете не было…»

«…Я выписала эту лозу из Испании, она переносит засуху, а вот от дождей виноград становится кислым…»

«…Ему сделали там операцию, выставили счет на полтора миллиона, а у правительства таких денег не было. Хорошо, голландцы помогли – вы же, говорят, наша бывшая колония…»

«…И он приплыл на этом корабле, иначе и быть не могло».

Ганс вздрогнул и повернул голову. Мисс Джонсон сидела на белой кушетке и рассказывала что-то двум молоденьким девушкам, стоявшим рядом, видимо сестрам. Ганс прислушался.

Мисс Джонсон молчала, полуприкрыв глаза, и наконец старшая из девушек, кашлянув, спросила:

– Это был последний корабль в тот год?

– Да. Он нанялся в Нантакете, и они пришли в Чарльстаун закупить провизию и набрать пресной воды. Мать встречала каждый корабль в порту и в этот день точно знала, что увидит его. Он ведь обещал, значит, должен был прийти. Они поженились через два дня, в воскресенье, а еще через два дня он ушел в море.

– Как же он мог уйти? – воскликнула младшая.

– Милая деточка, для мужчины главное – это его дело. А найти женщину, которая это понимает, – это уже его счастье. Или оно бывает, или нет…

– А если бы этого корабля не было? Ну, если бы он не успел его поймать?

– Этого быть никак не могло, – спокойно отвечала мисс Джонсон. – Корабли не ходят просто так, только силой любви. Он пришел, потому что был нужен.

Ганс тихонько отошел в сторону. В голове в беспорядке крутились обрывки мыслей, но целиком все не складывалось. Тут его ухватили сзади за оба локтя сразу, он вздрогнул – это была Гретель, порозовевшая, уже чуть встрепанная, как обычно, – не держалась у нее прическа, что тут поделаешь.

– Ты куда пропал? Пошли в сад, там уже свинья готова!

Ганс бы предпочел подумать в одиночестве, но, поколебавшись, отправился за ней. Краем глаза он заметил, что губернаторша уже вышла в гостиную и завела беседу с миссис Ройс. Видимо, разговор шел о них, потому что обе смотрели в их сторону, и миссис Ройс помахала им рукой. Ганс поклонился, губернаторша кивнула в ответ, улыбнулась и сделала жест – идите, идите, потом поговорим! – и он догнал Гретель уже на ступеньках.

В саду, в темноте, жарко светились угли. Когда глаза привыкали к освещению – несколько гирлянд вроде рождественских и бамбуковые факелы по периметру, – можно было увидеть здоровенную свинью, целиком насаженную на вертел, с укоризненным выражением на рыле. Повар, здоровенный негр Джерри, двигался во мраке, в основном был виден его фартук и накрахмаленный колпак, и ножи сверкали красными отблесками. Гости отходили с тарелками с наструганной свининой, кто-то рассаживался за столики, кто-то продолжал беседовать, стоя небольшими кучками. Зажглись свечки за столиками, в дальнем конце сада брали первые аккорды двое гитаристов. Цикады сегодня стрекотали тихо, только иногда звук накатывался, как волна на гальку.

Ганс вдохнул запах ночного сада, дыма и сообразил, что проголодался.

– Пойдем скорее возьмем по самому большому куску! – предложил он, и Гретель захлопала в ладоши.

– Идите к нам! – позвала Саманта: они уже сидели за круглым столом с Джоном и профессором Снедекором. Ганс и Гретель сели на остававшиеся два стула, Джон тут же налил им красного вина из невидимой в темноте бутыли, а Саманта пока зажигала свечу, наконец поставила ее посреди стола, огонек потянулся вверх и осветил лица.

– Все-таки мне нравится, – Снедекор, видимо, продолжал начатый разговор, – что у вас так все… неформально. Могу себе представить прием у нашего губернатора – и чтобы под столом разливали красное.

– Ну, бутылка очень тяжелая, я ее над столом не удержу, – оправдывался Джон. – И потом, у вас штат большой, губернатор – это о-го-го!

– Губернатор есть губернатор, – возражал Снедекор. Он слегка захмелел и перестал выглядеть профессором – во всяком случае, лекторские интонации пропали, и он уже больше напоминал старого хиппи, с седым хвостом и бородкой. – Оплот порядка, традиций. Ливрейные лакеи, джентльмены в цилиндрах… истеблишмент, черт бы его побрал!

– Нет уж, по мне, так лучше, – отвечала Саманта. – У нас можно быть самой собой. – Она закинула полные руки за голову и мечтательно уставилась в небо с крупными дрожащими звездами.

– Самой собой, да, – повторила за ней Гретель, хотела добавить что-то и замолчала, бросив быстрый взгляд на Ганса. Он сделал вид, что занят куском свинины.

Потом подходили еще какие-то люди, перебрасывались шутливыми фразами, отходили. Слуги понемногу убирали обеденные столы. В разных концах сада и со стороны террасы доносились взрывы смеха. Музыканты играли сегодня что-то грустное, кажется кубинское, и на мгновение Ганс вдруг почувствовал странное стеснение в груди – как будто он точно знает, что видит это все в последний раз. Потом это прошло, на террасу вышел оркестр побольше и заиграл танцевальную музыку. Двое гитаристов в саду собирали инструменты, негромко переговариваясь по-испански. Подошла Гретель, тронула Ганса за руку – он стоял в тени большого дерева, чуть в стороне.