Рождение волшебницы - Маслюков Валентин Сергеевич. Страница 32

– Ничего не скажу вам, уважаемая, ничего! – пророкотал он потрясенной вдове. – Не рассчитывайте, рассчитывать не нужно. Мой здешний товарищ э… Плевака…

– Поплева, – вынужден был подсказать тот.

– Высокочтимый товарищ Поплева утверждает, что воскрешение невозможно. Примите это во внимание. Боюсь, мне пришлось бы совершить чудо, для того чтобы опровергнуть мнение товарища.

– Да-да… Совершите! – быстро сказала вдова. – Я согласна.

– Вот так вот, уважаемая! – глубокомысленно ответствовал Миха Лунь. И столько в этом барственном, неколебимо самоуверенном голосе было значительности, полной какого-то ускользающего смысла, что каждый мог извлечь из нескольких полнозвучных слов волшебника все, что ему хотелось. – Пойдемте, товарищ, завтракать. По мне, так пора завтракать!

Откровенно обескураженный прихотливым переходом от гроба к завтраку, Поплева позволил себя увлечь, а Золотинка, оставленная без присмотра, метнулась к застывшей в тупом изумлении вдове и с непосредственностью впечатлительного человека схватила ее за руки.

– Простите нас! – быстро сказала девушка. – Простите!

Вмешательство Золотинки заставило волшебника остановиться:

– Ваша дочь, товарищ?

Отринутая вдовой, Золотинка споткнулась о гроб.

– Подойди сюда, детка, – воскликнул Миха Лунь. Небрежным мановением руки он переменил действо и сделал событием Золотинку. Покойник и все вокруг него поблекло перед живыми глазами девушки, перед смятением золотых волос и лиловым платьем.

– Прелюбопытнейшая… да, занятно, – откинув голову, отчего он казался еще выше и величественнее, бормотал волшебник.

– А знаете что, товарищ! – встрепенулся он вдруг и громыхнул с божественным бесстыдством: – Зачем вам эта девица? Простите за откровенность… А? Чисто по-свойски… – глаза его прикрылись, разошлись толстые, любострастные губы. Он поплыл. Ладья воображения качалась без руля и ветрил… Потом встряхнул голову, отгоняя наваждение, и обратился к Поплеве с игривой живостью: – А что, милейший, отдайте эту юницу мне!

Поплева, и оскорбленный, и потерянный, молчал. Объявшая его немота была сродни ужасу.

И прозвучал звонкий голос Золотинки:

– Простите, сударь! – сказала она с налета. – Я слышала, что у воспитанных людей не принято называть друг друга «милейший». Моего отца зовут Поплева – честное имя! Вы можете называть его товарищ, можете сударь – как угодно.

Если бы Золотинка заговорила на тарабарском языке, ошарашенная ее дерзким негодованием толпа поняла бы, наверное, не больше. Но волшебник, имевший, видимо, известное представление о тарабарских языках, понял. А остальное домыслил.

– Ого! – произнес он и выпятил губы, как неробкий человек, получивший нежданно-негаданно позабавивший его отпор.

Улыбаясь тоненькими, словно нарисованными иглой морщинками, явился старообразный молодой человек. С величайшими предосторожностями, будто имел дело с драгоценным, но слегка надтреснутым сосудом, он принял Золотинку под локоток, увлекая ее к дому. Она не сопротивлялась. Впереди следовала другая пара – Поплева и Миха: они мило разговаривали, оглядываясь на молодежь. Рука старообразного молодого человека подрагивала, походка у него была дерганая.

Когда закрылась входная дверь, Золотинка в полумраке остановилась. Скоро на уровне поднятой свечи затеплился желтый свет, озаривший пальцы и обнаженное предплечье волшебника под опавшим рукавом. Сам собой светился самоцвет перстня.

– Сие есть не волшебство, – назидательно заметил Миха Лунь, – а предмет волшебству. Как солнце есть предмет свету.

– Да, солнце! – повторила Золотинка и зачем-то хихикнула. Хотелось смеяться.

Перед поворотом налево она ступила в мягко стекающие пряди волокнистого тумана, который призрачно светился. Лиловый подол платья всколыхнулся сумеречными переливами. Дальше больше – сползая по ступеням, распадающийся туман лизал ноги. Верхняя площадка лестницы, представлявшая собой закуток с грязноватыми стенами и кадкой в углу, залита была сплошь. Золотинка ахнула.

Через открытую настежь дверь было видно, что в горнице плещется сияющее море. И хотя темно-красные, в цветочек, стены замыкали стихию со всех сторон, пологая волна не теряла размаха. Она выкатывалась от посудного поставца с дальнего края горницы. По темному, сложенному скрещенными балками потолку бежали светлые солнечные жгуты отраженного волнами сияния. Но светила не было – только изумрудный клочок моря, заключенный в четыре стены.

Закрытые ставнями окна пропускали полосы света – от обыкновенного уличного солнца. И оно, как можно было понять, находилось в непримиримых отношениях с тем таинственным, невидимым светилом, которое зажигало волшебные волны. Там, где проникший в щель ставни луч пронзал море, он разъедал его начисто, словно растворял. В бегущей волне скользила неподвижная прореха.

Посреди комнаты плавал накрытый к завтраку стол, и здесь же, заливаемые по самую спинку, стулья. Нахлынув и спадая, волны, однако, не оставляли следов: и дерево, и скатерть оставались сухими.

– Каково, а? – Миха Лунь тронул Золотинкино плечо.

– О! Да! – часто закивала она, ошеломленная беспричинной радостью. – Чудо! Чудо, что такое!

– Вот я и думал, что должно понравиться, – самодовольно заметил волшебник.

Они оказались за столом втроем, а старообразный молодой человек прислуживал, без всплеска расхаживая по волнам.

Кудай – так звали ученика волшебника. Тесная одежда темных тонов безжалостно выставляла напоказ его хилые стати. Дыхание у него было зажатое, стесненное, словно Кудайка мучился, постоянно куда-то протискиваясь. Справедливость требовала, однако, отметить, что черты увядшего лица можно было признать приятными, несколько женственными и даже отчасти утонченными. А мелкие несообразности?.. Но это, видно, зыбкий зеленоватый свет, исходивший от колышущей волны, расквасил нос молодого человека багровой каплей – проступили старческие прожилки. Иногда Золотинка видела пугающие изменения в облике ученика, а в другой раз – ничего особенного.

– Бочонок портавара, нынче ночью мне доставили его из Мессалоники. Знатное винцо. За государевым столом этот портавар будут подавать недели через две. – Среди оживленного разговора с Поплевой Миха Лунь не упустил и маленькое Золотинкино затруднение: с некоторой опаской она держала на весу стакан вина.

Девушка не призналась, что никогда вина не пила, и покраснела.

– Из Мессалоники? Ночью? – сказала она с удивившей ее саму небрежностью – какой-то противной и… лживой.

– Я велю отослать бочонок вам на дом.

– Признаться, портавар нам не по карману, – с неуверенной улыбкой возразил Поплева.

– За морем телушка полушка, да червонец перевоз, – тонко усмехнулся Миха. – Я, собственно, имел в виду товарищескую любезность, не более того. Но если настаиваете на оплате, на полушке и сойдемся. Большего оно не стоит – в Мессалонике.

Поплева тоже покраснел вслед за Золотинкой, густо зарделся щеками. Зеленый свет, значит, ничего не скрывал. Напротив, в этом волшебном, морочном свете были они перед Михой Лунем, как на ладони, – оба, и Поплева, и его дочка. Тутошние товарищи волшебника. Туземцы.

Храбро сморщившись, Золотинка глотнула с треть стакана.

– …Да нет же, – с властной ленцой возражал между тем Поплеве Миха, – наоборот, товарищ, тут всё загадка. Почему все не кидаются волхвовать?.. Все это мельтешение безвестных поколений – извините. Тщета жизни. Можно ли жить брюхом, когда высоко-высоко… где-то над головами – не разглядишь! – таинственно шумит под ветрами вечности полная листьев и цветов крона?! Вот объясните это, товарищ! Вы человек из народа. Вы знаете жизнь. Что подсказывает вам природный рассудок, не испорченный еще эдакими, в самом деле… э… разными штучками? Беретесь вы объяснить? Почему, значит, жены не побросали мужей, а мужья жен и не кинулись все волхвовать? А?.. То-то! Вот мы с вами сидим, в некотором роде волшебники, – щедро расплескивая вино, Миха Лунь очертил стаканом объемлющий присутствующих круг. – Вот нас четверо товарищей, тех, кто ступил на этот исполненный сомнений и трудов, но благородный путь…