Убийце — Гонкуровская премия - Гамарра Пьер. Страница 16

Спустившись с лестницы, Жозэ оказался в коридоре, который вёл с одной стороны на улицу, с другой — во двор, загромождённый старыми бочками, ящиками и штабелями дров. Какой-то старик в лохмотьях пилил во дворе дрова. Дверь в зал была слева, Жозэ открыл её и вошёл в ресторан.

За дверной портьерой сидел Жино и, глядя в окно на дождь, курил сигарету.

Из задней комнаты доносился звон посуды.

Преподаватель сидел около стойки и читал газету. Перед ним стояла миска с дымящимся супом. Он ещё не начал есть.

Хозяин, услышав шаги репортёра, обернулся.

— Я накрыл для вас около двери. Здесь светлее. Сейчас я подам вам суп.

Жино подошёл к преподавателю.

— Мосье Рессек, пожалуйста, налейте себе…

Не говоря ни слова, учитель отложил газету и взял разливательную ложку. Жино с подчёркнутым почтением поклонился и отнёс супницу репортёру.

Бульон был чуть тёплым и совершенно не наваристым. Он и отдалённо не напоминал жирные супы, которыми иногда удаётся полакомиться в Гаскони или Лангедоке.

Трапеза проходила в полном молчании. Хозяин исчез. Хозяйка с увядшим лицом время от времени появлялась и сновала между столиками.

Дождь тихо стучал по стёклам, и казалось, что уже наступил вечер. После десерта учитель закурил сигарету и направился к двери.

— Ну и погода, — сказал Жозэ, чтобы завязать разговор.

— Да, отвратительная, — не оборачиваясь обронил Рессек. У него был красивый бас очень низких тонов.

— Такая погода здесь, наверное, редкость?

— Обычная для этого времени года… — Учитель не был расположен поддерживать разговор.

— Сколько жителей в Муассаке? — продолжал тем не менее Жозе.

— По последней переписи — семь тысяч восемьсот четырнадцать. — Учитель стоял как вкопанный. Не поворачивая головы, с сигаретой в углу рта, он глядел на дождь.

Но Жозэ не отчаивался.

— У вас великолепный монастырь! — восторженно сказал он. — А какой портал!

Учитель повернулся на каблуках и, заложив руки за спину, зашагал между столиками, рывками переставляя ноги.

— Уникальный монастырь. Самый прекрасный романский монастырь, ничуть не уступающий церквам в Эльне и святого Трофима в Арле. Он был воздвигнут в тысяча сотом году аббатом Анскитилем. В нем семьдесят шесть арок, которые опираются на мраморные колонны.. Когда-то в центре находился бассейн с чудотворной водой.

Жозэ сдержал улыбку. Но учитель на него не смотрел. Казалось, он говорил, обращаясь к стенам.

— Портал роскошный. Да, да, это жемчужина. Нечто невообразимое. Настоящее чудо.

Он сооружён в тысяча сто тридцатом году. Вначале он находился с западной стороны.

К концу двенадцатого века его разобрали и перенесли к южной стороне монастыря, чтобы оградить его от снарядов, которые могли быть в него пущены с соседних холмов… да, с холмов. Это именно чудо, другого слова нет. На фронтоне — апокалипсическая сцена: Христос, окружённый символами евангелистов и двадцатью четырьмя старцами. Перемычка — из белого пиренейского мрамора. Я не знаю более прекрасного мрамора. Трюмо — поразительно. На нем изображены переплетённые львы — их три пары, с двух сторон портала — святые в замечательных одеяниях. У правого святого очень приятное лицо.

Учитель остановился у стойки. Казалось, он прислушивался к тому, что происходило в задней комнате, где обедали хозяева. Затем он снова принялся шагать.

— Боковые стены украшены скульптурами. К великому сожалению, они сохранились плохо. Слева — демоны пытают Скупость и Прелюбодеяние. Наверху — пиршество богача, смерть Лазаря и рай, в котором Авраам держит на коленях душу бедняка.

Справа — Благовещение, Явление волхвов, Сретение… Да, мосье, это чудо, настоящее чудо… Вы видели его раньше?

Учитель так внезапно повернулся к Жозэ, что тот растерялся.

— Увы, нет.

Только тут он разглядел лицо Рессека. Черты его были неправильны, у рта — горькие морщины. Глаза глубоко запали, лоб был высокий и широкий, кожа бледная, землистая, как у всех, кто много читает и поздно ложится. В бездонных чёрных глазах таилось что-то безумное.

— Очень немногие понимают истинную ценность этого сокровища, — добавил учитель своим низким голосом.

Что-то подсказывало Жозэ: Вот тебе прекрасная возможность расспросить о твоём букинисте. Ведь ты приехал сюда за этим, а вовсе не за тем, чтобы слушать рассуждения о старине.

— Вы думаете, немногие? Но ведь в провинции немало образованных людей. Я считаю, что, например, несчастный старик, которого вчера убили, был в некотором роде учёным…

— Истинно образованные люди — редкость, — отрезал учитель и зашагал к двери. Нет, я должен во что бы то ни стало его расспросить, — решил Жозэ.

— Вы знали этого букиниста?

Преподаватель повернулся и подошёл к столику журналиста.

— Я его знал, как и все в городе. По правде говоря, он не был образованным человеком, как это думаете вы. Он просто был отравлен чтением, читал все, что попадало под руку. Плохой самоучка.

— Почему же?

Учитель сделал паузу и поднёс руку к своему галстуку — нервный жест, который он то и дело повторял.

— Да взять хотя бы наш монастырь. Старик Гюстав, букинист, утверждал, будто капители относятся всего к тысяча двухсотому году, однако легче лёгкого доказать, что творение Анскитиля дошло до нас совершенно неповреждённым. Я никак не мог ему это втолковать… Да уж что там…

Учитель развёл руками и с глухим вздохом тут же опустил их.

— Вы часто с ним разговаривали?

— Нет, редко. В лавчонке стоял такой запах! И вообще он жил в грязи. За последние полгода я не виделся с ним ни разу, а теперь вот узнал… Но это вам не интересно… До свидания, мосье. Если у вас будет время, не забудьте осмотреть монастырь. Это уникальный памятник, настоящее сокровище, повторяю вам.

Преподаватель отошёл от столика. Он шёл подпрыгивая, как-то рывками, и в такт шагам у него дёргались руки, а длинные седые кудри рассыпались по воротнику.

Он ушёл. Немного погодя Жино привёл в зал старика, который пилил во дворе дрова.

— Несчастный человек, — объяснил итальянец. — Он живёт в халупе по ту сторону железной дороги, на холме, он немой. Кажется, от рождения.

Жозэ нахмурил брови.

— Немой?

— Да. От рождения. Он немой от рождения.

Глава 7.

ПРИЗРАК ДЕРЖИТ ЯЗЫК ЗА ЗУБАМИ

Дождь прекратился. Над Тарном поднялся туман. Он налетел на городок, окутал все улицы, все дома.

Как обычно, часам к пяти вечера, когда почти стемнело, затихли грузовики, начали закрываться ставни, вспыхнули уличные фонари, усеяв ночь расплывчатыми звёздочками.

Разошлись по домам щебечущие школьники.

В кафе наступило непродолжительное оживление: рабочие по дороге домой забегали выпить рюмку белого вина.

В бакалейных лавках хозяйки спешили закупить продукты на следующий день.

Прошло несколько часов. Туман сгустился ещё больше. Женщины хлопотали в кухне, накрывали на стол. За закрытыми дверями, в тёплых квартирах, семьи, собравшись вместе, беседовали. Возможно, они говорили о преступлении, которое вызвало в городе такую суматоху и столько шума. Умер букинист Гюстав Мюэ, который никого раньше не интересовал, а теперь весь город толкует о нем, о его сером доме, о его кухне, где пахнет сыростью, об улице Кабретт, о стоящих на ней хибарках с облупившимися фасадами, с трухлявыми дверями и оконными рамами.

Это убийство привлекло всеобщее внимание. Им заполнены были прибывшие вечерним поездом газеты. О нем говорили в Париже, о нем говорили в Тулузе. Полиция сбилась с ног. Жены жандармов стали нарасхват во всех лавках. Но, к сожалению, пока высказывались одни лишь предположения.