Бесконечный тупик - Галковский Дмитрий Евгеньевич. Страница 138
А русское злорадство – вообще. Купил будильник со знаком качества, завёл его, а там пружина лопнула и в лоб – р-раз! И череп проломила. Кого винить? «Злорадство» неуловимо. Русские живут в мире злых вещей. (359) Антивещей. Это не империя злодеев, а империя зла. Зла «вообще».
355
Примечание к №310
надрыв русского человека, который не хочет и не может жить в гнилом мире
Духовно русский народ был незрел, инфантилен; физиологически – мудр, стар, опытен. Матёр.
Розанов писал:
«Русский народ не просто государственный, но он глубоко и обширно государственный. Кроме терпения, – его молчаливость, его скромность, его „неразболтливость“ – какие всё качества! Ведь русские качества „в литературе“ и русские качества „в действительности“ – далеко не похожи друг на друга. В действительности-то русский народ именно не болтлив, в противоположность персонажам литературы … Вы смотрите его не в клубе, не в газете, а в арсенале, в мастерской, за плугом в поле. Он вечно молчит. В поле молчит и пашет, в церкви молчит и слушает … (Цари) в молчании строили с молчаливым народом, который не роптал, когда его наказывали за дело, не роптал и тогда, когда казнили за преступление. Всё это – серьезно, и серьёзный народ понимал, что жизнь – не игра, а ответственность. Ему было любо Государство в самих казнях, – ибо, казня, Государство видело в нём душу и человека, а не игрушку, с которой позабавится».
Народ понимал, чувствовал, что речь идет не о «слепой кишке», не о зоциаль-демократических «подарках», а о жизни и смерти. В 17-ом «решилась Россея». Если Россия без Бога и Царя, то никакая. И стали строить «никакую Россию». И Россия гордым «Варягом» пошла на дно, в преисподнюю.
Уже славянофилы говорили, что народ русский не только ребёнок, но и старик: ребёнок по знаниям, но старик по жизненному опыту и основанному на нём мировосприятию.
Народ покорил и заселил причерноморскую степь, Поволжье, Прикавказье, Урал, наконец, Сибирь. Это не дурашливые недоумки, а ответственные, мужественные люди. Люди, понимающие, что «жизнь прожить – не поле перейти». Жизнь страшная штука. Трагическая. Трагедия кончается смертью главного героя. Но ведь все люди смертны и, следовательно, человеческая жизнь по определению является трагедией. Так христианство и смотрит. Для коммунизма в идеале человеческая жизнь комедия. Все радуются, смеются, «жрут от пуза», короче, вокруг «зажиточная жизнь», колхозная идиллия сталинского кинематографа («Харитоша – аккуратный почтальон»).
После гражданской войны евреи стали топить баржи с пленными белогвардейцами. Баржа огромная, битком набитая народом и гулкая, резонирующая. Когда открывали кингстоны, начинался страшный дикий вой. Не отдельные вскрики, взвизги, а глухой рёв, почти инфразвук: у-у-у. И я думаю, психологически этот рёв евреев сломал (и аналогичные вещи). Он преследовал днём и ночью. Отсюда причина второго террора – просто всех русских нужно было убить, это было единственное спасение. Мучил дикий страх перед животной массой доставшегося народа. (362)
Бунин ещё после февраля 17-го услышал от старика-извозчика:
«Теперь народ, как скотина без пастуха, всё перегадит и самого себя погубит».
Бунин спросил:
" – Так что же делать?
– Делать? Делать теперь нечего. Теперь шабаш. Теперь правительства нету".
Евреи оказались лицом к лицу с народом без правительства. (415) Народом воинственным, упрямым и нервным. Не овечки или коровки, а табун лошадей или стадо буйволов. Растерялись и стали уничтожать. И чем дальше шло, тем темней и страшней становилось. И рёв, рёв с барж. Тут не индивидуальная подлость, столь обычная и привычная, даже не масштаб села или города, валяющегося в предсмертных корчах вокруг отравленного колодца, нет, тут страна, тут миллионы. На-род. Народ великий, с великими первобытными страстями. И евреи последние тряпочки, последние колокольчики, последние размокшие пряники и облепленные табачной крошкой леденцы выбросили. Дело серьёзное пошло. Уже не до социализма. Надо народ «держать», загонять в скотобойни, стойла. И в известный момент евреев стало просто не хватать. Цепь оцепления стала редеть, растягиваться всё дальше и дальше, прорываться, и всё это их поколение в конце концов погибло. Но на излёте, из последних сил закрутив клапан, остановив рёв. В этом смысле они ценой своей жизни спасли Россию, вторично окультурили её, дали современный облик и форму, создали новое правительство, новых пастырей.
356
Примечание к №326
не был ли сам Антон Павлович Беликовым?
Бунин:
«В чеховском доме тихо, мерный стук будильника … Он, без пенсне, сидит в кабинете за письменным столом, не спеша, аккуратно записывает что-то. Потом встаёт, надевает пальто, шляпу, кожаные мелкие калоши, уходит куда-то, где стоит мышеловка. Возвращается, держа за кончик хвоста живую мышь, выходит на крыльцо, медленно проходит сад вплоть до ограды, за которой татарское кладбище на каменистом бугре. Осторожно бросает туда мышь и, внимательно оглядывая молодые деревца, идёт к скамеечке среди сада.»
Как бы чего не вышло…
357
Примечание к №352
Одно из значений русского «да» – «впрочем».
Интересно также, что слово «словно» (то есть словесно) означает «якобы», «как будто».
358
Примечание к №339
«Образовались группы еврейских бандитов» (С.Дубнов)
Михаил Львович Мандельштам, адвокат и член кадетской партии, писал об убийстве Николая Баумана:
«Бауман ехал на извозчике, везя с собой красное знамя для манифестации. В это время натравленный полицией черносотенец набросился на него сзади и ударом ДУБИНЫ по голове на месте положил Баумана, не успевшего даже вынуть РЕВОЛЬВЕР для самозащиты».
Позвольте, позвольте, как это? С «дубиной» против револьвера? Это вот «злодейское убийство»?
Сцена погрома из «Гамбринуса» Куприна:
"Какой-то каменщик, в красной рубахе и белом фартуке, замахнулся … зубилом и зарычал (388): – Жи-ид! бей жида! В кррровь!""
Во какие зубила агромадные. А что против них? Так, небольшие револьверы. Их и доставать-то не успевают. Бабель пишет о своих детских фантазиях во время первой революции:
«Я вообразил себя в еврейской самообороне, и вот… я хожу в рваных башмаках, подвязанных верёвкой. На плече, на зелёном шнурке, у меня висит негодное ружьё, я стою на коленях у старого дощатого забора и отстреливаюсь от убийц. За забором моим тянется пустырь, на нём свалены груды запылившегося угля, старое ружьё стреляет дурно, убийцы в бородах, с белыми зубами, всё ближе подступают ко мне; я испытываю гордое чувство близкой смерти и вижу в высоте, в синеве неба Галину».
(Галина это «белая женщина», та самая жена офицера. Тут уже фантазии идут в другом, мазохистском направлении:
«Пренебрежительной своей улыбкой она улыбается из недосягаемого окна, муж, полуодетый офицер, стоит за спиной и целует её в шею…» И т. д.
Но это в сторону.)
Вот так. Ружьё, но оно, видите, «негодное». (394) Правда, хотя и негодное, все же стреляет. Но так, «дурно». А убийцы… Что, тоже стреляют? Нет, они «подступают». Подступают по голому пустырю. Чем же вооружены? Уж наверное какими-нибудь гигантскими и вполне исправными дубинами и зубилами. Хотя Бабель, кажется, и сказал про оружие: «с белыми зубами». И их из-за забора (старого, дощатого) негодным ружьем… Почему же негодным? Ну где же одесской мафии исправное ружьё достать, сами подумайте. Ни связей нет для этого, ни денег. И форму для «самообороны» купить нельзя, она, видите, в рваных башмаках ходит.