С человеком на борту - Галлай Марк Лазаревич. Страница 60

…В следующий раз я прилетел на космодром только первого июня шестьдесят третьего года.

К полёту готовились сразу две ракеты и два космических корабля: «Восток-5» для Валерия Фёдоровича Быковского и «Восток-6» для Валентины Владимировны Терешковой. Даже в огромном, чуть притенённом, как собор, зале монтажно-испытательного корпуса стало непривычно тесновато.

А за его стенами — жара. Такая же, какая была два года назад, когда готовили к пуску «Восток-2». Да ещё с некоторым дополнением в виде здоровенного (наверное, не меньше чем метров на пятнадцать—восемнадцать в секунду) ветра. Того самого ветра, о котором Юрий Черниченко в своём очерке «Яровой клин» сказал, что он — «доменно-жаркий». Из-за этого — несущиеся по всему космодрому тучи песка, за которыми после каждого очередного порыва не видно ни горизонта, ни самого неба. Да, климат здесь — не соскучишься!

Но работа идёт. Идёт, не скажу даже чтобы лучше, чем перед пуском первых «Востоков», но как-то спокойнее. Если можно так выразиться — безнадрывнее. Даже на всякого рода сюрпризы техники всеобщая реакция менее эмоциональная, чем бывало поначалу.

А без некоторых сюрпризов дело не обошлось. Так, один из кораблей все время норовил развернуться не на солнце, а, наоборот, совершенно невежливо — спиной к нему (если, конечно, допустить, что у космического корабля есть спина). С чего это он так? Разобрались: один из блоков с чувствительными элементами при монтаже установили неверно — на 180 градусов от правильного положения. Переставили зловредный блок как надо — дефект ликвидировали… Потом вышла из строя какая-то лампа. Казалось бы, пустяковое дело — сменить электронную лампу. В радиоприёмнике или телевизоре это занимает две-три минуты. В космическом корабле, собственно, процесс замены лампы занимает не больше времени. Но ведь до этой чёртовой лампы надо сначала добраться! А значит — что-то разбирать, демонтировать, снова проверять…

Когда все мыслимые «бобы» уже последовательно состоялись и были столь же последовательно ликвидированы, в переполненную чашу терпения участников подготовки этого пуска упала последняя капля! В уже полностью собранный корабль… уронили отвёртку! Случай явно криминальный хотя бы потому, что такая возможность предусматривалась заранее, почему и было введено строгое правило: на корабле работать только с пустыми карманами. Обидно, когда преподносит очередной сюрприз сложная и, в общем, ещё довольно новая, не до конца познанная техника. Но трижды обидно вот такое — результат чьей-то забывчивости, небрежности, прямого невыполнения правил. На фоне всех ранее преодолённых «бобов» эта несчастная отвёртка произвела особенно сильное впечатление. Королев, когда ему доложили о происшедшем, вопреки всеобщим ожиданиям, даже не забушевал, только почти шёпотом сказал, что «всех уволит», и вышел из комнаты.

К счастью, дело удалось быстро поправить без того, чтобы что-то снова разбирать и перебирать: отвёртку обнаружили и благополучно выудили магнитом. Пока выуживали, никто из стоявших почтительным полукругом у корабля не дышал — так, по крайней мере, утверждали заслуживающие доверия очевидцы этой операции.

Наконец техника в полном ажуре.

И тут возникло новое дело: «пятна на солнце». Служба солнца доложила, что из-за каких-то непредвиденных (я и не знал, что их можно предвидеть) вспышек поток солнечной радиации резко возрос и, пока он не снизится до нормы, лететь нельзя. На вопрос: «А когда же этот ваш поток кончится?» — учёные мужи только пожимали плечами.

— Вот уж никогда не думал, что пятна на солнце так прямо повлияют на мою жизнь! — заметил профессор Иван Тимофеевич Акулиничев. И добавил в разъяснение: — Конечно, на жизнь — на продолжительность командировки в здешние райские края…

Нетрудно себе представить, что все эти наложившиеся друг на друга задержки не могли не влиять и на настроение космонавта, которому — в отличие от всех прочих участников пуска — предстояло в этом выдающем один сюрприз за другим корабле лететь. Вероятно, какой-то осадок в душе Быковского накапливался. Ещё бы: человек собрался, внутренне настроился на большое, рискованное дело, а обстоятельства все держат и держат его в напряжённом предстартовом состоянии! И нет им конца, этим зловредным обстоятельствам, — от астрофизических (знаменитые солнечные пятна) до дисциплинарных (не менее знаменитая отвёртка)…

День накануне пуска — тринадцатое июня — я провёл в Тюра-Таме (на десятой площадке) с «мальчиками». Покупался в жёлтой Сырдарье, о температуре воды в которой один из купающихся сказал, что, конечно, для супа это было бы холодновато, но для реки — горячо! Позагорал на её песчаном берегу, немного отдышался от нашей пыльной и жаркой второй площадки.

С Валерием долго разговаривал на всякие житейские, в основном к предстоящему полёту отношения не имеющие темы и ненароком задал бестактный вопрос о том, как идут его занятия в академии. Дело в том, что все космонавты Центра — и уже слетавшие в космос, и только закончившие курс подготовки ЦНК и получившие приказом звание «космонавт» — все они стали к тому времени слушателями Военно-воздушной инженерной академии имени Жуковского.

Значение этого обстоятельства выходило далеко за пределы личных биографий нескольких симпатичных в популярных молодых офицеров.

В авиации процесс повышения требований к уровню технической, да и общей (поскольку одна с другой тесно связана) культуры лётчика развивался постепенно. Когда-то, в начале века, на заре становления лётной профессии, пилот был скорее спортсменом, нежели человеком технической специальности. И, наверное, не случайно среди первых лётчиков разных стран было немало известных спортсменов, которые — одни с большим, другие с меньшим успехом — дружно устремились в воздух. Достаточно вспомнить хотя бы велогонщика Уточкина или борца Заикина. Смелость, физическая ловкость, умение в нужный момент «выложиться» — все это у спортсменов было… Но очень скоро этого оказалось недостаточно. Потребовался вкус к технике, умение разбираться в ней, наконец, интуиция, более глубокая, чем чисто спортивная. Потребовался интеллект! И на сцену выходят такие лётчики, как Ефимов, Нестеров, Арцеулов и им подобные… Проходят ещё годы и десятилетия, неузнаваемо усложняется авиационная техника, самолёт начинает уметь многое такое, о чем всего несколькими годами раньше даже мечтать фантазии не хватало (взять для примера хотя бы заход на посадку по приборам в облаках или тёмной ночью, без видимости горизонта и земли), и вот уже требуется лётчикам — сначала на испытательных аэродромах, а затем и в строевых частях — высшее авиационно-техническое образование. Самолётный штурвал берет в свои руки инженер.

Интересная с точки зрения общественной психологии подробность: сама потребность лётчика в инженерной квалификации и инженерной культуре возникала с некоторым (и порой немалым) опережением по сравнению с осознанием этой потребности. То, чего, казалось бы, с полной определённостью требовала сама жизнь, сплошь и рядом вынуждено было с кулаками пробиваться сквозь глубоко эшелонированную полосу сознательно и бессознательно воздвигнутых препятствий. Впрочем, вряд ли и этот феномен относится только к проблеме оптимизации профессионального облика лётчика.

Так или иначе, сегодня вопрос решён — персона лётчика-инженера утвердилась на ведущих ролях в авиации вполне прочно.

Космонавтика прошла этот путь — как бы по уже проторённой дороге — гораздо быстрей. Быстрей — и безболезненней, без сколько-нибудь острых дебатов. Сегодня, когда в космосе на летающих лабораториях проводятся сложнейшие и тончайшие эксперименты в самых разных областях знания, когда космические корабли меняют орбиты, сходятся, стыкуются, маневрируют, места для сомнений в том, какого уровня нужна космонавту квалификация, больше не осталось.

Но и двадцать с лишним лет назад, когда вопрос на первый взгляд не представлялся таким очевидным, уже тогда наиболее дальновидные руководители нашей космической программы (тут нельзя особо не вспомнить добрым словом настойчивость первого начальника ЦПК Е. Карпова) чётко сориентировали космонавтов: «Учитесь!»