Покрывало для Аваддона - Галина Мария Семеновна. Страница 14

— И как ты думаешь, — горько спрашивает Ленка, — всё затеял этот неупокоенный мерзавец?

— Кто его знает… — уныло отвечает Августа. — Может, наоборот… не вмешайся он, весь одесский бомонд бы сейчас летал по воздуху, как эти дурацкие колёса. А потом, так или иначе, он своего добился — камень-то у нас…

— Да, но где остальные? Если и дальше так пойдёт…

— Вот это, — мрачно говорит Августа, — меня больше всего и пугает…

— Ладно, — вздыхает Ленка, — что поделаешь… пошли отсюда…

— А завтра куда? Опять на Торе гадать придётся?

— Он нам не скажет. Он Изьке скажет. Эй, Изька!

— Фигушки! — кричит Изя, отбегая на безопасное расстояние. — Обойдётесь без меня! Вчера чуть не зарезали, сегодня чуть не взорвали… Мама узнает, её удар хватит!

Августа делает угрожающий шаг в его направлении, но Изя, как затравленный заяц, петляя между деревьями, несётся по бульвару и пропадает из вида.

— Не понимаю, — говорит Ленка, — чего ты меня сюда притащила? Тихо ведь всё, спокойно…

Они сидят дома у Августы. На столе горкой навалены роскошные альбомы, тут же — в центре — внутри палехской расписной шкатулки, дремлют во тьме камни, прихлопнутые лаковой крышкой с изображением красной девицы, несущей коромысло.

— Потому что я боюсь, — сухо отвечает Августа.

— Чего?

— Откуда я знаю? Просто боюсь. Я с этим один на один не останусь.

— Да что он тебе сделает? Физически надругается?

— Этого ещё не хватало. Но извести вполне способен. Он нас с тобой терпеть не может.

— Это потому, что мы его потревожили, — уныло говорит Ленка. — Он нас своим мистическим взором в упор бы не видел, а приходится. Вот он и злится. Малый ему нравится. Приличный мальчик, из хорошей семьи, обрезанный. С малым он согласен дело иметь…

— Утром подойдём к лицею и выловим. Куда он денется… Послушай, что это шуршит?

— Это жук…

— Похоже, — угрюмо замечает Августа, — он там не один.

— Ну, бывает у них массовый выплод.

— Ты лучше форточку бы закрыла.

Ленка подходит к окну и вздрагивает. Сначала ей кажется, что на мутный фонарь на углу наползает чёрная пелена, потом она понимает, что с фонарём ничего не происходит — просто по стеклу ползёт шевелящаяся масса.

Она судорожно захлопывает форточку.

— Там…

— Ну, что ещё? — покорно спрашивает Августа.

— Саранча. Или кузнечики. Нет, саранча.

Августа подходит к окну и, прищурившись, вглядывается в сумерки; по мостовой ползёт сплошной поток, он вспучивается, от него отделяются ручейки и водовороты и всё это вместе, медленно и неумолимо, движется к их пятиэтажке.

— О, Господи, — она кидается в кухню, и Ленка слышит, как там захлопывается окно.

— Вот паскуда, — сокрушённо говорит Августа. — Это его штучки.

— Может, свет погасить?

— Ну, гаси…

Они сидят в темноте, вздрагивая от шуршания кожистых надкрыльев и скрежета по стеклу тысяч крохотных ножек. Резкий звонок заставляет их подпрыгнуть.

— Она что, уже умеет звонить в дверь, эта пакость?

— Нет, — говорит Ленка, — это телефон.

Она берёт трубку, потому что Августа сидит неподвижно и кусает ногти.

— Алло?

Молчание.

Длинные гудки, потом кто-то, на другом конце провода, бросает трубку.

— Второй день так, — сокрушённо говорит Августа.

— Думаешь, это Гершензон?

— По телефону? Ему что, делать нечего?

Ленка беспокойно дёргает головой.

— Послушай, — говорит она, — что это так воняет? Рыба, что ли, протухла?

— Откуда у меня рыба? — вдруг раздражается Августа, — у меня кот второй день пельмени жрёт — я до ближайшего магазина дойти не успеваю.

— Может, соседи? Варят?

— Знаю я, что они варят, — угрюмо говорит Августа, — у них спиртовка день и ночь горит — вечный огонь да и только. Нет, это что-то другое…

— Тогда что? Дышать же нечем.

— Да, — соглашается Августа, — верно. И окна ведь не откроешь! Эти твари… они же нас сожрут…

Запах становится всё сильнее.

— Точно, — уверенно говорит Ленка, — рыба. Трёхдневной давности, не меньше.

Августа, признавайся.

— Отстань. И так тошно.

Запах вьётся по комнате, как совершенно материальная субстанция. Ленка ощущает, как он просачивается между пальцами — липкий, тяжёлый. На окно напирает чёрная масса — стекло ощутимо потрескивает.

— Вот, — говорит Августа, — опять.

Ленка берёт трубку, но на этот раз телефон начинает говорить голосом Генриетты.

— Леночка? — щебечет она, ничуть не удивляясь, что застала Ленку в неположенном месте: — Послушайте, милочка, не знаете, что с Борей?

— Что? — изумлённо переспрашивает Ленка.

— С Борей. Погоди, пусик, не приставай. Он мне сегодня не позвонил. Я — к нему, а он дверь не открывает. Я беспокоюсь. И за дверью, Леночка, какая-то странная возня. Насекомые какие-то из щелей лезут… А потом такой грохот, такой грохот…

Трубка продолжает что-то говорить, но Ленка уже не слушает. Она осторожно кладёт её на рычаг.

— Вот, — говорит она, — никакой это не Гершензон. Это я же нутром чую… Это рабби Барух, будь он неладен. Это его акриды.

— Да, но зачем?

— Чёрт его знает.

— А запах? Тоже он?

— Непонятно…

Они сидят, напряжённо глядя во тьму.

— Вот он! — говорит Ленка.

Изя выходит из дверей лицея, стараясь держаться в самой гуще толпы. Он нервно оглядывается.

— Чует, голубчик, — злорадствует Августа. — Раз, два, взяли!

Они с двух сторон кидаются к Изе и подхватывают его под руки.

— Так я и знал, — уныло бормочет мальчик, — и какого чёрта я сюда припёрся… лучше прогулял бы…

— От нас не убежишь, милый мой, — ласково говорит Ленка.

— Отпустите! — Изя пытается вырваться, но они вцепились в него мёртвой хваткой.

— Я же нашёл вам камень!

— Ещё два…

— Ну уж нет! Дяденька, скажите им…

Мужчина в дорогом габардиновом пальто смотрит на них в явном затруднении.

— Сыночек, — причитает Августа, — ну не дури… пойдём с мамой…

— Теперь ещё и сыночек! Дяденька, никакая она мне не мама.

— Вот, — сокрушённо говорит Ленка, — опять у него припадок.

Мужчина сочувственно качает головой и ускоряет шаг.

— Не пройдёт, — внушает Августа. — Ты же знаешь. Какие у тебя права? Никаких!

Кому поверят? Мне поверят. Я преподаватель, солидная женщина. А ты кто? Ты ведь ребёнок… почти не человек…

— Я на вас в суд подам, — всхлипывает Изя.

— Пойди-пойди. Пожалуйся своему адвокату.

— Ну что вам опять нужно? — сдаётся Изя.

— Чёрт его знает… Он на тебя глаз положил. Куда ты — туда и мы.

— На рынок я еду. Понятно? Мама послала. У меня бар-мицва завтра.

— Поздравляю, — кисло говорит Ленка.

— Чего у него? — пугается Августа.

— В возраст он вступает. Праздник такой.

— Нашли что праздновать, — Августа мрачна до невозможности. — Плакать надо. Я бы на месте его родственников удавилась бы от горя. Ты на него посмотри; трусливый, слабый, мелкий… шибздик!

— Сама ты…

— Вы что, — удивляется Ленка, — с ума сошли?

— А чего она…

— Ладно. Забыли. Одним словом: ты на рынок — мы на рынок. Слияние трёх сердец…

— Мы же тебе не помешаем, — умоляет Августа, — мы же тебе сумки понесём…

— А… тогда ничего, — Изя сменяет гнев на милость, — тогда ладно.

— Ах ты, — шипит Августа, — мелкий, корыстный…

Ленка пинает её локтем в бок, и та замолкает.

На рынке Ленка хватает Изю за шиворот — иначе он, не прилагая особых усилий, потерялся бы в людском водовороте. Августа идёт впереди, прокладывая дорогу локтями.

— Куда? — деловито спрашивает она не оборачиваясь.

— Синенькие мне нужны, — говорит Изя, — баклажанчики синенькие, икру делать… потом рыба.

— Стоп, — говорит Ленка, одёргивая Изю на себя.