Рождение волшебницы - Маслюков Валентин Сергеевич. Страница 61

Следующий день она провела за шитьем, не покидая лавки, потому что Чепчуг спозаранку ушел в земство, а Зимка сначала долго спала, а потом удалилась, принарядившись. К вечеру получилось из Золотинки вот что: стройный юноша с тонким перехватом в поясе, но достаточно широкий в плечах – она подложила туда стеганой пакли. Штаны у нее были красные в обтяжку, с желтыми полосами на левой ноге, они отчетливо рисовали по-мальчишески крепкие икры и бедра. Короткая, просторно сшитая курточка темно-зеленого сукна имела широкие вырезы по бокам, образуя спереди и сзади полы вроде передничков. Конечно, Золотинка не сама это выдумала: так ходили не вошедшие еще в возраст владетельские дети и младшие слуги – до изрядных лет уже, иногда до седин. Ребенка она вроде бы уже переросла, но и на порядочного мусорщика не тянула, слишком свежая и остроглазая. Сколько ни вертела она потрепанную Чепчугову шляпу с обвислыми полями, как ни натягивала ее на уши, чтобы притушить блестящие глаза, оставались еще щеки нежнейшего румянца и улыбчивые губы.

Губы следовало смирить. И на щеки она нашла управу, втерев темную мазь. Правда, не удержалась и вместо более подходящего для такого случая дегтя прибегла к тончайшим благовониям на китовой амбре. Эти притирания она сама же и готовила на продажу, так что не поскупилась… Все ничего, да только теперь от Золотинки на три шага против ветра разило удушливым цветочным запахом, голова кружилась, как в весеннем лесу, напоенном ароматами разогретой смолы и фиалок.

Ладно, пусть, сказала она сама себе, понимая, что совершенство все равно недостижимо. Предупредила Чепчугову старуху, что в лавке никого нет, и ушла.

Да! Прихватила она еще пустой ушат, в каких носят помои. И с этим ушатом на голове, подгадав час, направилась к черному входу княжеского особняка. Краем глаза Золотинка приметила, что бывалые стражники пялятся на нее с недоверием. Но отвернулась безразлично и… не услышала окрика. Лишь мурашки сбежали по спине – в том самом месте, верно, где сверлил ее взглядом поседелый рубака в надвинутом низко шлеме.

Золотинка вошла и притворила дверь. В сенях на каменном полу стоял такой же ушат, как у нее, только полный помоев. И вчерашняя жердь тут же, у стены. Еще она успела приметить промелькнувшую тень. Как будто один из кухонных мужиков при появлении ее отпрянул в коридор налево, откуда несло теплым и кислым духом.

Стоило ей легонечко перехватить ушат, который она держала на голове, как послышались ответные шорохи. На пороге в темный проход явился и бросил взгляд исподлобья скованный в движениях парень, вроде мусорщика. Кургузая, тесная курточка на частых медных пуговицах. Какой-то несуразный колпак на голове. Поношенные темные штаны – они лежали складками на вполне изящных, тонкой кожи башмаках.

От растерянности Золотинка несколько лишних мгновений глядела на него в упор, и это не понравилось незнакомцу. Он нахмурился. Уклоняясь от праздных разговоров, кухонный парень схватил жердь и принялся продевать ее в ухо бадьи. Задний конец палки уперся при этом в стену, не позволяя довернуть ее, чтобы попасть во второе ухо. Золотинка, радуясь, что ее ни о чем не спросили и ни в чем не заподозрили, кинулась помогать и двинула тяжелый ушат по полу. В близком соседстве с напарником юноша учуял ошеломительный запах фиалок и удивленно потянул носом. Потом он поспешно поднялся и взялся за передний конец жерди.

Сердитым ударом ноги юноша распахнул дверь, Золотинка едва успела подхватить жердь и ничего толком не сообразила, как очутилась на улице.

У Золотинки имелись веские основания досадовать на кухонного молодца, который увлек ее против воли из жилища княжича, но злился почему-то он. Колючий и взъерошенный, словно бы заранее готовый к отпору, с видимым раздражением схватил он черный от грязи шест. Раздражение угадывалось и потом в его широком, резком шаге, в том, как набычился, уставил глаза под ноги, не замечая гремевший по сторонам праздник. И вот по милости этого… Нелюдима неслась она невесть куда с помойным ушатом на тяжелом, обрывающем руки шесте. Следовало однако предполагать, что ратники пропустят Золотинку вместе с напарником ее Душегубичем обратно на кухню. А там посмотрим.

Оставив позади оцепление, Нелюдим замедлил шаг, потом они вовсе остановились.

– У нас тут всегда такое столпотворение двадцать четвертого изока, в день Солнцеворота, городской праздник, – льстиво начала Золотинка. Имея основания предполагать, что такие нелюдимые Людоеды возрастают на плодородной почве столичных мостовых, что кухонная прислуга княжича прибыла из Толпеня, Золотинка не даром сказала «у нас» – имела она в виду объяснить таким образом нетвердое знание придворно-кухонных нравов, если у Нелюдимича паче чаяния возникнут вопросы.

Настороженно склонив голову, юноша внимал ее болтовне с той сосредоточенностью, с какой обросшие шерстью за двести лет нелюдимства Душегубы слушают щекочущий ухо детский лепет. Но скоро сказалось непосильное для Нелюдима напряжение ума. Внимание его рассеялось, он как-то неопределенно хмыкнул, ничего не ответив, и показал без лишних слов на жердь.

Они приняли прогнувшуюся жердь на плечи, ушат тяжело хлюпнул, плеснулась жирная вода с крошками. Золотинка подалась назад, сколько позволяла длина жерди, но Нелюдим ломил сквозь возбужденную толпу, не выказывая никакого уважения к праздничным платьям мещанок и отменно чистым, но плохо выглаженным кафтанам мещан.

Древний праздник Солнцеворота, в прежние годы заполнявший собой торговую площадь, теснился теперь на прилегающих улицах, рассыпался и раздробился, лишенный сердцевины. Занятая своим, Золотинка далека была от нынешних приготовлений и понятия не имела, где и что происходит.

Они миновали Китовую улицу, оставив побоку и канаву, проложенную здесь под мостовой в трубе.

– Стой! – спохватилась Золотинка. От окрика Душегуб вздрогнул. – Стой! – и саднивший ей плечо шест скользнул, потому что напарник, застигнутый среди своих людоедских мечтаний врасплох, остановиться и не подумал. Золотинка цапнула сорвавшуюся палку рукой – сама не удержала и с него сдернула. Ушат и палка брякнулись между ними на щербатую мостовую, помои взметнулись праздничным радужным пологом и брызгами. Золотинка только ахнула, когда, облитая сверкающей жижей, обезьяна трахнула Нелюдима по голове длинным тугим мешочком – взнеслось белое облако мела, и обезьяна, непристойно взвизгнув, исчезла. Не в шутку оглушенный, Душегуб только зевал да мутно озирался – лицо и темные кудри его, плечи – все было усыпано белым. Однако не успел он и рта закрыть, как несчастье было исправлено другим двуногим существом – нечто мохнатое, но со свиным рылом, пробегая мимо, ненадолго задержалось – несколько крепких затрещин и оплеух, пыль полетела столбом. Изрядно выбитый и почищенный, Душегуб взъярился, но свинья, напоследок хрюкнув, затерялась в слегка уже обезумевшей в предчувствии безумной ночи толпе.

– Мы пропустили сточную канаву, – пыталась растолковать Золотинка. – Нам не сюда надо. – Не выдержав изумленного взгляда, с которым принял ее рассудительную речь Нелюдим, она потупилась и скромно кашлянула в горсть. На штанах Нелюдима заметны были жирные пятна, и Золотинка, наверное, выглядела не лучше. Но объясняться особенно не приходилось: их толкали, поток людей стремился вниз, к сверкающей между черными домами прорези моря. Мальчишки скакали через бадью и через уставленную наискось по улице жердь, продетую по противоположным концам бадьи сквозь отверстия торчащих, как уши, клепок.

Они взялись за жердь лицом друг к другу.

– Значит так, – объясняла она. – Я, – показала на себя пальцем, как разговаривают с туземцами Людоедских островов, – иду впереди. – Те же пальцы изобразили шагающего через ушат помоев человечка. – Ты, – пальцем в грудь Нелюдиму, он неопределенно кивнул, – становишься сзади, – и показала, где это сзади. – Я иду. Ты за мной. Понял?

– Понял, – как бы с сомнением сказал юноша.

– Сливаем помои. Возвращаемся на кухню. Договорились?