Я, Чудо-юдо - Мерцалов Игорь. Страница 37

Я чуть было не ляпнул: «Да разве ж это возраст?» К счастью, вовремя спохватился. В этой патриархальной эпохе – да, возраст, и еще какой. Причем бытует сие мнение отнюдь не из-за варварского пренебрежения к человеческой личности, которое авторы так любят приписывать «диким» историческим временам.

Просто успехи народной медицины, которой в мои дни принято петь дифирамбы, как ни велики в сравнении с банальной фармацевтикой, в былые века, к сожалению, не могли воспрепятствовать высокой детской смертности. А потому от женщин требовалось как можно раньше начинать рожать без передыху – и только так достигался прирост населения. В двадцать один год женщине ничего не стоило нянчить двух-трех бэби, а первенец уже мог бы переселиться из женской половины дома в мужскую.

Как, однако, велика сила привычки! Ведь вроде бы я все это где-то читал, слышал, знаю – но чуть было не влез с замечанием. Что ж, наша эпоха другая. Мы так старательно ценим личность, что стремительно доводим ее идеал до полнейшего инфантилизма. Здесь женщина, скажем, в восемнадцать – это психически взрослая женщина. В наше время моей последней пассии было двадцать три, но психологический возраст, как бы помягче сказать, колебался между тринадцатью и шестнадцатью.

Уважаемых феминисток прошу не беспокоиться и не вострить ноготки. У девушки был брат-близнец, чей эгоцентризм сохранился нетленным вообще лет с четырех…

Простите за лирическое отступление, это так, к слову пришлось.

Купец продолжал жаловаться на нелюбимую жену. Он, не задумываясь, признавал свою вину там, где ее чувствовал, причем его поведение ничуть не отдавало сценическим битием себя в грудь.

Волей-неволей мы с Платоном прониклись сочувствием к несчастной девушке (а надо сказать, о ней Семен горевал больше, чем о себе), особенно когда узнали, что бедняжке не избежать несчастливого брака со старым богачом – это и было то самое средство по-скорому раздобыть денег, о котором купец не хотел и вспоминать лишний раз. Если прежде Настасья могла себе позволить привередничать, то теперь она, добрая душа, конечно, еще вперед батюшки предложит такое решение.

Но, как видно, купцу и самому неловко было нюни распускать, вскоре он взял себя в руки и спросил:

– А скоро ли ты, Чудо-юдо, отправишь меня домой?

Я замялся.

– Отправлю-то хоть сейчас… Только вот сначала бы Рудю дождаться. Ведь обещал же он!

– У Рудольфия, я мыслю, дел теперь по горло, – усмехнулся Платон.

– Ну да, если он там и правда новую идеологию двигает, – согласился я. – Занятой теперь человек. Надо же было ему голову заморочить… Блин, аж перед историками неудобно. Но если все так, то Рудя просто свинтус. Трудно, что ли, кольцо с пальца на палец перекинуть? Забежал на пять минут: все, мол, в порядке, ребята, здоров, не кашляю, и вам того же. Ладно, предположим, он теперь среди своих, старые привычки вспоминает, а мы ему уже никто и звать нас никак. Но в таком случае где обещанные посланцы ордена, до дрожи заинтересованные в магической поддержке?

– Не пойму я вас, судари любезные, – покачал головой Семен Гривна.

– Да видишь, ерунда такая. Способ переброски человека до дому, до хаты у нас имеется, только он еще не опробован по уму…

– А давай я проверю? – предложил вдруг Платон.

– В каком смысле? Ты же никуда уходить не собирался.

– И не уйду. Просто слетаю на колечке волшебном в родной Новгород, осмотрюсь и сей же миг назад ворочусь.

– Не слишком ли это опасно?

– Думаю, нет, – уверенно сказал Платон. – Дело наверняка не в кольце, а в Рудольфии.

Я задумался. Вероятнее всего, ремесленник прав. Трудно предположить, что кольца – магическое орудие изощренного убийства или похищения. Охотиться таким способом можно только на знатных особ, и уже поэтому кольца должны стоить бешеных денег. Но если так, то Заллус не стал бы разбрасываться ими. Так что, скорее всего, Платон прав.

И все-таки на душе у меня было неспокойно, когда я принес ему одно из оставшихся колец, которые держал на полке.

– Ты хорошо подумал? Мало ли что…

– Да не волнуйся, Чудо-юдо, все будет хорошо. Как там колдун говорил – на левый мизинец надеть и пожелать? – уточнил Платон, взял из моей лапы кольцо и без лишних размышлений нацепил на палец.

И никуда не делся. Мы обменялись удивленными взглядами. Ничего не понимающий Семен Гривна глядел на нас уже с явной опаской.

– Может, на правую руку? – спросил Платон и тут же попробовал – с тем же результатом.

– А ты старательно место представил?

– Конечно. Самое памятное выбрал – харчевню Фомы Наумича у причалов, где мы всей артелью проживали.

– Ежели ты с помощью колечка хотел там очутиться, – подал голос купец, – то опоздал на семь лет без малого. Был тогда пожар великий в Новгороде, причалы погорели, несколько ладей, дома на берегу, а с ними и харчевня.

– Верно? Не путаешь ли, Семен Алексеевич?

– Еще бы мне путать – как раз на одной из ладей мои пожитки дымом пошли. Все помню…

Интересно, как с такой патологической невезучестью он вообще ухитрился стать купцом?

– Тогда все понятно, – сказал я. – Кольцо не может доставить тебя в место, которого нет.

– Куда бы попробовать? – почесал в затылке Платон. – Скажи, Семен Алексеевич, что в Новгороде не изменилось за восемнадцать лет?

Купец пожал плечами:

– Да много чего. Церквы белокаменные, палаты боярские, сколь помню, как стояли, так и стоят. Ну это навряд ли подходит, да? Торговые ряды…

– Точно! В церкву этак влетать грешно, боярские палаты я лишь издали видел, а вот торговые ряды…

Он снова окольцевался – и на сей раз исчез. Охнул изумленный купец, тревожно мяукнул неведомо когда вернувшийся кот. В полнейшей тишине мы прождали минуту, две… так, во всяком случае, нам показалось.

– И что… – начал было говорить Семен, как вдруг горница вновь озарилась электрическим просверком и на пол рухнул Платон… охающий, стонущий, в изодранной одежде и окровавленный!

Мы все трое бросились к нему, подняли на руки, усадили за стол. Я велел Семену взять рушник и промокнуть кровь на лице ремесленника. По счастью, путешественник не был ранен, а кровь обильно текла только из разбитого носа. Левое ухо распухало на глазах.

Я снял с шеи лечебный амулет и поочередно приложил к пострадавшим точкам. Платон прокашлялся и сипло попросил:

– Еще к пояснице, пожалуйста… ага, и ребрам, вот тут. Уф!

Семен налил страдальцу вина:

– Хлебни, взбодрись.

– А теперь говори, что случилось-то, – поторопил я.

– Кольцо работает, да еще как, – все еще морщась, объявил Платон. – Славно работает. Очутился я прямехонько на рынке, как задумал. В глазах еще искры плясали, ничего не вижу, только чую – на чем-то мягком сижу. И шум новгородский, тысячеголосый вокруг. И вот среди этого шума чей-то крик: «Вор, держите вора, бейте вора!» Я так еще глаза протер, головой помотал – любопытно стало, про кого кричат… Оказалось, про меня. Счастье, что я быстро это понял, – помолчав, заключил он. – Успел колечко перекинуть. Кстати, забери его, Чудо. Ага, подальше, подальше положи…

Уяснив принцип управления кольцом, Семен Гривна был готов отправиться на Сарему хоть в ту же минуту. И хотя, глядя на него, трудно было предположить, что еще сегодня ночью этот человек прощался с жизнью, барахтаясь в бурных волнах ночного моря, я убедил его повременить хотя бы до завтра, а заодно хорошенько обдумать свое возвращение.

В целом он произвел на меня приятное впечатление. Был простоват, чем, надо полагать, по большому счету и объяснялись его неудачи в бизнесе, зато прям и искренен. В меру практичен и в меру сентиментален, вспыльчив, но отходчив, набожен, но напрочь лишен фанатизма. Единственно, он никак не мог принять космическое спокойствие Платона, когда заходила речь о некоторых, с его точки зрения абсолютно безусловных понятиях…

– Возвращайся, Платон. Руси дельные люди нужны. Хоть бы и на Сареме – мастеровой толковый, вроде тебя, как воздух нужен. Озолотишься!