Дракон восточного моря, кн. 2. Крепость Теней - Дворецкая Елизавета Алексеевна. Страница 12

– Это Бьярни поджег дом, больше некому! – воскликнула она, услышав, по какой причине сам конунг фьяллей натягивает на плечи медвежью накидку ее работника Сигге – единственного человека в округе, который был почти такого же роста, как Торвард.

– Какой еще Бьярни?

– Сын Сигмунда хёвдинга, средний сын.

– Но у него же было двое!

– А Бьярни побочный! – пояснил сам Хугвид бонд, опасливо косясь на незваных гостей, которые тем временем гремели котлами на кухне, выбирая подходящие. – Он родился от уладки-рабыни, вот его и не считают, но…

– Но один мужчина в доме у них все-таки нашелся, чтоб его тролли драли! – ругался Торвард конунг. – Вот всегда так! А, борода? Хлопот не оберешься с этими героями! Один решил ни за что не пускать меня в дом, другой решил во что бы то ни стало выпереть меня оттуда, раз уж я вошел! А по-другому, раз уж я вошел, меня не выгонишь, только крышу поджечь и осталось! Вот упрямые скоты! Ну, Эрли! Что ты там застрял, девчонку нашел? Лучше кожаную рубашку себе поищи.

Ближе к вечеру фьялли столкнули оба корабля и перешли ближе к усадьбе Челнок, жилищу Хольма бонда. Здесь не могло поместиться почти триста человек, поэтому около полусотни поневоле охраняло на берегу корабли, прохаживаясь вокруг костров и ожидая смены. На этот раз фьялли были умнее и выставили хорошую стражу снаружи усадьбы, убедившись сначала, что внутри не осталось ни одного человека из хозяйских домочадцев.

Утром они наконец отплыли. Бьярни смотрел с пригорка им вслед, остро жалея, что нет никакого средства поджечь эти корабли на воде и отправить их вместе с дружинами прямиком в Валхаллу. Утешало только то, что незваные гости Камбифьорда все-таки не так хорошо здесь отдохнули, как рассчитывали: им пришлось и побеспокоиться, и померзнуть, и похлопотать. Отплывая, они выглядели уже не так гордо, как тогда, когда сюда явились: кое-как одетые в потертые накидки и грубые плащи рабов, в чужих дырявых шапках, обутые в поношенные башмаки, иные из которых даже работники не посчитали нужным брать с собой, они были похожи скорее на нищих бродяг, чем на дружину одного из самых знатных и прославленных вождей Морского Пути. Оставалось только посочувствовать тем, кто сейчас встретится им по дороге.

Глава 2

Два корабля на веслах выходили из Камбифьорда. Ветер усиливался, где-то над горами собирался снег.

– Куда пойдем, конунг? – окликнул Хьёрт Вершина, уже немолодой, опытный хирдман, в походах часто исполнявший должность кормчего и потому занимавший в дружине одно из самых почетных мест.

До той бури, которая загнала их сюда, оба корабля шли по ветру, не ставя перед собой никакой определенной цели. Собственно, все последние месяцы у Торварда конунга имелась только одна цель: держаться подальше от дома и от Фьялленланда вообще. Это было тем легче исполнить, что после битвы четырех конунгов в Аскефьорде он стал испытывать настоящее отвращение к жизни у родного очага, и его тянуло в море. На одном месте его томила тоска, мешавшая найти себе пристанище на зиму вдали от Аскефьорда, и он продолжал странствовать по воле ветров и волн, как настоящий «морской конунг». За несколько месяцев под грузом проклятия он сильно изменился: стал мрачен, вспыльчив, раздражителен и вообще неуживчив, так что даже собственная дружина выносила его с трудом. Это не считая диких приступов беспричинной ярости, уже не раз с ним случавшихся.

Понимая, что во время этих приступов он за себя не отвечает и может натворить дел, Торвард приказал приближенным и телохранителям удерживать его силой, если уж очень разойдется. Но в Камберге он впервые выплеснул свою ярость на женщину. На одну из тех, в ком жила часть души Великой Богини, именем и силой которой он был проклят. Ярость и жажда разрушения вскипели в нем при первом проблеске страха в широко раскрытых серых глазах под тонкими, красиво изогнутыми бровями, и белые зубы, по-детски видные среди приоткрытых ярких и манящих губ, чуть не лишили его остатков рассудка. Теперь Торвард испытывал мучительный стыд – не перед оставшейся где-то позади Йорой, а перед собой и собственными людьми. Все силы его души и тела в последние полгода были сосредоточены на том, чтобы не давать проклятью власти над собой, но вчера он едва не уступил. Проклятье Эрхины лишило его силы, оставив только мощь, и в этом таилась ловушка. Голос Богини, указывающий всякому смертному правильный путь, больше не звучал в его душе, а кипящая в жилах мощь заставляла метаться, только увеличивая пропасть между Богиней и собой. Торвард смутно ощущал, что путь к примирению с нею лежит через женщин, но проклятье наложило запрет на любовь, заставило женщин отвечать ему страхом и ненавистью. Получался замкнутый круг: стремясь выбраться из ямы, Торвард своими усилиями только углублял ее и проваливался все глубже. И все это он понимал, что делало его существование еще более мучительным. Он был как тот сын древнего короля, превращенный в дракона, внушающего ужас и неприязнь всем, и в первую очередь себе. Но как выбраться из жуткой драконьей шкуры, Торвард не знал. Тот дракон просто жрал невест, которых ему находили, и Торвард, вспоминая свои вчерашние ощущения, понимал, что недалеко от него ушел. Не зная, как дать выход ненависти и отвращению к самому себе, он в бессильной злости вцепился зубами в собственную руку – как волк, грызущий собственную лапу, пытается выгрызть из нее стрелу.

Сёльви метнул на него тревожный взгляд.

– Если опять начну чудить – сразу бейте по голове чем-нибудь тяжелым, – бросил Торвард. – Но не давайте мне так… уродствовать. Кетиль, слышал? Особенно с женщинами. Иначе это никогда не пройдет.

– Если опять начнется, попробуй представить, что перед тобой… ну, кого из наших ты сейчас любишь? – негромко посоветовал Сёльви, сам не уверенный, что это поможет.

– Сэлу… – помолчав, тихо отозвался Торвард. Закрыв глаза, он с трудом пытался восстановить в памяти знакомое лицо, но видел какое-то расплывчатое пятно. Все, что было до проклятья, помнилось смутно, как давний сон. Он не потерял памяти о событиях своей прежней жизни, но забыл прежние чувства, помнил, что было, но не помнил как . – С ней я никогда бы не смог так… Но она любит меня… Или раньше любила, пока я не стал таким уродом.

– Когда перед тобой женщина, попытайся увидеть в ней Богиню, – сказал Сёльви. – Даже если она боится тебя – не обращай внимания, это только на поверхности. В глубине ее души живет Богиня, попробуй обращаться к ней. А Богиня любит тебя, как и всех, потому что такова ее природа. Эрхина только разорвала ее связь с тобой. Но повлиять на саму Богиню ей не под силу.

– Что бы я без тебя делал, – проворчал Торвард. – Ладно, хватит об этом. Пойдем по ветру! – Он оставил весло ближайшему свободному хирдману и поднялся, оглядывая горизонт. – Ставьте парус, ветер будет хороший.

Несколько человек принялись разворачивать и крепить парус – довольно новый, взятый в качестве добычи с одного из больших кораблей Бергвида Черной Шкуры. На красном полотне были три широкие синие полосы сверху вниз, и Торварду нравилось это яркое пятно на серой глади моря. Любовь ко всему яркому, бросающемуся в глаза он сохранил и теперь. Торвард махнул рукой Халльмунду, наблюдавшему за его действиями с «Единорога», и там тоже стали подбирать весла.

– Ветер южный! – заметил Торберг Чайка. – Это нас прямо к Винденэсу принесет.

– И хорошо! – отозвался Торвард. – Все равно нам нужно к ближайшему торговому месту. Среди зимы торги только у конунгов на том берегу, или в Винденэсе, или у слэттов. Но слэтты далеко, а в Винденэсе будем завтра к полудню, если ветер не переменится. А то ведь на вас смотреть стыдно! – Он окинул взглядом дружину, тесно сидящую на скамьях и даже на днище корабля, и усмехнулся. – Так и хочется спросить, из-под какого камня вы выползли, тролли неумытые?

Зрелище и впрямь было примечательное: на него смотрели почти две сотни хмурых, закопченных лиц, многие со свежими ожогами, с опаленными бородами и бровями. Драные, заплатанные, засаленные плащи, накидки со свалявшимся мехом, полысевшие овчины были под стать облику погорельцев, и только дорогое оружие, перстни, гривны, браслеты и пояса с серебряными бляшками выглядели здесь совсем неуместно.