Рождение волшебницы - Маслюков Валентин Сергеевич. Страница 70

Золотинка поняла, что сегодня уж точно – что бы она там себе ни думала, о чем бы ни мечтала – рассчитывать на княжича не следует. Она смирилась и упала духом. Из гавани доносилась разбойная дробь барабанов и ликованье труб.

На ночь ее посадили в холодную при земстве, а утром заведенным порядком водворили к позорному столбу. Опять приходил старый Чепчуг, но стражники не позволили ему кормить и утешать девушку, да она и сама не хотела. От безмерного утомления, тягостных болей в теле притупился и голод. Она простояла рядом с чужеземцем еще день, более даже мучительный, чем первый. Разгульное празднество шумело по городу, сходясь к Цветной площади, где поселили в особняке принцессу.

И снова настал рассвет. Золотинка едва добрела до столба, пошатываясь. Стражники толковали между собой, что после полудня принцесса Нута и княжич покидают город и вместе со всей свитой отплывают по реке в столицу. Она приняла новость равнодушно. Слишком устала, чтобы надеяться, – отупела.

К полудню толпа заполнила площадь. Можно было разглядеть над головами крыши карет… всадники, стяги, щетина копий – все то же, что видела Золотинка эти дни. Взыграли трубы, всадники и кареты тронулись в путь, и понемногу начала освобождаться площадь, перетекая вслед за княжеским поездом на Бронную улицу. В недолгом времени все опустело.

И Золотинка, словно утратив то, что держало ее эти дни на ногах, уронила голову и повисла на цепи. Голова разламывалась… временами она как будто впадала в сон, но, кажется, не спала, хотя и видела наяву «Три рюмки». Безразличие ее было голодом, что она вряд ли сознавала, воспринимая все, что с ней происходит, как одно беспросветное мучение.

Мысли притупились, поплыли звуки… Никакого впечатления не произвела на Золотинку карета, которая остановилась в пяти шагах. С запяток соскочили гайдуки, низкая дверца распахнулась и со страшным цепным грохотом полетела наземь складная лестница. Из-за подвязанных занавесей выскользнул желто-зеленый посланец. Давешний скороход, нисколько не попорченный течением времени, которое давалось ей так тяжко. Перст судьбы оставался розовощек и приятно гладок.

Важно оглядевшись по сторонам, он развернул свиток, на котором болталась красная печать и спросил, кто тут девица, ложно именующая себя Золотинкой? Как видно, желто-зеленый перст имел на этот счет кое-какие предварительные догадки, потому что уставился без обиняков на прикованную к столбу девушку.

– Признавайся, – молвил чужестранец без улыбки.

– Золотинка – это я. А которая ложная – не знаю, – вяло сказала девушка.

Но судьба не выказывала расположения шутить. Желто-зеленый перст заглянул в свиток:

– Кто тут девица, ложно именующая себя Золотинкой? – повторил он, упрямо напирая на слово «ложно».

– Это она, – сказал чужестранец. – Эта девица у столба ложно именует себя Золотинкой.

Перст судьбы обратил вопрошающий взгляд к десятнику.

– Что ж, мы не против, – пробормотал тот миролюбиво. – Она самозванка.

– В таком случае снимите с нее цепи, – сказал посланец. – У меня указ, подписанный судьей Казенной палаты конюшенным боярином Рукосилом. Девицу, которая ложно именует себя Золотинкой, приказано доставить без промедления ко двору.

Городская стража не имела ничего против досрочного освобождения, десятник достал ключ и отомкнул цепь. Пошатываясь, истомленная девушка двинулась к колодцу, чтобы напиться и сполоснуть лицо.

– Освободите и его, – указала она на товарища по несчастью желто-зеленому посланцу, который со свойственной судьбе навязчивостью неотступно за ней следовал. – Он тоже самозванец. Этот чужестранец ложно именует себя Ураком.

– На этот счет ничего не указано, – возразила глухая к подсказкам судьба.

С помощью гайдуков Золотинка взобралась в карету. Ездовые разбойнически засвистели и заулюлюкали – карета судорожно дернулась, огромные, в рост человека колеса застучали железными ободьями по камням. С первым же толчком Золотинка опрокинулась на сиденье – в мгновенный, неодолимый, похожий на дурман сон. Почти тотчас же скороход принялся ее будить, и оказалось, что карета прибыла на речную пристань. На узком гребном судне, которое она признала за каюк, приготовлено было застланное ковром место возле рулевого.

– Отваливай! – распорядился голос. Каюк пошел, набирая ход против мелкой и хлесткой зыби, а Золотинка опять погрузилась в дурное, голодное забытье.

Разбудили ее еще раз, когда солнце клонилось к западу. С трудом разомкнув веки, Золотинка обнаружила, что дрожит от холода. Она заставила себя сесть и оглядеться. По широкой, как озеро, реке шли под веслами большие речные корабли насады. Нескончаемая вереница их открывалась вниз по течению. А впереди подступала острая корма богато убранного насада с двумя оголенными мачтами без парусов. По зеленым равнинным берегам видны были пастбища и возделанные поля. Крестьяне близкой деревушки глазели на княжеский караван. Низкие горы по левобережью отодвинулись верст на пятнадцать, а по правому берегу можно было разглядеть синеватую дымку далекого Меженного хребта.

Медленно достигнув насада, лодка ткнулась носом в отделанную резьбой лестницу – два таких схода, устроенных по сторонам кормы как продолжение бортов, спускались до самой воды. Ярыжка с насада принял конец и споро привязал его к лестничной боковине, потом опрометью взбежал наверх, чтобы освободить дорогу вельможе.

С палубы спускался Рукосил – отрезанная воротником голова и резкая черта усов. Он и принял Золотинку, когда она, шатаясь и задевая коленями гребцов, пробралась по скамьям на нос лодки.

– Очень вы страдали, сударыня? – спросил он как бы с сочувствием, подхватывая девушку сильными руками и ставя ее на нижнюю ступень лестницы, которая летела над самой водой, мокрая от высоких волн.

– Вы осунулись, сударыня. Остались одни глаза. Но и этого много.

Золотинка отметила для себя почему-то, что живое дружелюбное выражение в лице Рукосила появилось с первым сказанным словом и с последним угасло. Словно он был другой человек, когда молчал.

Избегая по возможности неприятной ей помощи, она поднялась на палубу. Столпившиеся в проходе у надстройки придворные дамы и кавалеры глядели с едва прикрытым любопытством. Можно представить, чего стоила им учтивая невозмутимость, если принять во внимание насколько к месту и вовремя явилась сюда Золотинка в своем разодранном по самый пах, мятом, в струпьях лежалой соломы платье. Растрепанная ветром и нечесаная… ширяя по сторонам запавшими глазищами. Под руку с источающим любезность конюшим.

Толпа и свес кормового чердака закрывали от Золотинки среднюю часть судна, но Рукосил придержал ее, не позволяя глянуть, что там.

– Сударыня, – молвил он, склонившись, – положение ваше изменится самым решительным образом. Я хотел бы, чтобы все недоразумения между нами остались в прошлом.

– Да, – сказала Золотинка, как в тумане. – Я никогда их не искала, недоразумений… Вы имеете в виду мое злосчастное пророчество?.. Я сожалею.

– Ну-ну! – укоризненно остановил ее Рукосил. – Я бы не употреблял таких громких слов – пророчество. Беда ваша, сударыня, в том, – продолжал Рукосил из тумана, – что вы склонились к обывательским разговорам, к самым пошлым ходячим мнениям.

– Не понимаю, что вы говорите, – честно призналась Золотинка.

– Именно, что не понимаете! Не понимаете, а беретесь пророчествовать! Напрасно! – шепнул Рукосил в самое ухо. – В одном нашем государстве, – продолжал он так же тихо, – что ни год идут на костер две-три пророчицы. В иные годы, в особенно неблагоприятные для слабых умов годы, дело обстоит еще хуже. Уверяю вас, много хуже.

На середине просторной палубы между мачтами высился покрытый ковром рундук и на нем два резных кресла спиной к корме – там сидели девушка и юноша. Кровь шумела в висках, шум этот путал мысли… и Золотинка оказалась среди расступившихся придворных перед лицом Юлия.

Кажется, он почти не переменился в лице, когда натолкнулся на нее взглядом, но вздрогнул. Золотинка ощутила это так же ясно, как если бы сама испытала тот сильный толчок под сердце, который заставил юношу сжать подлокотники.