Вавилонский голландец - Гарридо Алекс. Страница 43

– Если я обнажу перед тобой живот, это будет бесстыдством.

Говоря так, она потянула шнурок, и корсаж начал медленно раскрываться. Сперва Демериго увидел тонкие ноздри – от одного только их разреза можно было бы потерять сознание! – затем и рот с такими пухлыми губами, каких еще свет не видывал.

Тут Демериго скинул свою рубаху и прижался животом к животу прекрасной Маргариты, и они соединили языки в незабываемом поцелуе.

Покончив таким образом с первой книгой, я немедленно взялся за вторую. Честно говоря, меня не слишком занимало то, что случится с изгнанником и его подругой; в конце концов, они познали мгновение счастья и таким образом могли считать свою жизнь совершенной.

Да будь я даже любопытен на их счет – у меня попросту не было времени дочитывать фолиант до конца. Я спешил проделать всю работу до того, как в лампе закончится масло, а на столе у меня закончится резаная бумага. Поскольку и того и другого оставалось уже совсем немного, спешка моя была вполне оправданна.

Пришлось, правда, прерваться, чтобы снять похлебку с огня, но я проделал это весьма ловко и быстро, после чего с охотой вернулся к писательству.

Вторая книга пострадала в том месте, где Рыжий Родерик вскочил на коня и очертя голову бросился в атаку. Его противник, полный ярости и гнева…

…отразил бешеный выпад Родерика, подставив двуручную алебарду под его рассекающий меч. Демериго испустил воинственный клич, многократно умноженный специальным устройством, встроенным в пластины доспеха на животе. Родерик ответил таким же воинским кличем, и горы ответили обвалом. Гигантские валуны, вздымая тучи пыли и вырывая с корнем деревья, покатились в долину. Но Демериго лишь засмеялся в ответ на это.

Он пришпорил свою верную лошадь Маргариту и устремился на Родерика, определенно зная, что одержит победу. Маргарита громко и победоносно заржала. Выбитый из седла, Родерик испустил дух под копытами коней, прискакавших к Демериго на подмогу, и под валунами, которые наконец прикатились на поле битвы с отдаленных гор.

Я вклеил написанные мною страницы в книги и отложил их в сторону. Оказалось, что быть писателем – довольно трудное занятие. Пот градом катил по моему лицу, и некоторые капли, падавшие со лба и носа, были окрашены синим: краска, которой на моем лице была нанесена отметина, постепенно вымывалась из кожи.

Не могу сказать, чтобы это обстоятельство сильно меня огорчало. Немного приятного в том, чтобы так разительно отличаться от других.

Имея голову на плечах и лицо на голове, я в бытность мою на острове животоглавцев постоянно сожалел об этом. На корабле я также не был похож на прочих здешних обитателей: к примеру, тут никто не перечеркивал себе лица, хотя многие носили татуировки на руках, груди, спине и неудобосказуемых местах.

Не то чтобы я так уж стремился слиться с толпой, однако не без справедливости полагал, что существуют какие-то другие, более тонкие способы отличаться от простонародья, нежели узоры на теле или вопиющая прическа.

Об этом не раз рассуждал со мной Демериго, добрый мой хозяин с острова животоглавцев. Подобно многим молодым мужчинам, Демериго носил живот открытым, его лицо свободно глядело на мир широко расставленными серыми глазами. Я вспоминал, как мы вместе ходили на кальмаров и как пронзали их длинными тонкими дротиками… Должно быть, я задремал, и во сне ко мне пришел йодистый запах побережья, полного кальмаров…

Когда я очнулся, было темно; лампа догорела, а надо мной нависало чудовище, похожее на кальмара. Длинные щупальца шевелились, и с них капала на меня влага.

Я сдавленно закричал… и проснулся уже по-настоящему. Лампа едва мерцала; чистый лист ожидал, пока я разбросаю по нему буквы, а Константин Абэ с растрепанной головой сидел на табурете и таращил на меня свои раскосые глаза без век.

– Ты бросил меня на палубе умирать в одиночестве, – сказал мне Абэ с укоризной.

– Пока ты умирал на палубе, я здесь спасал твою жизнь, – возразил я, указывая на листы.

Абэ сунул палец в котел, поворошил в похлебке, затем облизал палец и наморщился:

– Что ты туда положил?

– Крупу и запах колбасы.

– Удачное сочетание, – одобрил Абэ. – А что ты пишешь?

– Пока не знаю, – ответил я. – Нужно, чтобы текст соответствовал тому, что в книге.

– Ну, почитай мне, – попросил Абэ. Он устроился поудобнее, насколько это вообще применимо к табурету, опустил подбородок на ладонь и приготовился слушать.

Я сказал:

– Ну, в общем, Демериго…

…построил лодку, которой я самовольно дал имя «Маргарита».

Демериго никогда не слышал такого имени. Он был очень удивлен.

Только несведущий человек может считать, что животоглавцы – странные существа и даже уродливые. На самом деле они очень красивы и гармонично устроены, только нужно уметь это увидеть. Например, многие женщины у них скрывают свои лица, считая неприличием и даже непотребством обнажать живот при посторонних; но чудесные их глаза, выглядывающие в прорезь одежды, и особенные движения плеч всегда обнаружат женщину красивую, уверенную в себе, смешливую и добрую. А как выразительны их тонкие руки! Животоглавские женщины умеют разговаривать пальцами, особенным образом скрещивая их, прищелкивая, соединяя или раздвигая, и в каждом подобном жесте гораздо больше откровенного и волнующего, чем в словах или многообещающих улыбках, на которые так щедры бывают женщины лицеголовых.

Но ни одна из тех, кто носит лицо свое на животе и разбивает сердца простым сгибанием мизинца, не обладала именем Маргарита, поэтому-то Демериго и был так взволнован, когда услышал это имя от меня, бедолаги лицеголового, подобранного на берегу, пропахшего йодом и обмотанного, за неимением одежды, гниющими водорослями.

Да, именно так я и попал на остров животоглавцев – после самого ужасного из всех моих кораблекрушений. Корабль, на котором я плыл, бесславно пошел ко дну вместе с моими незадачливыми спутниками. Волей судьбы я спасся, единственный из всех. Я очутился один-одинешенек в открытом море и потерял там свое сознание, благодаря чему легко отдался на волю волн, и так они носили меня взад и вперед, сколько им хотелось, а когда они вволю натешились, то вышвырнули меня на берег.

Демериго охотился на кальмаров и пронзал их тонким дротиком. И вот он увидел меня.

Демериго не стал кричать: «Какой урод!», или «Умри!», или «Ступай себе в море!». Вместо этого он отложил дротик, выпятил живот, чтобы лучше меня видеть, потом вздохнул, надувая себе лоб (чтобы лучше соображать) и наконец выдохнул. А подуть в лицо другому у животоглавцев означает высшую степень ободрения. Таким образом, еще не заговорив со мной словами, Демериго уже сказал мне: «Очнись!», «Подбодрись» и «Я твой друг».

Он дал мне воды из фляжки и накормил меня кальмарами, а потом привел в город, вырезанный из песка, и там мы ходили по лабиринтам, пока не выбрались к дому Демериго. Он перечеркнул мне лицо краской, сделанной из кальмаров, и перед всеми животоглавцами объявил меня своей добычей и своим человеком, выловленным из моря.

Я считал его моим хозяином, потому что так оно и было. Мы вместе охотились и проделывали немало домашних дел. А потом Демериго построил лодку, и я предложил назвать ее «Маргарита».

Он смеялся и хлопал себя по ушам в знак восхищения, когда услышал это имя.

– У тебя была женщина, которую так звали? – спросил он наконец.

– Нет, но я бы хотел, чтобы была такая, – признался я.

Он сказал:

– Если мы тысячу раз выйдем в море и преуспеем во всех наших делах на этой лодке, то у тебя и у меня появится по собственной Маргарите, и это будет настоящая любовь.

К тому времени я уже знал, как остро и сладко можно влюбиться в женщину, видя одну только кисть ее руки, тонкую и белую, с нежными розовыми ногтями. Люди вроде меня думают головой, а любят грудью и носят источник тепла у себя под ребрами; животоглавцы же и думают, и любят животом, и там у них полыхает настоящее пламя. Поэтому они часто плачут, громко смеются, и от сильных чувств у них бурлит в желудке и повышается температура тела.