Бесконечный тупик - Галковский Дмитрий Евгеньевич. Страница 92
Вот и всё.
Потом Варя говорит Раневской:
"Я смотрю на это дело серьёзно, мамочка, надо прямо говорить. Он хороший человек, мне нравится.
Любовь Андреевна: И выходи. Что же ждать, я не понимаю!
Варя: Мамочка, не могу же я сама делать ему предложение. Вот уже два года все мне говорят про него, все говорят, а он или молчит, или шутит. Я понимаю. Он богатеет, занят делом, ему не до меня".
В третьем действии Варя случайно ударяет суженого палкой по голове. Нелепость двойная, так как нелепый случай не стал предлогом, а тоже окончился ничем.
Наконец, в четвёртом действии Раневская предпринимает решительные действия. Она прямо говорит Лопахину, что мечтает выдать за него свою приёмную дочь и что Вера тоже любит его:
"Она вас любит, вам она по душе, и не знаю, не знаю, почему это вы точно сторонитесь друг друга. Не понимаю!
Лопахин: Я сам тоже не понимаю, признаться. Как-то странно всё…"
Раневская зовёт Варю для решительного разговора, а сама уходит. Последующая сцена, как мне кажется, и является подлинной кульминацией пьесы:
"(за дверью сдержанный смех, шёпот, наконец входит Варя.) Варя (долго осматривая вещи): Странно, никак не найду…
Лопахин: Что вы ищете?
Варя: Сама уложила и не помню. (Пауза.)
Лопахин: Вы куда же теперь, Варвара Михайловна?
Варя: Я? К Рагулиным… Договорилась к ним смотреть за хозяйством… в экономки, что ли.
Лопахин: Это в Яшнево? Вёрст семьдесят будет. (Пауза.) Вот и кончилась жизнь в этом доме…
Варя (оглядывая вещи): Где же это… Или, может, я в сундук уложила… Да, жизнь в этом доме кончилась… больше уже не будет.
Лопахин: А я в Харьков (для Чехова еще по «Скучной истории» символический город неудачи и краха) уезжаю сейчас… вот с этим поездом. Дела много. А тут во дворе оставляю Епиходова… Я его нанял.
Варя: Что ж!
Лопахин: В прошлом году об эту пору уже снег шел, если припомните, а теперь тихо, солнечно. Только что вот холодно… Градуса три мороза. («Вот вам и зима наступила. Пора печи топить…» – О.)
Варя: Я не поглядела. (Пауза.) Да и разбит у нас градусник…
(Пауза. Голос в дверь со двора: «Ермолай Алексеевич!..»)
Лопахин (точно давно ждал этого зова): Сию минуту! (Быстро уходит.)
(Варя, сидя на полу, положив голову на узел с платьем, тихо рыдает.)"
Вот и всё. Конец. Нет, ещё последняя, четвёртая встреча: «Варя (выдёргивает из узла зонтик, похоже, как будто она замахнулась; Лопахин делает вид, что испугался): Что вы, что вы… Я и не думала». И жизнь пропала. Из-за чего? Варя, 24-летняя девушка, вместо того чтобы стать заботливой, любящей женой, пойдёт к чужим людям работать экономкой. А оттуда, скорее всего, в монастырь, как она сама говорит.
Гаев и прочие «симпатичные белоручки» лишь роятся вокруг этой центральной ситуации, лишь подчеркивают собственной нелепостью нелепость основную. Из-за этой же нелепости, какой-то фатальной несправедливости Лопахин упирает на своё социальное происхождение: «Я хам», «Отец в лаптях ходил».
Просто он прячется за это. Да и чувство любви, не находя выхода, истекает злобой. Он из-за Вари и сад этот дурацкий купил. Тоже «ме-е-е» своего рода.
И конец пьесы: стук топора. Символ того, как русские САМИ СЕБЕ испортили жизнь.
194
Примечание к №116
»…казаки тащат молоденького офицера на виселицу … и говорят: «Небось, небось» … И комично, и прелестно.» (Ф.Достоевский)
Циолковский, как вертлявый бесёнок-меньшевик из киноленинианы, постоянно в своих «трудах» верещит: «Безболезненно, безболезненно». По его мысли, верховные гомункулусы-солярии будут уничтожать целые планеты с «неправильным» населением, а на месте выкорчеванной «картошки» сажать культурные ананасы. И везде к словам «устранение», «уничтожение», «выкорчёвка» добавляется «безболезненное».
«И комично, и прелестно».
195
Примечание к №152
У отца была звериная потребность проникнуть в душу чужого человека и разворошить её, разломать.
Чехов писал:
«У животных постоянное стремление раскрыть тайну (найти гнездо), отсюда у людей уважение к чужой тайне, как борьба с животным инстинктом!»
И ещё:
«Каждое личное существование держится на тайне и, быть может, отчасти поэтому культурный человек так нервно хлопочет о том, чтобы уважалась личная тайна».
Отец был неудачником. Неудавшейся личностью. И поэтому постоянно ворошил чужие муравейники, коверкал чужие миры. Для него удавшихся личностей, может быть, и не существовало вовсе. И главная жертва – я. Но отец был всё же неудавшейся ЛИЧНОСТЬЮ. И прекрасно понимал, что такое личностное начало. И во мне, своём сыне, всячески его развивал. Уничтожал и развивал. Играл. Как кошка с мышью играл со мной отец. Он ушёл, а я, его гениальная шутка, остался. И зачем-то живу.
196
Примечание к №193
«Вишнёвый сад» очень нежное произведение, так что его ни в коем случае не следует ставить на сцене.
Театр это огрубление смысла. Не рисунок – чертёж, схема. Время прочтения навязывается извне, возникает ощущение длительности. Длительность же разрушает соотнесённость. Ещё хуже – кино, где вдобавок отсутствует хотя бы опосредованное включение в действие. Действие окончательно переходит в изображение, причём изображение, бесконечно девальвированное своей многократностью. Если в статичной картине возможна соотнесённость, продуманность композиции, то в фильме речь идёт, в лучшем случае, об элементарной стилизации. Уровень восприятия катастрофически понижается. Кино не трогает, оно слишком далеко, как это ни парадоксально – слишком слабо, блекло. Естественная реакция на это – перенасыщенность фильмов ужасами и порнографией. Тонкий, «символический» кинематограф невозможен, как невозможен диалог на расстоянии 20-ти метров. Возможна краткая информация и обмен эмоциями, причём эмоциями максимально примитивными.
Впрочем, достижим некоторый баланс, то есть чередование похабщины и философии. Чем и занимаются «великие кинорежиссёры». Конечно, это напоминает исполнение симфонии на барабане: кино – грубый вид искусства. Очень грубый. Чем грубее кино, тем оно глубже проникает в сознание. Грубость всегда удачна в кино. Разве можно сопоставить по воздействию порнографический роман с порнофильмом. Но чем тоньше, чем выше, тем бессильнее становится кинематограф. Возможен палиатив – смешение низменного с возвышенным. Но это непоправимо нарушает Меру. А мера в искусстве – главное.
197
Примечание к №193
у него, человека, вышедшего из другого социального слоя, нет соответствующей культуры заигрывания
Цель романа. Действительная, реальная цель. Утилитарная. Цель, поскольку она вообще может быть у художественного произведения. – Учить ухаживанию образованные классы, создавать культуру ухаживания. «Евгений Онегин» в миллион раз ПОЛЕЗНЕЕ, в самом УТИЛИТАРНОМ смысле, именно потому, что там Пушкин писал о «дамских ножках». Это и есть цель романа. «То, для чего он нужен». Зачем и должны читать (и читали) Пушкина, Лермонтова, Тургенева 99/100 юношей и девушек. Чернышевский, Добролюбов и Писарев должны были бы читать «Онегина» с карандашом в руке. Именно для них «Онегин» должен был быть откровением, счастливо изменившим всю их жизнь, такую корявую и нескладную. А они своего, в сущности, СПАСИТЕЛЯ высмеяли.
198
Примечание к №165
Набоков это завершение Достоевского.
Творческий замысел Набокова всегда насилие, эксперимент над миром, овладение им. Это характерно и для Достоевского, но у него больше субъективного. Его мир МОЛОЖЕ, он ещё недостаточно сотворён. А у Набокова – завершение русского слова, седьмой день творения. Неслучайно он воскликнул: