Козни колдуна Гунналуга - Самаров Сергей Васильевич. Страница 10

Оказалось, юный конунг, убаюканный непривычной для него мягкой качкой ладьи, проспал до глубокого вечера. Красный солнечный диск садился в плотные облака над верхушками прибрежных елей. Скоро река должна была погрузиться в вечерний мрак, который часто бывает более густым, чем ночной, разбавляемый светом луны, но вставать на стоянку кормчий, похоже, не собирался, хотя, кажется, время уже торопило. Да и на идущих следом трех ладьях тоже не заметно было приготовлений к стоянке, хотя песочный берег позволял, как показалось конунгу, остановиться здесь с удобством и вытащить ладьи далеко на песок. Такой берег не везде встретишь, а если встретился, следует пользоваться местом. Но у Валдая были, видимо, другие соображения.

Покачиваясь вместе с палубой, Ансгар подошел к сотнику Овсеню, выбравшему себе место на широком носу ладьи рядом с задумчивым шаманом Смеяном, который никогда еще не путешествовал так далеко и вообще не покидал раньше родные края, хотя был по крови кочевником. Однако кочевники тоже кочуют только в определенной местности, не удаляясь от привычных мест обитания. Сотник же, в отличие от шамана, выглядел энергичным и привычным к перемене мест человеком, неотрывно смотрел вперед, словно таким образом торопил события и приближал далекий берег, к которому они плыли, взглядом.

– Выспался? – не оборачиваясь, просто, похоже, узнав Ансгара по поступи, спросил сотник буднично. – И хорошо, что выспался. Без сна здоровья не бывает.

– На три дня вперед, – пошутил конунг. – Теперь днем спать не буду, только ночью…

– Тоже хорошо. А меня, вот напасть какая, и сон совсем не берет. Старался, как мог, себя измучил, бока отлежал, а уснуть не могу. Даже Смеян вон желает меня сон-травой напоить, наверное, чтобы потом спал на ходу. Да вот на закате, старики говорят, засыпать нельзя – не проснешься потом [2]. Подожду уж до ночи.

– Ночь скоро, – согласился Ансгар. – А мы что, и ночью плыть намерены? Не опасно?

– Мы из реки вышли. Теперь в протоках плывем. Через два поворота войдем в Ильмень-море, острова прибрежные минем, а там уже в любую сторону без опаски плыви. Больших мелей здесь не водится. Камней тоже – борта пробить на чистой воде нечем.

– Уже выходим? – удивился Ансгар скороходности славянских ладей. – Быстро добрались.

– Веслам ветер помогает, что ж не добраться от света до света. Ловать река не длинная.

– А Полисть? На Русу поворот?..

Чтобы попасть в Русу, главный город племени русов-варягов, следовало поворачивать и плыть против течения по реке Полисть, как по дороге, богами проложенной. Основные торговые пути за вываренной варягами солью именно туда и вели, и более мелкая Полисть была даже более судоходной рекой, чем старшая и более широкая Ловать. Но и по Ловати тоже шло немало судов. И в городище Огненной Собаки, и дальше, в другие городища, и еще дальше, на волоки, чтобы потом перебраться уже в другую реку и плыть не против, а по течению.

– Это ты, конунг, проспал. Полисть проплыли давно. Мы уже и Взвадовский сторожевой острог минули, – сотник погладил крупную и красивую голову Огнеглаза. – Пса ты с собой, похоже, насовсем забрал?

– Он сам за мной пошел. Как с первого дня, когда спас меня, пошел, так и не отстает. Признал, видно, во мне хозяина. Или себя моим хозяином признал – не пойму. На ладью я его специально не звал. Сам пришел. Но он, говорят, бесхозный.

– Это хорошая собака, – сказал Овсень и в знак особого уважения почесал Огнеглаза еще и за ухом. Пес был счастлив вниманием, улыбался, свесив язык на плечо, и подставлял умную голову под руку. – И без причины ни на кого не бросится, и в трудную минуту защитой станет. Хоть от зверя, хоть от человека. Эти собаки людей любят. А теперь вот и хозяина имеет. Собака всегда должна кого-то любить, иначе одичает. Все у собак, как у людей. И людям любовь нужна. Люди, если никого не любят, кроме самих себя, тоже становятся… М-м-м…

Сотник не произнес слово «дикарями», но подразумевал, похоже, именно его.

– Тоже дичают, – завершил он все-таки фразу после паузы.

Ансгар деликатность Овсеня в произнесении конкретных слов оценил, но невольно подумал о том, как относятся к любви в его стране. Он знал, что конунг Кьотви свою невесту увидел только на свадебной церемонии. Была ли любовь между отцом и матерью? Юноше трудно было ответить на этот вопрос, поскольку они никак не показывали свои отношения посторонним. Но даже если не было, назвать своих родителей одичавшими он бы не рискнул.

Приближался поворот реки. Сбоку в Ловать впадала другая речка, но, как помнил конунг, по пути в городище Огненной Собаки таких впадающих рек и речушек было множество, особенно в непосредственной близости от Ильмень-моря, где трудно разобрать, по самой ли реке плывешь или по одной из проток. Так и оказалось, за поворотом в Ловать впадала уже другая речушка. Чуть дальше третья… Но в этом месте русло основной реки все же просматривалось хорошо, и ошибиться было невозможно. До следующего поворота плыть было совсем немного, а за ним, как сказал сотник Овсень, должно уже было открыться Ильмень-море. И не хотелось уходить с палубы, чтобы не прозевать момент выхода туда.

Момент встречи с широкой водной гладью в самом деле был красивый и запоминающийся. Ансгар всегда любил возвращаться в родной фьорд после долгого отсутствия. Всегда ждал, когда драккар пройдет узкий пролив, и большой широкий фьорд откроется глазу вместе с дымным виком, чуть в стороне от которого высится над водой стоящий на каменном обрыве большой по норвежским меркам дом конунга, обнесенный высоким частоколом. Сейчас и не фьорд, а Ильмень-море следовало увидеть, от которого до фьорда еще плыть и плыть. Но было в этом тоже какое-то сходство в ощущениях, и, кроме того, выход в Ильмень-море уже говорил о значительном приближении к родному берегу и к решающим событиям, которые должны сделать жизнь Ансгара совсем другой. Хотя бы на день, но дом стал ближе, как стали ближе предстоящие суровые испытания.

Ильмень-море открылось как-то неожиданно, еще до того, как ладья миновала последний поворот. Основное русло расходилось на множество мелких русел, а за ними, поверх островов, поросших низкорослым кустарником и лишь изредка высокими раскидистыми деревьями, открывался простор водной глади. Ильмень-море было, конечно, совсем не такого цвета, как северные моря, такие милые взгляду юного конунга. Оно было и темнее, и теплее даже на взгляд, и вообще на настоящее море в его понимании было не слишком похоже, тем не менее простор воды уже был чем-то привлекательнее, ближе сердцу, нежели Ловать, зажатая между двумя лесистыми берегами, и словно бы к дому, к родине очень резко приближал.

– Парус… – громко сказал, чуть не крикнул сотник Овсень.

Сигнал предназначался кормчему Валдаю, который и на корме его услышал, несмотря на постоянный скрип весел в уключинах.

– Вижу… – отозвался Валдай. – Ладья словенская… Идет из Русы… Догоним?

– Догоним… – согласился сотник. – Узнаем, что нового в Русе и в Славене.

– Всем гребцам на весла! – зычно дал команду кормчий.

Где-то внизу, под палубой, началось стремительное шевеление, и сверху было видно, как высовываются весла в весельные окна, металлом о металл зазвенели уключины. В ладьях, в отличие от драккаров, и боковые весла имели свои уключины. По мнению Ансгара, это было неудобно – слишком много времени занимало, и сами весла, и устройство ладьи усложняло. Зачем такое сооружать, если можно просто выставить весло в весельное окно и грести. Окно небольшое, весло в нем не сильно «гуляет». Может быть, сила гребка с уключиной увеличивается, но не настолько, чтобы это стало решающим моментом.

– Налегай… Тяни дружно…

И новые гребцы, не дожидаясь отдельной общей команды, как обычно бывало на драккарах, сразу, один за другим, включились в свою ритмичную работу, подстраивая ее под ритм тех, что гребли раньше. Сбоя не произошло.