Проклятие феи - Мак-Кинли Робин. Страница 47
«Принцесса!»
«Наша принцесса!»
«Мне следовало бы принести ей подарок – я знаю, где найти яблоки…»
«…сладкие желуди…»
«…чудесные корешки…»
«…белку, погибшую совсем недавно…»
Несмотря на клубящийся вокруг серый туман, Рози рассмеялась, смех вырвал ее из оцепенения, и она опустила взгляд. На ней было длинное платье из чего-то такого же серого и мерцающего, как туман. Но туман поблескивал только на краю ее поля зрения, куда бы она ни смотрела, а широкая юбка, ниспадающая с нее, сверкала и искрилась снизу доверху. Она ощущала вес платья, тяжелого, как холодное железо. Ей пришлось напрячь спину, чтобы держаться под ним прямо. Так лошадь в своих первых подковах от удивления высоко поднимает ноги.
«Такие платья носят принцессы, – подумала она, – но я же не принцесса. Я оставила все это позади, в кухне, с человеком, державшим в руках саблю, с которого на пол капала вода. Я оставила это позади. Я коновал и ношу штаны, а не неуклюжие тяжелые юбки».
Ей не хотелось видеть это платье, и она закрыла глаза ладонями, но вес его никуда не делся. Она снова уронила руки, уже уставшая от тяжести рукавов.
«Я оставила тебя позади, – сказала она платью. – Я оставила тебя позади. Я Рози, племянница и двоюродная сестра двух лучших фей в Двуколке, я живу в доме колесного мастера, Бардера, – он мой друг и муж двоюродной сестры. Еще я дружу с Пеони и… и с Нарлом. Я коновал».
Мысленно она снова оглянулась на кухню в доме колесного мастера, с отвращением посмотрела на коленопреклоненного человека, затем перевела взгляд на доброго, задумчивого Бардера, на умную, проницательную Тетушку и, наконец, на Катриону. Дорожки слез все еще были заметны на ее щеках, выражение на лице напоминало о хорошо знакомых любви и тревоге, но теперь оно сделалось суровым, безрадостным и полным отчаяния.
«Я оставила тебя позади», – удивленно подумала Рози и снова опустила взгляд на платье, в котором оказалась не по своей воле.
Нечто, какая-то отдельная искорка зашевелилась под ее взглядом. Она протянула руку, и паук взобрался на подставленный палец.
«Все будет хорошо», – повторил он.
«Мне знаком твой голос, – сказала ему Рози. – Я тебя знаю. Кто ты?»
Паук не ответил.
Рози закрыла глаза, глубоко вздохнула, вынырнула из холодного тяжелого платья и проскользнула обратно в собственное тело, по-прежнему стоявшее в кухне колесного мастера. Внезапно она ощутила тепло огня, согревающего ей спину, и звенящее, покалывающее напряжение в комнате. Животные продолжали разговор.
«Но… принцесса… здесь… это значит…»
«Да».
«Да».
«Но если Рози чья-то принцесса, значит она наша принцесса, и мы ее сбережем».
«Мы ее защитим».
«Пусть люди сделают, что смогут».
«Против злой».
«А они сделают. Ведь она и их тоже».
«Но мы сделаем то, что тоже должно быть сделано».
«Как только выясним, что это».
«Мы выясним».
«Да».
«Наша», – вздохнуло множество голосов.
«Нам ее защищать».
Глаза Рози по-прежнему оставались закрытыми, но тут среди звериных голосов она расслышала еще один, и под сомкнутыми веками возникли лиловые, фиолетовые и черные полосы, складывающиеся в узоры, от которых ее замутило.
– Наконец-то я тебя нашла, – произнес другой голос, человеческий, говорящий ей о ее смерти и радующийся этому предсказанию. – Нашла!
Но затем голос изменился, дрогнул, утратил всю злобу и сделался знакомым – знакомым, любимым и близким. Это был голос Катрионы, и она окликала ее по имени, по знакомому имени, единственному имени, которое она знала: Рози, Рози, Рози! Она открыла глаза, хотя успела забыть, что они закрыты. Айкор уже не стоял перед ней на коленях, Катриона придерживала ее рукой за талию, а Тетушка замерла рядом, протягивая Рози чашку.
– Выпей это, – велела она. – Руки не дрожат? Тебе помочь?
Рози неуверенно отступила на шаг назад, снова нашла свой стул и села. Собачья голова украдкой опустилась на ее бедро – один из высоких гончих псов лорда Прена. Она уже почти вспомнила его имя… ах да, Хрок. А щенок-подросток, уже слишком крупный для таких забав, запрыгнул ей на колени – Ральф. Несколько мышей вскарабкались по ее штанине. Флинкс, как будто бы случайно, уселся ей на ступню (Рози почувствовала, как он запустил когти ей в ботинок, чтобы удержаться на месте), а Фуаб вспорхнул на голову. Она взяла чашку одной рукой, потом решила придержать ее и второй, с другой стороны, но выпила лекарство без сторонней помощи. Когда настойка – она узнала по запаху содержимое одной из Тетушкиных склянок – скользнула вниз по ее горлу, она вспомнила ужасный голос, который только что слышала, и череду имен, произнесенных Айкором: Каста Альбиния Аллегра Дав Минерва Фиделия Алетта Блайт Домина Делиция Аврелия Грейс Изабель Гризельда Гвинет Перл Руби Корал Лили Ирис Бриар-Роза. Взглянув в лицо Катрионе, она поняла, что это все правда, поняла, почему та ей не сказала, и горько обиделась, почти возненавидела ее за это. Почти возненавидела Катриону! И все же она ощущала благодарность, смиренную, пристыженную благодарность за то, что двадцать один год пробыла просто Рози. Эту благодарность она приняла как обязательство, тяжелое, словно истина, словно железное платье.
«Это правда», – бормотали животные.
«Это правда».
Она окинула взглядом четыре обращенных к ней лица и топнула ногой, потому что мыши щекотались. Другая ее нога гудела от урчания Флинкса. Она не могла припомнить, чтобы он прежде мурлыкал для нее. Рози уставилась на Айкора – тот стоял, прислонившись к стене, и на полке прямо над ним замерла сова, мерцая белым, точно так же, как он мерцал черным и серебристым. Рука его лежала на рукояти огромной изогнутой сабли, на лице отражались участие и изумление.
«Что за истории? – спросила она у своих друзей. – Что за истории о том, как вы все кормили маленькую принцессу? Что за истории о том, как она бежала через всю страну после своих именин?»
«Истории…» – отозвалось несколько голосов, и Рози пришлось напомнить себе, что животные не рассказывают истории так, как люди.
Рассказывалось обычно о том, как вить гнезда и выстилать логова, как убегать от врагов, как найти или поймать пищу и как делать все это, не привлекая излишнего внимания – к каковому относилось все человеческое внимание.
«Почему? – не отступалась Рози. – Почему вы помогли ей… им?»
Катриона принесла ее домой – принесла ее сюда. Именно Катриона была на именинах принцессы от Туманной Глуши – Рози знала, что каждой деревне и каждому городу позволили прислать по одному человеку. Остальные посланцы Двуколки: Осиб из Древесного Света, Глир из Мглистой Запруды, Зан из Конца Пути, Милли из Дымной Реки – охотно рассказывали о своем путешествии и о самих именинах, несмотря на то, что случилось с принцессой. Катриона никогда об этом не заговаривала – это Флора рассказала Рози, кто представлял Туманную Глушь. Рози, хорошо зная, насколько мягкосердечна Катриона и как ее огорчает участь принцессы, предполагала, что понимает, почему та не говорит о пережитом.
«Почему? – спросила она снова. – Я не понимаю. Почему вы все помогали?»
Животные недоуменно зашумели, но озадачила их она, ее вопрос.
«Мы не знаем почему, – ответила наконец сова. – Злая была зла; это то человеческое зло, которое… просачивается, словно дождь в трухлявую колоду. Те из нас, кто видел это, знали: оно было там. Наши родители и деды, если они были там, знали. Вы, люди, используете „мы“ и „все вы“ по-другому. Мы не собирались вместе. Мы передали историю о дурном дне человечьего сборища соседям, а те – их соседям, и они и мы сделали то, что следовало сделать. Теперь история – это то, как все есть. Все закончено».
«Ты наша принцесса, – подхватили другие голоса. – Это сейчас, а не тогда».
Тетушка. Конечно, Тетушка знала, ведь Катриона должна была вернуться домой с маленькой принцессой – с ней, с ней самой, с Рози, – и рассказать ей, что произошло. А Катриона тогда сама была почти ребенком – пятнадцатилетней девочкой, на пять лет моложе, чем сейчас Рози. Бардер – она видела, что Бардер тоже знал, и ей пришлось приложить усилие, чтобы простить за это их троих, за то, что Бардер тоже знал, поскольку он мог узнать об этом только много позже, они должны были сказать ему через ее, Рози, голову, через ее неосведомленную голову. Должно быть, Бардер прочел что-то в ее глазах, потому что одарил ее странной, кривоватой улыбкой, слабее, чем его обычная, и все же знакомой улыбкой, какой они много раз обменивались в последние годы, два обычных человека, живущие в одном доме с парой фей, – улыбкой, в которой в равных частях смешивались любовь и раздражение.