Прощай, мой ангел - Галина Мария Семеновна. Страница 18
– Кто доносил? Шевчук?
– Шевчук? – Он взглянул на меня и усмехнулся. – Да нет – Гарик.
Почему– то мне стало полегче, что Гарик. И он это понял.
– А что – Шевчук? Он ведь тебя совершенно беспардонно использовал – неужто ты до сих пор не понял? А ты его героем считал? Борцом за права человека?
Он говорил в точности как Лесь. И на миг мне показалось – может, он понимает… Но я не успел ничего сказать, ни о чем спросить, потому что он продолжил:
– Ведь что он такое, этот твой Шевчук, – фикция. Обман зрения.
Я сказал:
– Не понимаю. Он что – твой человек? Провокатор?
Почему– то слово «человек» далось мне с трудом.
Он встал – должно быть, кресло все-таки было неудобным, – прошелся по комнате, потом снова сел…
Я вдруг понял, что он очень устал. И держался из последних сил – поскольку ему нужно было уладить еще одно дело – со мной…
– О, нет… Тут игра тоньше. В конце концов, провокатора можно разоблачить. Или перевербовать. А ты сделай из ничего – убежденного диссидента. Изгоя. Вот это будет шедевр… Это ведь тоже искусство, мой милый, – высшее искусство. Найди самого способного среди них, самого амбициозного, подающего надежды, отпусти вожжи – пусть поверит в себя, пусть начнет строить планы, а потом прижми как следует… Обложи со всех сторон, не давай развернуться, цепляйся ко всему… пусть уйдет из института, пусть вылетит с работы, пусть живет в дерьме… А он гордый, а он не может смириться, а ему хочется. И начинает он рыпаться, кричать, бить себя в грудь, как это у них, у обезьянок, принято, и отовсюду его видно, хорошо видно, и рано или поздно найдется кто-то, кто захочет его использовать. А ты уже тут, ты с самого начала тут… Это мед, на который слетаются мухи.
– Я не очень понимаю, старший…
– Родитель.
– Да. Родитель. Вы хотите сказать…
– Ты…
– Да… Ты хочешь сказать, что за Шевчуком все время следили, и если бы он сам не выдал эту женщину, ее все равно бы взяли.
– Именно это я и хочу сказать, мой милый.
– Но он ее выдал. Сам. Вам… тебе это не кажется странным?
Аскольд пожал плечами.
– Значит, мы его напугали чуть больше, чем намеревались, вот и все. Не думаешь же ты, что он это сделал из лояльности? Среди них нет лояльных. Запомни это раз и навсегда.
– Я понял.
– Ничего ты не понял. – Он снова вскочил, прошелся по комнате. – По крайней мере, сейчас. Тебе еще предстоит учиться. Все эти сводки – нужно их прочесть, чтобы действительно понять.
Он помолчал, потом сказал тихим, мягким шепотом, каким признаются в любви.
– Мы стоим на грани гибели. Катастрофы.
– Кто – мы?
– Гранды, разумеется. Мы уже не в состоянии их удерживать, обезьянок. Они тащат все у нас из-под носа – технологии, идеи, теории… все…
– Ты хочешь уничтожить их?
– Уничтожить? – Он покачал головой. – О, нет! Дитя мое, в том-то вся и беда, что мы не можем их уничтожить. Они осваивают технику гораздо лучше нас. Если мы хотим удержаться, – американцы-то, знаешь, как напирают, – нам потребуются их инженеры и конструкторы, их разработчики… Но это будут изолированные коллективы, мы сможем их контролировать…
– Но Америка…
– Они там не понимают, что играют с огнем. Да, сейчас они обгоняют нас, у них значительное стратегическое преимущество, военно-промышленный комплекс… сейчас они в силе. Но если мы пойдем на союз с Китаем, они не полезут – не рискнут… А еще несколько поколений – и обезьянки их сметут. Ты знаешь, как там выросла их численность – за последние четверть века? Со свободным доступом к антибиотикам…
– Значит, все ограничения… здесь, у нас… лимиты, детская смертность – все планируется?
– Детская смертность? А ты знаешь, какой был бы прирост человеческой популяции, не будь искусственных ограничителей? Да выкинь ты из головы эту демократическую чушь… Посмотри, наконец, на вещи трезво… Это грандам угрожает опасность вымирания – не людям… это их надо спасать… Ты погляди – они ж совсем голову потеряли… все перенимают у этих обезьян, сами хуже обезьян… Вон, даже ты мазней этой увлекся…
Только тут я вспомнил…
– Родитель… А что с Бучко? Ведь он же ничего никому плохого не сделал.
– Понятия не имею, – удивленно ответил Аскольд, – да и какая разница? Он же ничего из себя не представляет, как ты не понимаешь… Никто из них не важен сам по себе… Они важны только в массе – потому что опасны.
Почему– то я не мог заставить себя спросить, что он сделал с Лесем. Не знаю, почему, просто понимал -не надо…
– А Георгий?
– А что – Георгий?
– Он что, тоже опасен?
– Георгий?
Он поколебался, зачем-то подошел к столу, что-то сделал с телефоном, я так и не понял, что… Потом поманил меня пальцем.
– Подойди ближе… вот так… Хорошо… Послушай, дитя мое… Сейчас очень смутное время… Да, я могу тебе показаться излишне жестким, но история поставит все на свои места… Дело не только в том, что человечество оказалось жизнеспособнее нас… Сама структура власти устарела… Из-за дурацкой системы наследования ключевые посты порою достаются представителям боковых ветвей…
– Старшим в роду…
– Что с того… Власть должна принадлежать не тому, кто получает ее по игре случая, а тому, кто к ней готов… Наследника нужно воспитывать… Государственного деятеля нужно воспитывать… Сейчас сложится такая ситуация… чисто случайно… что старшим в роду после меня окажешься ты… Ты примешь эту ношу, когда придет пора… А потом, когда-нибудь, прямое наследование станет традицией. Поскольку себя оправдает. Теперь, дитя мое, ты будешь всегда со мной… Я сам займусь твоим воспитанием.
– Но мне казалось, стар… родитель… Что я для тебя ничего не значу. Я же…
– Немножко диссидентствовал? В глазах общественности это пойдет тебе только на пользу. Мне придется править жесткой рукой – тебя будут приветствовать как либерала. Тебя знают с хорошей стороны – ты демократ, умеешь ладить с обезьянками… Начнешь с послаблений… Чуть отпустишь гайки…
– Но я не хочу – так…
– Тебя никто не спрашивает. Это государственная необходимость. Тяжкая, почти невыносимая ноша, сын мой…
Я молчал. Мне хотелось плакать – жаль, мы этого не умеем. Должно быть, это хоть какое-то облегчение, раз люди плачут. Что он со мной сделал? Зачем?
– А… как же люди?
Он, казалось, удивился.
– Забудь про людей. В первую очередь тебе придется противостоять грандам.
– Нет, я хочу спросить – сейчас? Что с ними будет?
– Большей частью… Уже выделены специальные территории… изолированные… китайский опыт, знаешь ли… Но не совсем – самые талантливые будут иметь кое-какие привилегии… Будет иная система распределения жизненных благ – более жесткая. Армия и полиция, разумеется, будут на особом положении, но постепенно, когда обстановка наладится, войска выведут из крупных городов… нам здесь вооруженные обезьяны ни к чему… их место там – разведем их по периметру поселений… Кто-то останется в сфере обслуживания, особо лояльные, я полагаю…
– Это очень… серьезные перемены…
Вид у него был довольный.
– Разумеется. Радикальные… Не думай, что это целиком моя заслуга, дитя мое… Ты думаешь, я смог бы все это провернуть – один? Все меня поддерживали, ну, почти все… Но никто не осмелился брать на себя ответственность…
– Ты устал, – сказал я, – должно быть. Я сварю кофе?
– Можно позвать человека, – проговорил он, – нет, не надо… Хорошо, что ты понял…
Пока я возился в крохотной кухне, он сидел в кресле молча и, кажется, спал. Он ведь и вправду устал – должно быть, все готовилось очень долго, а потом разрешилось в один миг, и ему пришлось сразу разбираться с очень многими вещами… Я вошел в комнату и поставил чашки на столик, предварительно смахнув с него номера «Плейбоя». Он вздрогнул и проснулся.
– Я рад, что ты меня не ненавидишь. Тебе сейчас нелегко, я понимаю – столько всего на тебя свалилось. Но это обычные юношеские разочарования – они всегда настигают в переломном возрасте. А когда ты станешь взрослым, ты поймешь – все, что я делал, было необходимо. И, в первую очередь, я при этом думал о тебе.