Принцип высшего ведовства - Клименко Анна. Страница 16

А в ту, последнюю ночь… Мне снилось что-то неприятное. Кажется, кровь. Много крови, прямо-таки потеки на стенах, как будто скотину забили. Я дергалась, металась как мотылек в паутине, пытаясь выкарабкаться из кошмара, но ничего не получилось, и сон как-то быстро забылся. Может, все это было на самом деле?

Мысли путались. Я сидела и методично обгрызала ногти, все еще пытаясь сообразить, как выбраться из этой тюрьмы.

Как? Ха! Никак. Призрак был тысячу раз прав. Бывают ситуации, из которых выход только один. Но я же не хочу… И потом, Андрей…

Тут я не выдержала и заплакала. Еще не успело померкнуть воспоминание о том, как мой возлюбленный прыгнул с третьего этажа и рванул прочь от моего дома. Выходит, он меня предал? А может, и вовсе лгал? А может… он сам что-нибудь натворил, а меня подставил?

Ох, нет. Андрей не способен на такую подлость – но откуда тебе, Лерка, знать, на что способен субъект ста двадцати лет от роду? Ты была с ним знакома несколько дней, втрескалась по уши как десятиклассница…

Я взвыла. И вцепилась в собственные волосы. Идиотка… Доверчивая идиотка и легкая добыча. Самый настоящий Вареничек, как тебя любит величать Танюха. Но она ведь любя… И, на самом деле, это чистая правда.

…А мои родители, а Танька? Как же они? Вдруг они начнут меня разыскивать?

Слепо уставившись на железную дверь, я раскачивалась из стороны в сторону, как будто это могло помочь. Во рту плавала горечь вперемешку с кровью из прокушенной губы. Позвоночник дергало, как больной зуб – и точно также болело в подреберье. Остаток неудавшегося приворота. Вот дура-то.

Что-то заскрежетало, и я запоздало связала этот тянущий нервы звук с поворотом ключа в замочной скважине. Так они и нашли меня – сидящей на полу, зареванной и судорожно кусающей ногти.

Теперь другая комната. Такая же серая, без окон, но пол деревянный, широкие некрашеные доски. Посередине широкий стол и два табурета по разные стороны. На потолке – все та же люминесцентная лампа, круглая как луна.

Я сонно вслушиваюсь в шелест бумаг на столе. Я устала, я так устала… Хочется спать. Хочется все забыть, проснуться и никогда не слышать самого слова «ведьма». Но от реальности не убежишь, и поэтому я тупо слежу за движениями загорелых мужских рук. Нет, это не Эрик. Его, кажется, зовут Михаил – и он ведет допрос.

– Итак. – руки уверенно ложатся на листы с моим делом.

Я сонно гляжу на Михаила, а сама размышляю о том, что ему не место в этом подвале. Его бы в гавайскую рубашку да к стойке бара, потому что внешне Михаил – ну вылитый Джеймс Бонд в исполнении Пирса Броснана. Да-да, ему самое место в фильме «Умри но не сейчас»! Господи, что за бред…

– Валерия Ведова. Вы обвиняетесь в убийстве семи смертных…

– Сколько?..

– Семь, – ярко-голубые глаза смотрят на меня, не мигая.

И я начинаю съеживаться, мне хочется стать дымом и просочиться куда-нибудь… в вентиляцию. Для сумасшедшего ведь стать дымом – вполне возможно.

– Это неправда, – брякаю я первую пришедшую на ум банальность, – я не…

– Чтецы обнаружили на жертвах ваши ментальные следы, Валерия. Дальше будете отпираться или сами расскажете? Дело в том, что для проведения формальной процедуры нам необходимо получить признание. А вот как мы его получим…

– Я не убивала, – шепчу я, – я никого не убивала!

– Вам бы сотрудничать с нами, – укоризненно говорит Михаил и начинает вновь листать дело, – расскажите, зачем. Почему вы убили их? Семеро за один вечер – это слишком…

– Я дома была. Дома!..

– То, что вы пребывали дома, еще не есть доказательство невиновности. А вот ментальный след, который нас и привел… к вам – прямое доказательство вины. Рассказывайте, Валерия. А я послушаю.

– Я… не…

– Вам должно быть известно, – усмехается Михаил, – что раньше… много раньше инквизиция была не слишком разборчива в средствах извлечения показаний из ведьм. Чего вы добиваетесь?

Я молчу, смотрю на его руки. Смотреть в глаза – не могу. Нет сил.

– Не вынуждайте нас идти на крайние меры, – предупреждает Михаил, – подпишите признание.

– А что будет дальше?

– Вам вынесут приговор. Как правило, при таком количестве жертв приговор один.

– Казнь?

– Это быстро. И теперь – благодаря нашим новым разработкам – совсем безболезненно, – он в упор смотрит на меня, – подпишите, Валерия. Вам зачтется.

– Я ничего… не подпишу, – пальцы сами отбрасывают лист мелованной бумаги, – ничего!

– Подпишете, – он спокойно начинает складывать документы в папку, – еще как подпишете.

Бедные мои… Мамочка. Папа. Танька. Как они… без меня-то? Как вообще самая обыкновенная Лерка могла попасть в этот кошмарный бред?

Я не сопротивляюсь, когда меня берут под руки два высоченных парня с черных масках. Мы долго идем по серому и безликому коридору с круглыми лампами на потолке. Снова дверь, скрежет ключа в замочной скважине… А затем – ослепительная белизна медицинского кабинета. Меня укладывают на койку и крепко привязывают ремнями. Откуда-то выходит врач – все, как положено. Халат, маска, высокая шапочка. Сверкает игла одноразового шприца, укол в вену. Бедные вы мои. Как вы… без меня?

Для счастья, оказывается, нужно мало. Всего лишь, чтобы отпустило, чтобы вкололи что-нибудь нейтрализующее предыдущий препарат.

Я непонимающе заморгала на круглую лампу, затем – на удовлетворенное лицо Михаила. Господи, да они тут все… садисты проклятые!

– Валерия Ведова, для вашего же блага, подпишите.

– Никогда.

Я и не думала, что когда-нибудь сорву голос от крика. А вот получилось – теперь хриплю, как во время сильной простуды.

– Тогда нам придется повторить процедуру, – холодно обронил Михаил.

– Вы… не сможете меня казнить, пока я не подпишу? – просипела я.

– Но вы же подпишете, – снисходительно улыбнулся Пирс Броснан, – не сомневайтесь, подпишете.

…И он, конечно же, оказался прав. Не знаю, сколько времени прошло, сколько раз я ныряла в озеро раскаленного свинца, сколько раз выныривала, чтобы выплюнуть «да пошел ты». А потом все вдруг сделалось тусклым и ничего не значащим. Меня отвязали, сунули ручку – и я вывела закорюку на листе бумаги. Мой собственный смертный приговор.

Михаил начал складывать описание моего дела, а я все лежала на белоснежной кушетке, и не замечала, что носом идет кровь и пачкает безукоризненную простыню. Где-то стукнула дверь, Михаил на секунду отвлекся от своего занятия.

– А, это ты? Ну проходи. Мы уже закончили, обвиняемая во всем созналась.

– Почему меня так поздно известили? Семь жертв. Чересчур для едва прорезавшегося Дара.

Я невольно вздрогнула. Ну конечно, стервятники слетаются на вечерний пир! Будьте вы прокляты, все-все.

– Не видел необходимости, – последняя бумага легла в картонную папку, Михаил туго затянул тесемки, – суд состоится завтра в полдень, тебе придется присутствовать. А там – езжай, куда собирался.

– Когда состоится казнь?

В поле моего зрения появились знакомые часы. Я всхлипнула и попыталась отвернуться, только чтобы не видеть…

– Соответственно, на следующий день.

– Хорошо.

О, если бы я могла… напоследок вцепиться зубами в эту ненавистную руку! Или выцарапать глаза – черные и блестящие – которые внезапно оказались напротив моих, покрасневших и слезящихся… Но любое движение стало еще большей пыткой, не знаю, что за дрянь в меня влили. Я захрипела, судорожно дернулась, все еще пытаясь бежать, хотя бы отодвинуться на другой край жесткой лежанки… Ненавижу! Ух, как же я тебя ненавижу… Так бы и раздавила, как стеклянные стопки на столе – только вот не получается. Все куда-то делось, даже разозлиться как следует не могу, получается только вяло ненавидеть. Тьфу. Прямо снулая рыба какая-то. Что они мне кололи?

Эрик быстро выпрямился, и я снова могла созерцать часы «Радо».

– Михаил, – голос прозвучал неожиданно сухо, – я бы не торопился с выводами. Кроме того, вы нарушаете наши правила, не оповестив о поимке преступницы совет. Что до меня – так я не верю в то, что какая-то девчонка растерзала семерых здоровых мужчин.