Прощай, мой ангел - Галина Мария Семеновна. Страница 13

Я вложил ему в ладонь кассету.

– Тогда действуй.

– А… Что там? – недоуменно спросил он.

– Неважно. Ты просто передай, и все. Но сам… не через кого-то, сам. Американцу. Понял? Не нашему – только американцу! И не говори никому…

– Да я понял.

– Надеюсь.

Он помолчал. Потом спросил:

– Это и, правда, так важно?

– Да, – устало согласился я, – правда. Ну, беги – не нужно, чтобы нас видели вместе…

Он так и рванул – аж крылья захлопали. А я поспешил в Центр. Хоть бы Гарик был еще там – может, его вызвали в какие-то высшие инстанции, раз такое творится. Шевчук мне этого не простит – навести на них контору… ладно, потом разберемся… Если будет время…

– Ты выдвигаешь очень серьезные обвинения, – сказал Гарик.

Окна в помещении были заклеены липкой лентой – крест-накрест. Они что ж, ожидают еще взрывов? Аскольд их припугнул?

Я сказал:

– Еще бы… А как бы ты поступил на моем месте? Позволил бы тащить себя на бойню?

Он пожал плечами.

– Пока еще я на своем… А если это провокация?

– Тебе решать, Георгий. Тем более, есть доказательства.

– Эта пленка? А где она – у тебя?

– Разумеется, нет. Не такой я дурак. Я передал ее американцам.

– Что? – Гарик явно заинтересовался. – В посольство?

– Ага.

– Ну и глупо… – сказал он без должной уверенности в голосе. – Пленка может быть подделкой… От них всего можно ожидать, от этих бандитов – это ж нелюди.

«Сам– то ты кто?» -чуть было не спросил я. Но сказал только:

– Эта женщина… если она еще жива… допросите ее.

– Сдаешь ее мне, значит? – ядовито спросил он.

– Лучше тебе, чем Аскольду. Какой у меня выбор?

Как всегда, подумал я, как всегда; между большей и меньшей подлостью.

Он молчал. Потом стал накручивать диск телефона – я ждал, прикусив губу. А если я ошибался, и он под крылом Аскольда? Тогда все… конец…

Но он сказал:

– Машину к подъезду. Шофер свободен – я поведу сам.

И уже мне:

– Ладно. Поехали.

… Я забрался в машину. Какое-то время Гарик рулил молча, потом повернулся ко мне:

– Так что, вы там из Аскольда какого-то палача народов сделали?

Я пожал плечами.

Он задумчиво продолжил:

– То, что он предлагал… казалось разумным… В сущности, попечительские комитеты действуют нескоординировано… Порою нас прижимают из личных амбиций, из каких-то частных соображений.

– Он сосредоточил в своих руках слишком большую власть.

– Сама по себе власть еще не катастрофа. Вспомни, при Петре… Самодур? Самодержец, милый мой! В сущности, он же тогда положил начало Евразийскому Союзу.

– А сколько народу он положил, ваш Петр?

– Так он же грандов не меньше, чем людей, прижал.

Я ухмыльнулся:

– Это, разумеется, говорит в его пользу…

Гарик, казалось, не слышал.

– Я сам за Аскольда голосовал. Хотя мой комитет по его плану следовало упразднить… Он ратовал за самоуправление – по крайней мере, местное, за централизацию…

– Я не хочу централизованно отправляться в резервацию. Чтобы как в Китае? Нет уж, спасибо!

– Да откуда ты знаешь, как оно там в Китае? Никто же наверняка не знает.

– Вот это, – сухо сказал я, – меня и беспокоит.

Он покачал головой.

– Знаешь, что меня поражает? Чуть ли не тысячу лет живем бок о бок, а кое-где и больше – и что? Чуть обстановка обостряется – мы виноваты! Террористке, бабе этой истеричной, ты поверил. Что ты из нас захватчиков делаешь? Завоевателей? А то не знаешь, как оно было. Да предки ваши, чтобы от набегов спастись, сами к нам на коленях приползли – приходите, мол, правьте! Детей своих продавали… да что там продавали – подкидывали, чтобы лишний рот не кормить…

– Хватит, Гарик… Нечего тут мне пропагандировать… Без того тошно.

Высшее существо он из себя корчит… Благодетеля. Господи, да если бы не этот их странный облик – не помогли бы им никакие аэростаты… Ничего бы не помогло. Вырезали бы, они бы и пикнуть не успели…

Машина притормозила у кордона. Толпа почти разбрелась – словно кто-то резко повернул выключатель. Лишь с той стороны оцепления бродили возбужденные, затянутые в черную кожу подростки. Патрульные демонстративно их игнорировали. Дождь кончился, солнце уже садилось, и деревья на углу, казалось, были охвачены пламенем. Вода была как жидкое золото, мосты, перекинутые над Днепром, растворялись в этом огне.

Гарик опустил боковое стекло и высунулся наружу, но патрульные уже расступились, увидев номера.

– Куда теперь? – спросил он, выруливая на середину горбатой мостовой.

– К «Човену».

– А… – Он укоризненно покачал головой. – Опять этот Себастиан.

– Да не при чем тут Себастиан. Он и не знал ничего.

– Надо же, – проговорил Гарик недоверчиво.

Улочка была слишком узкой, чтобы шикарный автомобиль Гарика мог протиснуться, – мы оставили машину на углу.

Только бы она была жива, подумал я, говорят, Шевчук чудотворец, замечательный врач, но он же не всесилен.

У двери, ведущей в галерею, мы остановились.

На улице было пусто – она всегда не была особенно оживленной, но сейчас даже окна закрыты наглухо. Занавески повсюду задернуты.

– Ну? – сказал Гарик.

Я молчал.

Дверь в галерею была заперта, и на замке красовалась большая сургучная печать.

– Они успели раньше, – сказал я уныло. – Люди Аскольда.

– Похоже на то, – голос Гарика звучал невыразительно.

Я ударил ладонью по двери. Деревянная панель отозвалась мягким гулом.

– Шевчук… Бучко… они же всех уничтожат! Аскольду не нужны свидетели!

Гарик вздохнул.

– Лесь, – сказал он в этой своей дурацкой манере: терпеливо, точно ребенку, – ты же понимаешь… у меня нет никаких оснований ни в чем обвинять Аскольда. – Он поглядел на меня своими сплошь темными глазами. – Особенно, учитывая обстоятельства.

Я молчал. Сначала этот дурачок Себастиан… Потом я сам… Вовлекли в свои игры ни в чем не повинных людей…

– Может, – я перевел дыхание, – может, Шевчук успел… Он тут живет… рядом…

Гарик дернул крылом.

– У меня мало времени, Лесь.

– Говорю, это совсем рядом.

Здесь, на Петра-реформатора, тоже было тихо – но по-другому, по-обыденному тихо; из канализационного люка верещал сверчок, худая кошка вышла из-за угла, потерлась о мою ногу, но, увидев Гарика, тихо мяукнула и скользнула прочь.

На стук вышла женщина – молодая, моложе Вальки, в грязном халате, который не сходился на животе – она была беременна и беременна заметно. Она мрачно, исподлобья взглянула на меня, но, увидев Гарика, оторопела и отступила назад. За спиной у нее качалась голая лампочка на шнуре, освещая захламленную прихожую.

О, Господи, подумал я, она же и не знает… да что я ей скажу…

– Вы, насколько я понимаю… э… супруга Шевчука? – произнес Гарик. – Рад познакомиться…

Никогда они не умели ладить с нашими женщинами, подумал я ни к селу, ни к городу.

Она молча кивнула, не сводя с него перепуганных глаз.

– Мне бы хотелось знать… – неуверенно продолжал Гарик, но она все пятилась в прихожей, пока не оказалась в дверном проеме, ведущем в комнату, ее расплывшийся силуэт на миг застыл на фоне освещенного квадрата, она обернулась.

– Кто это там? – раздался голос и, отодвинув женщину, в коридоре показался Шевчук.

– Ясно, – не глядя на меня, произнес Гарик, – я, пожалуй, пойду.

– Но, Георгий… – возразил я нерешительно.

– Мне здесь делать нечего, Лесь.

Он резко развернулся, сел в машину, хлопнул дверцей и укатил. Я остался стоять на пороге. Мерзко, подумал я, до чего же мерзко. Шевчук, прищурившись, окинул меня взглядом.

– Что ж, проходи, – сказал он равнодушно.