Преступная связь - Гамильтон Диана. Страница 17

Льюк рассказывал, отвернувшись, избегая взгляда огромных внимательных глаз. Он полагал, что разговор о прошлом будет уместнее прежнего натянутого молчания, а высказанная информация окажется достаточно безвредной.

— Моя мать была несчастна в Италии, и после смерти отца мы жили в Лондоне. Она так и не вернулась сюда.

— Сколько лет вам было, когда умер ваш отец?

Хорошо, что Ваккари не смотрит на нее. В этом случае она стала бы потворствовать своему желанию поглощать его взглядом, изучать худое смуглое лицо, мягкие, шелковистые пряди волос, твердую мужскую челюсть, жесткий, но чувственно-прекрасный рот и втайне запоминать его образ, потому что больше ей ничего не остается. Вскоре он окажется вне досягаемости.

Бесс поспешно отвела взгляд, когда Льюк на миг повернулся к ней и ответил:

— Тринадцать. В Англии меня отправили в закрытую школу для мальчиков, и единственной уступкой, сделанной моему итальянскому наследию в то время, было обещание, что в отношении карьеры я пойду по стопам отца.

Льюк понял, что совершил непростительную ошибку, взглянув на нее. Напряжение вновь начало быстро нарастать. Оно пронизывало воздух. Но, посмотрев на Бесс, он уже не мог оторвать взгляда от нежного овала ее лица, обрамленного густыми блестящими волосами. Золотистый свет фонарей придавал таинственность ее пухлым губам, гладким матовым плечам, подчеркивал заманчивую ложбинку между ее грудей, превращал глаза в восхитительные бездонные озера.

Восхитительные… Он мысленно застонал, проклиная себя за то, что натворил. Он пробудил в Бесс чувственность, не подозревая, что прежде дремавшее желание сосредоточится на нем.

И, Бог свидетель, это желание было взаимным!

Совершить бесчестный поступок было бы на удивление легко. Он должен победить влюбленность, ибо так будет лучше для них обоих. Мускул задергался на челюсти Льюка.

— Хочешь узнать что-нибудь еще? — грубовато осведомился он. — Например, обувь какого размера я носил в десять лет? Когда вырос из пеленок? Когда меня отняли от груди? — Осушив свой бокал, он со стуком опустил его на стол. — А если нет, может, закончим разговор? Он мне надоел.

Минуту Бесс не могла поверить своим ушам. Никогда прежде она не испытывала такой боли в сердце. Ее бдительность притупил мягкий и товарищеский тон Ваккари, она растаяла в атмосфере уютной интимности, почувствовала, что приблизилась к нему, стала его частью, пусть на несколько волшебных минут…

— Прошу прощения за то, что я наскучила вам, — выдавила Бесс похолодевшими, непослушными губами. В горле возник огромный ком, во рту пересохло.

Она поднялась, намереваясь с достоинством удалиться, но ноги отказывались повиноваться. Чтобы не заплакать от отчаяния, она известила Ваккари:

— Незачем винить меня, если вы привыкли к более блистательному обществу. Вы сами настояли, чтобы я осталась здесь, так что приготовьтесь к смертной скуке.

Она должна немедленно уйти. Какой бы ответный укол ни нанес ей Ваккари, она не выдержит его. Бесс заставила себя сдвинуться с места, но ватные ноги предали ее. Она больно ударилась о край стола, пока пыталась обойти его, и это незначительное унижение стало последней каплей. Слезы, с которыми Бесс так храбро боролась, потоком хлынули из ее глаз, долго сдерживаемый в груди всхлип вырвался наружу.

Она закрыла руками лицо, пряча окончательный позор, и сквозь прерывистое дыхание и нервное биение собственного сердца услышала звон фарфора, бесцеремонно отодвинутого в сторону.

— Сага, не надо! — Он вскочил на ноги, оказавшись совсем близко. — Этого я не вынесу. Прости меня, прости! Не плачь. Прошу тебя, не плачь!

Его голос звучал резко, но не так, как прежде; чувством, сквозившим в нем, была не досада, а нечто другое, отчего у Бесс закружилась голова, а слезы вновь полились ручьем. Вдруг она ощутила на плечах его руки и, не в силах противиться, пылко прижалась к Ваккари.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Вспышка желания была чересчур остра и неумолима, чтобы бороться с нею, и Бесс обвила руками его шею, чувствуя, как ее начинает бить дрожь.

Льюк застонал в отчаянии, когда глубокое ответное содрогание пронзило его тело, нашел губами ее рот, и Бесс с бездумной готовностью покорилась сокрушительному натиску.

Вторжение его языка вызвало бурные взрывы ощущений во всем ее теле, затуманило мысли, а когда Бесс инстинктивно обвела его кончиком своего языка, пожар необузданной реакции Льюка затопил ее сексуальным возбуждением — таким явным и бурным, о существовании которого Бесс даже не подозревала.

Перенесенная в мир стремительного экстаза, она безвольно прильнула к нему. В этом мире не существовало больше ничего, кроме ее любви к нему и их взаимного желания.

— Бесс! — хрипло пробормотал Льюк. От этого страстного возгласа у него перехватило горло; взяв Бесс на руки и жадно прижавшись к ее губам, он понес ее по тихим коридорам в комнату.

Дрожащими руками Льюк расстегнул молнию на ее платье и медленно спустил его с плеч вниз по телу. Мелкие содрогания, усиливающие чувство непреходящей спешки, заставили ее легко переступить через ворох ткани и коснуться розовыми кончиками грудей его тела, расстегнуть на нем рубашку, попробовать его кожу на ощупь.

Задыхаясь, он запрокинул голову, зажмурился и приоткрыл рот, пока набухшие соски Бесс терлись о его пылающую кожу. На мгновение он напрягся всем телом, прежде чем судорожно прижать ее к себе. Его губы лихорадочно скользили по ее лицу, прикрытым векам, уголкам рта, впадинкам под ушами и всей длине шеи, прежде чем спуститься ниже и пылко прильнуть к отяжелевшей груди, коснуться которой он до боли желал с тех пор, как впервые увидел Бесс в этом соблазнительном черном платье.

Вновь подхватив Бесс на руки, Льюк понес ее к постели. Дрожь пронизывала их тела, словно они уже были единым целым. Взрыв глубинных, почти животных ощущений внизу живота опалил Бесс, едва Льюк сорвал с себя одежду и она увидела атласный блеск его кожи, отчаянное желание в глазах, когда он медленно, почти благоговейно Заключил ее в объятия.

В первый же момент пробуждения Бесс мгновенно окатила волна таких глубоких и острых чувств, что она удивилась, как ее хрупкое тело способно вместить их, не распавшись на миллионы крохотных, трепещущих в экстазе осколков.

Не открывая глаз, она поняла, что Льюк еще крепко спит. Его дыхание было ровным и глубоким, нагое тело — теплым и полным жизни под ее изогнутой рукой.

Бесс поборола искушение разбудить его. Медленно и осторожно она убрала руку и приподнялась на локте, глядя на него сверху вниз и чувствуя, что ее сердце переполняется невыносимой, мучительной любовью.

Как он прекрасен! Темные ресницы отбрасывают расплывчатые тени выше скул, губы соблазнительно приоткрылись во сне. Искушение было непреодолимым…

Более того — его страсть умеряла нежная забота, словно он интуитивно понял, что она — девственница. Когда он наконец вошел в нее полностью, она пробормотала его имя, а он глухо поправил:

— Лука — так меня назвали при рождении. Для тебя я Лука.

И вот теперь Бесс задала себе вопрос: позволил ли он и Хэлен называть его итальянским именем, тем, которое он носил, прежде чем его переиначили на английский лад? Этот вопрос стал для Бесс подобен физическому удару, заставившему ее обхватить себя руками в тщетной попытке сдержать потрясение.

Ужасное, неотвратимое и неудержимое потрясение, вызванное чувством вины.

Она провела ночь с будущим мужем своей сестры, предавалась с ним любви — с каждым разом все более страстно, пылко, бурно, забыв о робости.

Это было явное предательство, и Бесс не знала, сумеет ли загладить свою вину. Единственное оправдание — он тоже не смог ничего поделать с собой и влюбился в нее так же катастрофически стремительно, как она — в него.

Но катастрофы не случится, если он поймет, что любит ее, а не Хэлен.

Бесс больно прикусила нижнюю губу, ее глаза наполнились слезами, едва она поняла, как будет уязвлена Хэлен. А мама больше никогда не заговорит с ней. В семье считалось само собой разумеющимся, что Хэлен сделает блестящую партию, а она, Бесс, совершит благоразумный выбор.