Рождение волшебницы - Маслюков Валентин Сергеевич. Страница 11

– Они вас ищут, – проговорила Золотинка свистящим шепотом, – чтобы… чтобы…

Даже сейчас, в миг крайнего напряжения, она не отважилась произнести вслух и тем как бы узаконить жуткое слово «убивать».

– Ты Золотой Горшок? – спросил он, настороженно поводя глазами.

– Да, – шепотом отвечала Золотинка.

– Солоно тебе приходится от наших удальцов. Верно? – продолжал он несвоевременный, опасливым шепотком разговор. Что-то похожее на горечь почудилось ей в «удальцах».

Однако она не хотела поддаваться на жалость, которая увлекала ее в дебри предательства.

– Почему? – пробормотала она. – Это мои друзья.

– Ну и ладно, – быстро согласился пират.

Озираясь, он начал выбираться из промоины, обругал свои расхлябанные ноги и позвал:

– Подойди сюда.

В этом Золотинка не могла отказать. Он сразу же поймал ее за плечо и пронзительно глянул: «Ага! Теперь я тебя съем!»

– Давайте палочку, я помогу, – прошептала она жалким голоском.

Да поздно: Шутиха глядела на них ошалелыми глазами. И бежали мальчишки. Пират больно стиснул Золотинку, но тут же толкнул ее, проворным большим ящером вскарабкался на песчаный гребень и перехватил клюку, бешено озираясь. Запыхавшись, примчался Чмут, скинул с плеча длинный, неловкий в обращении дрын, упер его о песок и тогда произнес:

– Ты отойди, Горшок!

Она замотала головой, что значило «нет». Она стояла рядом с пиратом, безмолвная и скованная, обратившись лицом к возбужденным мальчишкам, и глаза ее наполнялись слезами. Понимая все меньше, мальчишки теряли боевой пыл, тот лихорадочный запал, который должен был кинуть их в схватку, как стаю рычащих шавок и щенков.

Невзначай оглянувшись, Золотинка не обнаружила пирата на прежнем месте, он подвинулся на шажок… и еще подвинулся, чтобы ею заслониться. Расслабилась слезная хватка в горле: выходит, не так уж все это было глупо, если он искал у нее защиты.

– Она… Она предательница! – сообразил Чмут. – Она снюхалась с Пиратом! – добавил он громким развязным голосом. – Застрельщики, вперед!

Застрельщики – самая юная часть войска – мялись. Плоские, почти без век, как у змеи или черепахи, глаза Чмута на темном и тоже плоском лице сузились. Он оглядел ряды дрогнувшего войска и беспокойно переступил кривыми ногами в тесных штанах. Переставил дрын, уперся в него еще основательней, и однако, при всех своих суетливых перемещениях, остался на месте.

– Горшок, что они говорят, правда? – крикнул Баламут.

– Неправда! – сказала она, но голос пресекся.

Между тем понукания Чмута не остались без последствий. Все равно камни нужно было пустить в дело, раз уж они оттягивали пазухи. И только был дан пример, камни посыпались в недолет и в перелет. Гулко стукнул черный борт барки, а Золотинка охнула от хлюпкого удара в живот.

– Горшок, я нечаянно! – испуганно воскликнул кто-то из мальчишек. Застрельщики сразу попятились, на всякий случай оглядываясь.

– Что больно? Больно, да? – Баламут жалко переминался, едва удерживаясь, чтобы не броситься к стонущей Золотинке. Бледный мальчишка с тонкими руками.

– Мне не больно! – мученически исказившись лицом, сказала Золотинка. И на этот раз не слишком уж далеко отошла от истины.

– Я не буду! Я всё… – Баламут выпростал отягощенную камнями рубашку – камни посыпались.

– Пусть лучше Горшок уйдет, чего она?! – раздавались слабодушные голоса.

А так ведь оно и бывает. Не имея мужества возразить, люди с видимым воодушевлением участвуют в сомнительной затее, тогда как ждут на самом деле лишь предлога, чтобы устраниться. Золотинка и стала таким предлогом – безусловно благовидным. Не будет большим преувеличением сказать, что и миловидным. Очень и очень миловидным предлогом, если взять на заметку, что в десять лет ее будущий расцвет уже угадывался. Славная была девочка.

Золотинка стояла, превозмогая душевную смуту, и в этой внутренней борьбе обретала уверенность стоять и дальше. Пират испускал шипящие и хрипящие звуки. Чмут свирепствовал, пытаясь удержать дрогнувшие войска. Он бросил кол и обрушился на соратников с бранью, осыпая их упреками в трусости, укоряя прежними клятвами и прежней отвагой. Он замельтешил, засуетился и нарвался на бунт:

– Пошел ты сам!..

– Приворожил он ее – вот! – впадая в исступление, вдохновенно вещал Чмут. – Горшок – она нечисть. Нечистая сила. Нежить. Пират слово знает, слово скажет, она и ночью подымется.

– Дурак ты, Чмут! – крикнула Золотинка сорванным голосом. Повернулась к мальчишкам спиной, не глянув и на пирата, и пошла к затону. Когда вода поднялась по пояс, она украдкой сполоснула лицо, а потом поплыла.

Золотинка вернулась на корабельный двор не прежде, чем обрела душевное равновесие, но для этого не потребовалось много времени. Уже на следующий день явилась она к мальчишкам, они заметили ее и замолкли. На плотном влажном песке лежало между ними кольцо для игры в свайку… Молчание разрешилось нехорошо: игроки заговорили между собой, без нужды перекладывая в руках тяжелые плоские гвозди.

Гордость Золотинки не требовала жертвоприношений, Золотинка удовлетворилась бы обычным полуприветствием. А в этих неестественно громких, ломающихся от внутреннего беспокойства голосах содержался вызов. Она постояла, с неестественным упорством уставившись под ноги, туда, где кольцо, и удалилась, не обронив ни слова.

И на беду попался ей затаившийся в лодке пират. Высунул над краем гнезда замотанную платком, гладкую, как у стервятника, голову – Золотинка содрогнулась.

– Пойди сюда, детка, – прошелестел вкрадчивый голос.

Все это происходило на глазах мальчишек. Потупившись, чтобы не выдать раздерганные чувства, она повернула к лодке. Мальчишки пошли прочь, ни слова ей ни сказав.

Изо дня в день пират встречал теперь Золотинку смешком – заискивающим каким-то и каким-то ускользающим.

– Какая честь, сударыня! – обветренные губы его, резкой чертой разделявшие похожий на клюв нос и узкий подбородок, растягивались в ухмылку.

– Не скрою, были времена, когда известные красавицы Мессалоники с тревогой и надеждой искали улыбку на лице Сныри Суки – ваш покорный слуга, сударыня! – Громыхнув деревяшками, пират возлагал темную жесткую ладонь на золотистую головку девочки и оглаживал ее. – Когда-то я был Снырей Сукой. Но, увы, колесо судьбы сделало оборот – кого теперь поразит это имя!.. Через эти вот руки – да! – прошло двадцать тысяч червонцев. Эти руки держали золото – я греб его лопатой! Скольких ты убил? Ха! Ну, я скажу: пятьдесят. Я скажу: сто пятьдесят. Кто мне поверит? А ведь Чмутов отец, Турыга, был у меня в руках. Теперь бы не упустил. Кабы знать, как оно все через пятнадцать лет обернется… Ха! – он замолчал, глядя куда-то в сторону. – Ха… я бы больше топил и вешал… И эти людишки – пузыри на грязной воде…

– Вы негодяй! – задыхаясь, воскликнула Золотинка звенящим голосом.

Пират осекся, изменившись в лице, а она бросилась прочь – навсегда.

Сверкая глазами, шагала она без пути и яростным рывком головы разметывала по плечам волосы… Когда высунулся вдруг из засады длинноногий таракан Чмут, зажал ей рот и потащил в канаву, в углубленную щель между стоящими на сваях амбарами. После недолгой, безнадежной для Золотинки борьбы он поймал ее руку, чтобы крутить, – она согнулась и застонала. Переступая взад и вперед, они чавкали грязью, давили босыми ступнями ракушки и мягкую гниль водорослей.

– Так что, знает пират заклятие?

– Но ты же дурак, Чмут! – отозвалась Золотинка, не скрывая слез. – Как я тебе докажу?

Он хмыкнул и надавил руку, напоминая, кто хозяин положения.

– Пират знает заклятие?

– Знает.

– Что же он тогда не обратил тебя в груду червонцев, если знает?

– Зачем ему, когда у него сорок таких груд зарыто! Он двадцать тысяч червонцев лопатой греб.

– Двадцать тысяч? – повторил Чмут, невольно смягчаясь.

Золотинка не отвечала. Сомнения мучителя были так велики, что он отпустил руку.

– Слушай, Горшок, – проговорил он с деланной небрежностью. – Давай по-хорошему.