Одной дорогой (СИ) - Шабанова Мария Валерьевна. Страница 63

Проклиная весь род человеческий, Асель пробиралась сквозь ставшую уже довольно плотной толпу, которая начала образовываться вокруг храма Сторхет Сидри — главного храма культа Алсидрианда. Сложенное из больших каменных блоков здание имело форму полусферы со срезанной верхушкой, внутри которой росло огромное дерево, крона которого оставалась снаружи. Его бугристая кора помнила и Договор Шести Алгардов, ставший переломным моментом на пути Итантарда от племен к цивилизации; его узловатые ветки помнили дым великого пожара, вызванного демоном Фосгардом.

Каменные стены храма обросли мхом и плющом и сейчас напоминали огромную кочку на болоте, изъеденную мышами — окна, расположенные в хаотическом порядке, никогда не застеклялись, потому внутри храма всегда было сыро и прохладно.

Попасть внутрь Асель не удалось — пытаясь протиснуться между двумя необъятными кумушками в дорогих пышных платьях, юбки которых поминутно цеплялись за кустики и траву, заставляя почтенных дам останавливаться и выпутывать друг друга из "лап природы", как выразилась одна из них, степнячка буквально уперлась носом в спину мужчины в темно-зеленом сюртуке, который показался ей очень знакомым.

— Оди! — зашипела она, хватая его за локоть.

— Да хранит тебя сень леса, — торжественно поприветствовал ее инженер формулой, принятой в этом культе. — Знаешь, я уже даже забыл, как здесь красиво! И почему я не ходил сюда раньше? Наверное, после наших приключений я стал относиться к лесу несколько иначе… Эй, ты что творишь?

Асель так сильно сжимала его локоть, что вскоре инженеру стало действительно больно.

— Ты какого черта здесь делаешь?

— Я просто пришел посмотреть на главный праздник этого города, как и сотни человек вокруг, — произнес он несколько обескураженным тоном. — Кстати, с тем пустынником все хорошо — он отделался парой синяков. Только что я проводил его до городских ворот и…

— Очень за него рада, — жестко отрезала Асель. — Я же говорила тебе — не лезь в наши с Сигвальдом дела, тебе здесь не место!

"Опять! Опять мне здесь не место! — с горечью и обидой думал Оди. — А есть на земле хоть где-нибудь такое место, чтобы я был там кстати?"

— Ничему тебя жизнь не учит, — продолжала степнячка, не обращая внимания на то, как моментально сник инженер. — Не стоит тебе сейчас к нам даже приближаться — здесь слишком опасно для тебя. Уходи.

— Прости, — сказал он внезапно севшим голосом. — Я больше не буду тебе мешать.

Круто развернувшись, Оди зашагал прочь, ловко лавируя в плотном человеческом потоке.

Выбрав момент, Асель забралась на подходящее дерево, росшее прямо у входа в храм — так она не пропустит жреца, выносящего главную святыню этого дня. Обзор с дерева открывался замечательный — большая часть собравшихся была видна, и нет ничего проще, чем разглядеть их лица, когда все они поднимут головы, чтобы увидеть, как распускаются цветы Сторхет Сидри.

Вот Асель заметила светловолосую голову Сигвальда, который расхаживал среди толпы, старательно изображая из себя порядочного гражданина. И вроде бы все пока шло как по маслу, но степнячка все равно чувствовала тяжелый груз на сердце. Она не могла понять его причины, но совершенно определенно чувствовала, что он мешает ей полностью сосредоточиться на главном деле.

Одинокий звонкий голос протяжной песней донесся из каменного храма. Он повторял одну и ту же строку песни Алсидрианду, пока шепот, волной прошедший по толпе, не заставил замолчать всех присутствующих. Когда над лесом установилась такая тишина, что было слышно, как по траве пробегает ящерица, тот же голос спел еще два куплета незамысловатой, но красивой и торжественной песни. На третьем куплете к нему присоединились глубокие мужские голоса, а на четвертом — чистые женские.

Песня лилась так естественно, так чисто и так трогательно, что заставила даже Сигвальда, обычно не восприимчивого ко всякому проявлению искусства, слушать с благоговением и трепетом.

На самой высокой ноте, на самом волнующем моменте песня оборвалась, как будто у небесной арфы лопнули разом все струны. Ее место занял барабанный бой — сначала это был один инструмент, укрытый где-то в глубине храма, но постепенно к нему присоединялись все новые и новые барабаны.

"Это же сердце! — удивилась Асель, вслушиваясь в ритмичные удары. Она приложила руку к груди, и ей показалось, что невидимые барабанщики озвучивают такт ее собственного сердца. — Это его сердце. Это мое сердце. Мы связаны: я и лес, я и Алсидрианд. Эта связь сильнее всего на свете, он зовет меня. Эта флейта — моя!"

Наконец-то на пороге храма появился жрец — седовласый старик в белом балахоне с зеленым орнаментом воздел руки к небу, поднимая над головой хрупкую флейту. Толпа ахнула, Асель тоже с трудом удерживала себя на месте. Вдруг жрец поднял голову и устремил свои глаза прямо на Асель, которой от такого взгляда стало страшно — она ясно видела, что старик абсолютно слеп, но ощущение складывалось такое, будто он не только видит ее, но и видит ее душу и помыслы. Вцепившись покрепче в ветку, Асель отвела глаза от лица монаха, не выдержав его пронзительного взгляда.

Тем временем жрец побрел сквозь толпу, которая постоянно сохраняла вокруг него небольшой пятачок пространства, куда бы он ни шел. Вскоре монах остановился и, протянув костлявую руку с сухой морщинистой кожей, схватил за рукав одного из толпы. Этим одним оказался здоровенный бородатый ригонтардец, который еще не осознал, что с ним произошло.

"Вот дубина, — думала Асель, глядя как услужливые соседи лесника почти силой заставляют его опуститься на колени. — Ну оно и к лучшему — меньше рассуждать будет."

— Я не знаю ни имени твоего, ни родины, — начал жрец нисколько не дребезжащим голосом. — Я не знаю твоих заслуг. Но Алсидрианд знает! Ты был избран великим духом за то, что провел свою жизнь так, как было угодно Алсидрианду. Возьми эту флейту — она твоя по праву, ты и только ты из всех собравшихся достоин ее. Ты будешь использовать ее во славу и с позволения великого духа. Это не наставление — это истина.

Асель снова стало не по себе, на сей раз от слов монаха — ей чудилось, что все это он говорит не ошалелому от радости леснику, а ей, той, чей замысел он почувствовал издалека.

— Играй! — приказал жрец.

Все еще плохо соображающего егеря подняли с колен те же услужливые соседи, но ригонтардец не мог не то, что играть, но даже дышать ритмично. Асель сверлила его взглядом — лесник не нравился ей заранее.

Непослушными пальцами он взял костяную флейту с резьбой из рук монаха, и, поднеся ее к губам, заиграл какую-то популярную кабацкую песенку — единственное, что ему удалось вспомнить от волнения. Старый монах только горестно покачал головой, беззвучно прошептав что-то о неуместности столь пошлых мотивов.

К концу первого куплета толпа восхищенными возгласами заглушила довольно паршивую игру лесника — на Сторхет Сидри одновременно распустились все цветы, усыпав крону огромного дерева алыми точками лепестков. Зрелище было настолько завораживающим, что, залюбовавшись, Асель едва не упустила егеря, уже собравшегося уходить.

Соскочив со своей ветки, она чуть не зашибла какого-то мужчину, но вместо заслуженной оплеухи угодила в объятья его жены, возбужденной всеобщей радостью — Сторхет Сидри зацвел, а значит Рагет Куверу жить! Асель пришлось также изобразить всплеск бурной радости, чтобы не выбиваться из толпы и не привлекать к себе внимание еще больше. С трудом вырвавшись из мягких потных объятий горожанки, степнячка пробивалась к тому месту, где последний раз видела счастливого егеря.

К счастью, ей по пути попался Сигвальд, который так же сосредоточенно направлялся куда-то.

— Ты видел его? — с тревогой спросила его Асель, которая уже давно не видела ничего, кроме спин жизнерадостных горожан и приезжих и вообще не была уверена, что не сбилась с курса.