Изумруды Кортеса - Гальван Франсиско. Страница 25

Негр Хинес принадлежал сеньору Андресу де Дуэро. Хотя Дуэро был секретарем Веласкеса, он, однако, сочувствовал Кортесу и в свое время служил под его началом.

Он командовал одним из отрядов кораблей, направленных на завоевание Новой Испании, и весьма отличился в этой экспедиции. Позже он старался примирить дона Эрнана и Нарваэса, а я уже упоминал в своем рассказе о вражде между ними. Однако последний никак не склонялся на уговоры, так что Дуэро пришлось разорвать отношения с его людьми, в том числе и со мной, поскольку я остался с Нарваэсом.

В обязанности Хинеса входило снабжать дом хозяина хворостом и вообще всем необходимым, чтобы знатные господа не чувствовали ни в чем недостатка. Негр нашел своему господину лучших портных — не тех, что дороже всех берут за работу, но таких, которые не согласны продавать свое высокое мастерство за ничтожную плату, что совсем не одно и то же. Дон Андрее не был чванным и надутым гордецом, стремящимся выставлять напоказ свое богатство или набивать себе цену, пускаясь в пустопорожние рассказы о том, откуда привезли ему то да это, что получено в дар от такого-то или доставлено прямо от двора его императорского величества.

Поскольку дон Андрее де Дуэро был господином щедрым и добрым, не слишком радел о своем хозяйстве и не проявлял чрезмерной суровости к слугам, лишь бы они должным образом исполняли его распоряжения, у негра Хинеса было достаточно времени для того, чтобы заняться и своими делами. Так, он смог, например, отнести письма, которые ему дал Тристан для Киньонеса; точно так же он сумел разыскать капитанов кораблей, что скоро должны были отплыть из Сантьяго, и договориться о том, чтобы Сандоваль мог неузнанным подняться на борт и тайно покинуть Кубу. Это было нелегкой задачей: несмотря на немалые суммы, которые Сандоваль сулил капитанам, почти никто не решался пойти на подобную сделку. Все опасались, что речь идет о страшном преступнике, за бегство которого потом придется отвечать.

После трех или четырех отказов наконец удалось заключить сделку с капитаном парусника, который вез в Новую Испанию свиней по приказу Кортеса, старавшегося развести скот и укрепить местное хозяйство.

Перед отъездом Сандоваль поблагодарил негра за добрую службу и заверил, что при первой возможности постарается выкупить его вместе с женой и отпустит на свободу, подыскав им в Мексике места слуг в хорошем доме. Неф, вне себя от счастья, кинулся объяснять, что верность и прочие замечательные свои достоинства он впитал с молоком матери еще в Африке, на своей родине, которая носит название Гвинеи, и до того, как португальцы заковали его в невольничьи кандалы, он служил у хороших господ, а также занимался кое-какой мелкой торговлей на улицах города:

— А до меня то же делал и мой отец, и дед, и все мои предки, сколько я их помню!

Сандоваль весьма поразился ловкости, с какой негр устраивал все дела, его умению вести разговор, его ясному уму и здравому смыслу, которые были в нем заметны, несмотря на краткое время, проведенное среди испанцев, и этим его качествам вполне могли бы позавидовать многие из тех, кто давно принял христианскую веру.

В таких приятных беседах они провели весь день, пока капитан парусника Бартоломе де ла Мота не сообщил негру, что пассажир, который желает тайно покинуть остров, должен сесть на корабль этой ночью раньше всех прочих путешественников, чтобы никто, не исключая и свиней, не проведал, что он находится на борту.

Глава XIV,

в которой рассказывается о беседе, состоявшейся между доном Эрнаном Кортесом и его шурином Хуаном Суаресом, о прибытии Гонсало де Сандоваля в Койоакан после нелегкого путешествия в компании со свиньями, и о похождениях Сикотепека

Рано утром, на следующий день после прибытия Суареса в Койоакан, Кортес послал за своим шурином. Глубоко оскорбленный неуважительным отношением к своей особе, тот менее всего был расположен к ведению уклончивых дипломатических бесед, а дон Эрнан также не любил ходить вокруг да около без крайней к тому нужды, и потому с самого начала разговор был резким и нелицеприятным.

Суарес, возмущенный тем, что дону Эрнану удалось его одурачить, сразу перешел к делу:

— Вы позволили себе обманывать меня, а это не пристало человеку благородному.

В ответ на это стоявший рядом Антонио де Киньонес не удержался и наградил брата доньи Каталины увесистым тумаком, поскольку не мог стерпеть подобного тона при обращении к губернатору. Впрочем, он тут же раскаялся в своей несдержанности, поскольку грубиян этот был все же родственником дону Эрнану и, быть может, хотя бы по одному этому заслуживал более почтительного к себе отношения.

Губернатор заметил смущение своего капитана и поспешил успокоить его, пояснив, что все происходящее — не более чем семейная ссора, но, однако же, прибавил:

— Если только не выяснится, что мой свояк замешан в серьезных преступлениях, потому что тогда у меня не будет другого выхода, кроме печальной необходимости приговорить моего дорогого родича к казни через повешение.

Услышав эти слова, сказанные Кортесом Киньонесу, но на деле обращенные к нему, Хуан Суарес побелел, как мел, и сразу сбавил тон, хотя был он человеком гордым и надменным по своей природе и ему трудно было смириться с мыслью, что его обманули и несправедливо унизили.

Хуана посетила страшная догадка: а что, если Кортес узнал о его тайном пакте с Тристаном, целью которого было восстановить донью Каталину против мужа? Однако, сохраняя на лице маску невозмутимости и свойственного ему высокомерия и твердо решившись отвергать все обвинения, он произнес:

— Если вы намерены поступить со мной так же, как с моей несчастной сестрой, то можете меня задушить или повесить, и это очередное ваше преступление, без сомнения, вновь сойдет вам с рук. Но вы не смеете пятнать мою честь, заявляя о моей причастности к каким-то постыдным делам, о которых я не имею ни малейшего понятия!

— Посмотрим, посмотрим, дорогой мой свояк, — сказал с улыбкой Кортес, от которого не укрылось смятение Хуана, несмотря на его деланно надменный тон. — Если ваша совесть чиста, то вы можете не опасаться за свою жизнь, так как я, будучи человеком чести, не имею обыкновения таким образом сводить личные счеты и улаживать семейные недоразумения, хоть вы доставили мне немало огорчений, вмешиваясь в мои отношения с супругой, вашей сестрой, которая, видит Бог, рассталась с жизнью не по моей вине.

Суарес собрался возразить на это обвинение, но Кортес, не слушая его, продолжил свою речь:

— Вначале я посчитал, что недуг, от которого она страдала, стал причиной ее кончины, но кое-какие обстоятельства навели меня на мысль о том, что она стала жертвой убийства.

— Мне прекрасно известно, что она была убита, — заявил Суарес, стараясь побольнее уязвить Кортеса, — и я даже знаю, кто ее убийца. Это не кто иной, как мой дражайший родственник и собеседник!

— Вы продолжаете упорствовать в своем заблуждении, — невозмутимо ответствовал Кортес. — Это вовсе не я, и я думаю, вы могли бы помочь мне найти настоящего убийцу.

— Если это сделали не вы, то откуда я могу знать, кто виновен в этом преступлении? — вскричал вне себя от ярости дон Хуан.

— Тот, кого я подозреваю в убийстве, вам хорошо знаком.

— Перестаньте говорить загадками и скажите прямо, кто этот человек.

— Это ваш добрый приятель Тристан, с которым вы, по-моему, прекрасно понимаете друг друга.

Хуан Суарес был поражен словами Кортеса и вновь подумал, что губернатору, должно быть, что-то известно об их договоре с Тристаном и теперь он обязательно постарается столкнуть их лбами и попытается выведать у них как можно больше о реальных и мнимых политических интригах. Ничем иным Суарес не мог объяснить такое заявление Кортеса, ибо и мысли не допускал о том, что Тристан решился пойти на убийство.

— Да, действительно, я знаю дона Тристана, это человек благородный, настоящий кабальеро, и подобные беспочвенные обвинения не делают вам чести, — возразил Хуан своему свояку.