Бесконечный тупик - Галковский Дмитрий Евгеньевич. Страница 119
Да. Юридически сделано всё, что возможно. И всё равно, как ни портила муха русское молоко, до конца не получилось. Не хватило силёнок. Полная перевёрнутость наизнанку, основание Нероссии на месте России не получилось, конечно. Как и в гомосексуальной империи всё равно ведь пришлось бы смотреть сквозь пальцы на тупую гетеросексуальную массу. Уже по чисто количественным причинам. Педерастов не хватит за всеми смотреть. И потом ведь гомосексуалисты бесплодны.
290
Примечание к №205
(нормальный диалог по-русски возможен) как очень тонкое глумление над собеседником и самим собой
Розанов очень хорошо чувствовал глумливый оттенок высшей формы русского диалога и высшей формы вообще русского мышления. Превосходный пример этого главка из «Апокалипсиса нашего времени» – «Почему на самом деле евреям нельзя устраивать погромов?» Сам выбор такой темы (это в 1918-м-то году!) издевательский. И это «на самом деле» – гоголевское «тоже» («Иван Никифорович ТОЖЕ хороший человек»). Смысла этого «почему» не поймёт ни англичанин, ни немец, ни француз. И самое злорадное – не поймёт еврей. Ведь это злоба, дошедшая до нечеловеческих пределов. Ассирия с пирамидами отрезанных ушей и слепым небом выколотых глаз. И эта Ассирия возведена в куб. До немоты, когда от ненависти ничего сказать нельзя, кровь глаза заливает. Но мало, «что ни делаю, все мало». И это еще в куб. И начинается ласковость, любовь к жертве. Она вся оглаживается, охлопывается. Разминаются её пальцы, скоро захрустящие в холодных тисках, гладятся волосы, срываемые потом с кожей черепа, оглаживается кожа, которую покроют выжженные язвы. «Ай, хорошо, ай, славно».
Розанов умиляется, плачет: старик-еврей полез не в ту дверь трамвая, а ему по шее:
"И вот, я не забуду этого голоса, никогда его не забуду, потому что в нём стоял нож:
– Ж-ж-ид прок-ля-тый…
Это было так сказано. И как музыка, старческое: – Мы уже теперь все братья («гражданство», «свобода», – март): зачем же вы говорите так (то есть, что и еврей, и русский – братья, «нет больше евреев как ЧУЖИХ И ПОСТОРОННИХ»)…
Я слышал всю музыку голоса глубоко благородного и глубоко удивляющегося. Потом уже, не завтра, и даже «сегодня» ещё, я понял, что мне нужно было, сняв шапку, почти до земли поклониться ему и сказать: «Вот я считаюсь врагом еврейства, но на самом деле я не враг: и прошу у вас прощения за этого грубого солдата».
И далее издевательство начинает вызревать, распускаться:
«Евреи наивны; евреи бывают очень наивны. Тайна и прелесть голоса (дребезжащего, старого) заключалась в том, что этот еврей, – и так, из полуобразованных мещан, – глубоко и чисто поверил, со всем восточным доверием, что эти плуты русские, в самом деле „что-то почувствовали в душе своей“, „не стерпели старого произвола“, и, вот, „возгласили свободу“. Тогда как, по заветам русской истории это были просто Чичиковы … Форма. Фраза.»
Но и сам Розанов русский. И в чем же суть его восторга и умиления «восточным доверием»? Да вот в чем:
«Евреи… Их связь с революцией я ненавижу, но эта связь, с другой стороны, – и хороша: ибо из-за связи и даже из-за поглощения евреями почти всей революции – она и слиняет, окончится погромами и вообще окончится ничем: слишком явно, что если магнаты еврейства, может быть, и думают „в целом руководить потом Россией“, то есть бедные жидки, которые и соотечественникам не уступят русского мужика (идеализированного) и ремесленника, и вообще (тоже идеализированного) сироту. Евреи сентиментальны, глуповаты и преувеличивают. Русский „мужичок-простачок“ злобнее, грубее… Главное – гораздо грубее».
Вот в чём суть розановских юродских поклонов в трамвае: «ты сам яму себе выроешь, сам себя в неё закопаешь». Розанов плачет:
«Я – русский. Русский из русских. Но я хочу вас поцеловать».
И сиропится дальше:
«Евреи – самый утончённый народ в Европе. Только по глупости и наивности они пристали к плоскому дну революции, когда их место – совсем на другом месте, у подножия держав».
Мысль ясна, но странное сочетание: «утончённый» и тут же «глупость, наивность». Розанов юродски хнычет, размазывает слёзы по щекам. Мы ничтожества, мы «ерунда с художеством» (именно в этой главе это замечательное выражение). А евреи это суть Азии и первый народ Европы. Но, что это? – тут же проскальзывает совсем другое:
«И торгуй, еврей, торгуй, – только не обижай русских. О, не обижай, миленький».
Иностранец услышит в этой фразе сопливую, униженную просьбу. Русский – страшную угрозу, кликушество. И что это, тут же, в этой главе, сказано об «утончённых евреях» совсем иное:
«но ведь евреи и всегда наглы. В Европе, собственно, они не умеют говорить европейским языком, то есть льстивым, вкрадчивым и лукавым, во всяком случае – вежливым, а орут как в Азии, ибо и суть азиаты, грубияны и дерзки.»
И т. д. И «Почему на самом деле» превращается не просто в ответ: «Да потому, что ты сам себе яму выроешь», а в издевательскую русскую «учёбу». Мы вам покажем, кто самый утончённый народ мира, чей язык так истончён в издевательстве.
И нигде явно ткань сглаза не прерывается. Ни одного явного доказательства. (467) Приведённые выше цитаты выдраны из сложной вязи розановской мысли. А мысль Розанова здесь предельно насыщена, предельно сложна. О 10 страничках «Почему…» можно говорить очень долго. Я попытался только выявить общий тон, дать иллюстрации. Этот тон нарастает вопреки общей логике повествования (сложной и ветвящейся). И ДОКАЗАТЬ его невозможно. Да этого и не может быть по сути, так как иначе ткань порвётся. Это вершина русской философии. Дистиллированная оборачиваемость. Всё зависит от субъективного взгляда. Доказать ту или другую точку зрения невозможно. Акт интуитивной веры и всё. Кант по сравнению с этим примитивнейший неандерталец. Хайдеггер – неандерталец. Вот нигилистический текст по сути. Чистый нигилизм. Содержание испаряется, хотя предусматривается это конкретное, даже наивное содержание. Всмотришься в эту материальную наивность, и она станет все углубляться, углубляться, пока дно не исчезнет, не превратится в пустоту.
И конечно, это неосознанно. Осознанно так нельзя написать. Видно, что писалось сразу и во сне – просто слова загорались в мозгу. Это высший тип литературы, где литература начинает уже разрушаться. Неслучайно Розанов сказал:
«Мне иногда кажется, что во мне разрушается литература».
291
Примечание к №287
(Достоевский) почувствовал, какие в конце концов «уточки» всплывут на поверхность русского языка
Из статьи Ленина:
«Интеллигентские наседки меньшевизма высидели утят. Утята поплыли. Наседки должны выбирать: по воде или по суше? Ответ, даваемый ими (этот ответ можно довольно точно передать словами: и не по воде и не по суше, а по грязи), не есть ответ, а отсрочка, оттяжка … По воде или по суше, господа? Мы хотим идти по суше. Мы вам предсказываем, что чем усерднее, чем решительнее полезете вы в грязь, тем скорее вернётесь на сушу».
Написано в 1907 году. А вот еще пример, уже посвежее – от 14 сентября 1917:
«В детской „добровольная уступка“ указывает лёгкость возврата: если Катя добровольно уступила Маше мячик, то возможно, что „вернуть“ его „вполне легко“. Но на политику, на классовую борьбу переносить эти понятия кроме российского интеллигента не многие решатся. В политике добровольная уступка „влияния“ доказывает такое бессилие уступающего, такую дряблость, такую бесхарактерность, что „выводить“ отсюда, вообще говоря, можно лишь одно: кто добровольно уступит влияние, тот „достоин“, чтобы у него отняли не только влияние, но и право на существование».
1918 год. Ленин «объясняет» Брестский мир. Мячик уже в руках, и злой клоун щёлкает им по черепам публики: