Самозванка - Гамильтон Диана. Страница 3

— Да, я узнаю вас, — заявил Кампусано с холодной решительностью. Он сделал шаг или два назад, чтобы с нужного расстояния рассмотреть стоящее на мольберте полотно, и легкое сомнение проскользнуло в его дымчатых глазах. Однако оно тут же исчезло, и он продолжил: — На той вечеринке в Севилье вы выглядели лучше всех. Я пробыл там всего несколько минут, но заметил вас среди тех, кто снимался для рекламных буклетов моих отелей. Я сразу понял, что вы идеально подходите моему брату. — На какое-то мгновение его голос сел, но потом опять обрел былую силу. — А теперь, когда я увидел ребенка — вы не скажете мне его имя? — могу согласиться с любыми вашими претензиями.

Так, значит, он решил, что я — это Корди! — подумала Кэти. Сестренка придет в ярость, если когда-нибудь узнает, что кто-то мог спутать нас. Но осторожность заставила ее не торопиться с отрицанием, и она только холодно сказала:

— Его зовут Джон.

Жизнь научила ее осторожности, когда, после смерти матери, она оказалась старшей в семье. Еще подростком Корди была сущим Божьим наказанием: упрямая, тщеславная, беспринципная. И вот печальный итог — отказалась от собственного ребенка…

— Значит, Хуан.

Сеньор Кампусано тут же переделал имя Джонни на испанский лад, но Кэти воздержалась от возражений, посчитав их несущественными, и вместо этого намеренно резко произнесла:

— Извините, мы вас оставим. — Она посадила ребенка повыше, прижавшись щекой к его мягкой и нежной щечке. Губы у Джонни уже начали округляться — в любой момент он мог возмутиться задержкой кормления и задать такого ревака, от которого стены заходят ходуном. — Пора готовить ему еду. — И сделала еще один, как она надеялась, заключительный выпад: — Мне показалось, что я объяснила все достаточно ясно: мы не имеем к вам никаких претензий.

— Мы? — Черные полосы прямых бровей сошлись вместе, а взгляд метнулся на ее палец, где не было обручального кольца. — Кто такие ?мы??

— Джонни и я, конечно, — ответила Кэти с показной веселостью. Отчасти это была обыкновенная бравада, отчасти — попытка скрыть собственную роль. Но Корди бросила своего ребенка, ей не нужна подобная обуза. Значит, сестра автоматически отказалась и от предъявления каких бы то ни было претензий, рассудила Кэти.

— Ага. — На выразительном лице сеньора Кампусано мелькнуло нечто похожее на облегчение. — Однако Хуан недостаточно взрослый, чтобы принимать подобные решения, — сухо добавил испанец. Надменность, с которой он держался, вызвала у Кэти непреодолимое желание залепить ему пощечину. — Да и вы… — Он пожал широкими плечами, обтянутыми дорогим кашемировым пиджаком, и лишь учтивый тон немного смягчил последовавшее оскорбление: — Неужели вы попытаетесь уверить меня, что внезапно почувствовали себя вполне зрелой и ответственной особой?

Подавив первое желание заявить, что он ошибается, она вовсе не та легкомысленная особа, которая легла в постель с малознакомым мужчиной, да еще и поленилась оградить себя от нежелательной беременности, Кэти вдруг с ужасом почувствовала, что ее лицо заливает краска. А сеньор Кампусано принял ее смущение за признание вины. Ну конечно же, принял — одна его черная бровь приподнялась вверх, и он с подчеркнутой медлительностью ответил сам себе: — Думаю, и пытаться не стоит. Он улыбнулся, но изгиб его красивых чувственных губ лишь подчеркнул издевку. Наверняка он понимал, что его присутствие лишает ее дара речи, заставляет задыхаться и краснеть. Он был так силен, спокоен и уверен в себе, что даже воздух в комнате, казалось, наэлектризовался.

Я была права, когда решила быть с ним поосторожнее, подумала Кэти, крепче прижимая к себе извивающегося всем телом ребенка. И тут же получила еще одно подтверждение своей правоты. Вежливо и с неумолимой жесткостью испанец заявил:

— Претензии — обоюдоострый меч, сеньорита. Вы можете отказаться от своих, это ваше полное право. Но я не имею ни малейшего желания отказываться от моих. Это мое право. И мой долг.

Кэти отчетливо услышала в его словах угрозу, которая болью отдалась во всем теле. От страха у нее даже онемел кончик языка. Как она могла увидеть в его глазах какое-то чувство? Они были холодными, как смертоносный толедский клинок!

Но тепло извивающегося в ее руках малыша придало ей храбрости. Она гордо вздернула подбородок и бросила в лицо Хавьеру:

— Уж не хотите ли вы сказать, что отец Джонни решил предъявить какие-то права на своего сына?

Щеки ее запылали еще жарче, голос сорвался на визг, но ее это мало волновало. Ей надо было раз и навсегда дать ясно понять, что никакие претензии этого отца удовлетворены не будут. И тем более не сейчас, на самой щекотливой стадии процедуры усыновления. Но в этом она, конечно, признаться не могла и поэтому продолжила атаку:

— Пять месяцев он игнорировал существование Джонни, не говоря уже о периоде вынашивания, и поэтому его запоздалое внимание никого не интересует. А кстати, почему он не приехал сам? — Глаза Кэти метали молнии. — Побоялся, что ли? И послал вас выполнять за него грязную работенку?

Какой-то бесконечно долгий момент казалось, что его тело, его лицо вырублены из куска льда. Потом он сказал, едва шевеля губами:

— Francisco esta muerto.

Перевод был не нужен. Она побледнела, слово ?мертв? глухим звоном отдалось в голове. Груз печали заставил испанца невольно перейти на родной язык, и Кэти стало стыдно за свою бестактность. Лишь через минуту, когда ей удалось наконец справиться с собой, она тихо сказала:

— Мне очень жаль. Я не знала.

— Откуда вам было знать?

На секунду фиалковые глаза встретились с дымчато-серыми в мгновенной симпатии и понимании, и Кэти почувствовала, что она связана с ним чем-то гораздо более сильным, нежели простое сострадание… Насколько она заблуждалась, воображая что-либо подобное, стало ясно, когда он с равнодушной учтивостью, которая так легко ему давалась, сказал:

— У вас, как у матери Хуана, несомненно, есть свои претензии. Но это ни в коей мере не умаляет моих. Так как Франсиско не может законным образом признать своего сына, эту обязанность от имени семьи Кампусано возьму на себя я. Хуан нашего рода, нашей крови. И кроме того… — его глаза сузились, в них мелькнула усмешка, — он мой наследник. А теперь… я вижу, он начинает сердиться. — Тон испанца смягчился, и он протянул сильные смуглые руки. — Готовьте еду, а я подержу его. И не волнуйтесь… — Хавьер с непроницаемым видом встретил ее тревожный взгляд. — Я его не украду. Оставьте дверь открытой, чтобы я все время был в поле вашего зрения, если не доверяете.