Совсем другая сторона - Галина Мария Семеновна. Страница 4

— По крайней мере, тут спокойно, — сказал он. — Там, у вас, сейчас не слишком уютно. Я еле выбрался.

— Ты хочешь сказать, что в том, что ты ходишь туда и обратно… нет ничего особенного?

Он пожал плечами.

— Если можешь добраться куда тебе нужно, это не так уж и сложно. Я знаю несколько человек отсюда, которые болтались там довольно долго. И — наоборот.

— И никто об этом не знает? Там, у нас, я хочу сказать… Я ни о чем подобном не слышала.

— Предположим, ты выбралась бы обратно, — сказал он. — Ты стала бы об этом говорить?

— Да нет, я же не совсем безумная. Какой смысл рассказывать — мне бы просто никто не поверил. Но это все как-то…непонятно.

Он кивнул.

— Я и сам не знаю, как это происходит. Всю механику, я хочу сказать. Но если прикинуть…это — единственный проход, о котором мне известно. Но, наверняка, должны быть еще… в других местах.

Костер трещал, отбрасывая на мокрые стволы черные и красные тени. Я сидела, завернувшись в пальто — не потому, что здесь было холодно — это был полусознательный жест самоизоляции. В темноте за мной и передо мной лежал абсолютно чужой мир.

— Когда я забралась на ту скалу, — сказала я наконец, — там, внизу, был обрыв и дальше — лес. А дальше — что?

— Дальше и есть лес, — ответил он. — Несколько дней пути — сплошной лес. А потом — болота. Но они гораздо дальше, очень далеко. Кочевье идет откуда-то оттуда.

— Кочевье?

— Я думаю, что-то происходит с этими болотами время от времени. Может, они высыхают или вымерзают, не знаю… И вся живность оттуда, скопом, валит на побережье. Обычно они проходят по равнине, мимо моего дома. В это время лучше не выходить.

— Какая живность?

— Не знаю. У вас таких нет.

— А в эту сторону — что?

— Лес. Потом равнина. Люди здесь в основном живут на равнине. У кромки лесов.

— И ты говоришь, что тут безопасно? При том, что какие-то странные твари…

— Это опасности, которые можно предвидеть, — сказал он. — Конечно, все дома огорожены. туда так просто не пройдешь. Но это от животных, не от людей, понимаешь?

— Ты потому и таскаешься с ружьем?

— На всякий случай, — сказал он. — Кто знает… Кстати, там в рюкзаке, есть одеяло. Если ты хочешь спать…

Спать я хотела, но заснуть никак не могла. Может, просто, чересчур устала. Такое бывает.

Он молча глядел на огонь. Сидел он спокойно, расслабленно, но производил впечатление человека, который в случае опасности может отреагировать моментально.

— Тебе нужно будет выучить язык. — сказал он.

— Язык?

— Я говорю на вашем языке потому, что жил на той стороне какое-то время, — пояснил он, — но тут, понятно, мало кто его знает. Вообще-то, здесь несколько наречий, но если ты, хотя бы, будешь знать язык кейяр…

— Кейяр?

— Ну, людей. У сульпов свой язык.

Наверное, мне и самой следовало это сообразить — не будь у меня в голове такая неразбериха. Когда-то у меня были способности к языкам…ладно.

Я наугад ткнула пальцем в ближайшее дерево и спросила:

— А это как называется?

Он сказал.

— Это значит — просто дерево? Или именно это?

— Именно это.

Может, у них вообще нет слова для просто дерево, как у эскимосов слова для просто снег? Поди пойми.

— Я должна записать это, а то ведь забуду. У тебя есть карандаш какой-нибудь? Бумага?

— Нет. — Он подложил под голову рюкзак и лежал, удобно растянувшись у костра. — И не рассчитывай их раздобыть где-нибудь. Тут такого просто нет.

— На чем же…как вы здесь пишете?

— Никто тут не пишет. — сонно ответил он. — кому это нужно.

Я обиделась.

— У нас азбука была еще в Древнем Египте. Или что-то там такое.

Он не ответил. Похоже, он уже спал. Костер догорал, вокруг стояла такая темнота… Кто-то там жил, за всеми этими деревьями.

Не то, чтобы мне было очень страшно, но меня била дрожь. Слишком уж все было непривычно. До того непривычно, что я до сих пор сомневалась в собственном рассудке. Лошади во тьме фыркали и переступали с ноги на ногу. Видимо, я все-таки, оказалась в загробном мире — при своем черном пальто и ворованных офицерских часах. Как могут люди обходиться без письменности? И как мне сладить с чужим языком? Что я вообще тут буду делать?

На этой последней мысли я и заснула.

2.

Проснулась я от холода. На самом-то деле, здесь было не столько холодно, сколько сыро — перед моим лицом качались ветки папоротника — на каждом перистом листе висела капля воды. Я смотрела, как в них преломляется серо-зеленое утро и боялась пошевелиться — все это великолепие тут же стекло бы мне за шиворот. Наконец, я вывернулась и села. Водопад все равно обрушился, но уже мимо. Хаарта видно не было, хоть рюкзак и валялся на прежнем месте. Предоставленная самой себе, я занялась всякими насущными вопросами, но, когда через полчаса он не появился, почувствовала себя неуютно. Может, мне нужно проявить инициативу и разжечь костер? Вряд ли у меня что-нибудь получится, в такой-то сырости. Может, он вообще ушел? Я перелезла через ствол поваленного дерева — обе лошади были тут, в зарослях какого-то кустарника. Казалось, я притерпелась к этой невероятной ситуации — теперь меня в основном беспокоили всякие неприятные мелочи — собственно, то, что и составляет жизнь — что одежда отсырела, что все мышцы после верховой езды с непривычки сводило судорогой, что хорошо бы поесть и выпить чего-нибудь горячего. Я уже понимала, что раз они тут не читают, не пишут, то и живут в дикости — каких-нибудь землянках? Где нужно таскать воду из колодца и бегать на двор? У нас таких мест тоже хватало — ничего хорошего нет в этой близости к природе, ей-Богу.

Кусты затрещали. Я уже напряглась, готовясь в случае чего отскочить в сторону, но это вернулся Хаарт. Через плечо у него была перекинута холщовая торба — что-то в ней было.

— А костер ты не додумалась разжечь. — сказал он недовольно.

Я виновато промолчала. Чувствовала я себя на редкость бесполезным созданием, ну, да это дело обычное.

Он бросил мешок на землю и занялся костром. Минут через пять огонь у него уже разгорелся — интересно, сколько мне бы понадобилось на это времени? Он вытащил из мешка флягу — по-моему, это была обычная армейская фляга, укрепил котелок над огнем и налил в него воды. Потом высыпал из мешка на землю корни, по-моему.

Я на всякий случай спросила:

— Что это?

— Наш завтрак, — сказал он.

И закопал этот самый завтрак в раскаленные угли.

— К вечеру мы будем дома, — сказал он, — если не будем останавливаться по дороге. Так что ешь как следует.

Я не представляла себе, как опять сяду на лошадь — у меня болела спина и ноги. Но на меня напал какой-то тоскливый страх, я боялась сказать хоть что-то.

Поэтому, я молча поела эти штуки, которые он веткой выскреб из огня; выпила горячий чай — на этот раз это оказался нормальный чай, он его высыпал в котелок из жестяной банки — и почувствовала себя лучше. Корни были по вкусу и похожи на печеные корни — ничего особенного. Потом он загасил костер, собрал свое хозяйство и сказал:

— Поехали.

Я оседлала лошадь, опять же, молча. Так мы и двинулись дальше в полном молчании.

Сведенные судорогой мышцы спустя какое-то время перестали болеть — я их просто не чувствовала. Руки занемели — я механически балансировала на лошади, поднимаясь и опускаясь в такт повторяющимся толчкам. Когда Хаарт переводил свою лошадь в шаг, я просто повисала в седле — не было сил разговаривать, смотреть по сторонам. Поэтому, я не сразу заметила, что мы уже выехали из леса.

Он не поредел — расступился как-то сразу и мы оказались на равнине. Бесконечная равнина — как до того бесконечный лес — зеленая, гладкая. Всюду, куда доставал глаз, расстилалась плоская изумрудная скатерть. Трава заглушала стук копыт — казалось, мы передвигаемся в каком-то странном сне. Я видела перед собой спину Хаарта — он не проявлял никаких признаков усталости — а ведь он-то ехал без седла. Самя я давно уже держалась на чистом автоматизме — я перестала соображать, я принимала этот мир таким, каким он казался — бесконечное зеленое море, ни одного человека поблизости, ни строения, ни даже дерева — трава и трава, и низкое бессолнечное серое небо.