Камень, брошенный богом - Федорцов Игорь Владимирович. Страница 24

— Так у нас ведь нет закона, запрещающего пользоваться оружием для выяснения истины. Поэтому нам можно…

— А нам выходит нельзя? Вы не просто циник, вы король циников.

— Хорошо, хорошо. Не это сейчас главное, — отвлек я внимание Маршалси от разбора моих личных качеств. — Как нам отсюда выбраться?

— Не нравится? — саркастически удивился идальго. — Соглашусь у подобных мест один недостаток. Не успеешь войти, тут же хочется покинуть навязанный законом кров. Но дорогой князь, еще свежи обиды у потерпевшего от вас, еще не высохли чернила под распоряжением о вашем аресте, еще стража не забыла строжайших приказов от рассвирепевшего начальства на счет вашего содержания, а вы уже заводите разговоры о побеге. Дайте время. Подождите самую малость. Пусть обстановка остынет…

Дослушать разглагольствования Маршалси мне по счастью не пришлось. Нам принесли оставленную в мыльне одежду. Нечего и думать, получить свое имущество целым и невредимым. Корыстолюбие порок общераспространенный, а у служителей порядка он вообще врожденная мутация. Вот и теперь к их нечистым рукам прилипла толика моего достояния. Отсутствовал кошель с остатками поповской сотни. Поразмыслив, я попрощался с заначкой в поясе и с десятью золотыми, упрятанными в рукояти. Увы, не послужить им мне на пользу и благо.

Видя мою кислую морду, Маршалси утешил меня.

— Представляешь, попади мы к ним до похода в мыльню. Озолотились бы подлюги!

В его словах был резон.

— Спасибо на добром слове, — буркнул я, теплея сердцем. Что поделаешь. Деньга ни как не хотела принимать гражданство моих карманов. Может это болезнь такая — безденежье?

Облачившись в привычные для себя штаны и рубахи, мы потребовали еды. Не то что бы сильно хотелось отведать казенного харча, а напомнить о живых людях.

Не успел Маршалси грохнуть табуретом в дверь, поторапливая тюремную обслугу, как скрипучая махина распахнулась, впустив внутрь охрану и "бочкового" с кастрюлями и тарелками.

Старший, полысевший на государственной службе чухомор, бдительным оком оглядел наше обиталище, выискивая следы преступной деятельности: подкопа, пролома или металлопиления. Не обнаружив следов, он позволил начать сервировку. "Бочковой" мухой закружил вокруг нашего убогого стола, расставляя глиняную посуду и накладывая в нее готовку тюремной кухни. На первый взгляд еда в собачьей плошке и то аппетитней. Но то на первый, на второй… Собаки ТАКОЕ не едят.

Маршалси, очевидно имевший богатый опыт пребывания в императорских СИЗО, дождавшись, когда "бочковой" закончит свое дело, одним махом смел посуду на пол. Пренебрежительно глядя на схватившихся за оружие стражников, он высокомерно произнес.

— Передайте вашему начальству, оно имеет дело с благородными господами.

Чухомор, храня молчание, жестом приказал прибрать разбитую посуду. Через минуту другую мы опять остались с Маршалси вдвоем, кухонный караул удалился, как и явился — не мешкая.

Прошел день, минул второй, не принеся каких либо существенных изменений. Разве что кормить стали как следует: мясо, фрукты, овощи и в профилактических целях от тоски вино, крепкое и напоминающее вкусом сапожный крем. Маршалси большую часть времени отсыпался, а когда бодрствовал, охотно делился со мной впечатлениями о тех местах содержания под стражей, где ему довелось побывать.

— После того как мы обделались под Ла Саланой в Малагаре, — вспоминал он, — отвели наш полк в Суар. Не город, скажу вам — нужник! Невообразимое скопище человеческого дерьма. Не в смысле отходов кишечной деятельности, а в смысле самих людей. Кабаки и бордели, бордели и кабаки. Вроде бы солдату, насмотревшемуся смертей и потерявшему последний интерес к нормальной жизни иного и непотребно, но иногда… иногда хочется… хочется…

— Понимаю… Продолжайте.

— Был в городишке лазарет, где доживали свои последние деньки, кому не повезло погибнуть на поле брани. Лежал там и наш приятель доблестный капрал Перри. К нему, проделав многодневный путь через всю империю — Аментея [26] не ближний свет, приехала жена. Представляешь! В гноищу, вонь и неразбериху! В прочем речь не о ней. Приехала и приехала. В обычной обстановке на дурнушку ни кто бы глаз не положил. А тут как же, почти столичная особа. И вот мой сослуживец шюц-лейтенант [27] Брюстелли решил за ней приударить. Намерения скотские и далеко не товарищеские. Как ни как Перри ходил с нами в одном строю. И контузию заработал, когда мы как бараны лезли на куртины Ла Саланы. Словом я не стерпел двурушничества, мы с Брюстелли повздорили, сошлись на клинках и я его проткнул. Mandoble! [28] За что угодил в Суарскую полковую тюрьму. Брр!!! До сих пор в озноб бросает! Само здание — бывший монастырь. Камеры — кельи. Воды по колено. Крысы размером с лисицу. Жратва — опилки пополам с овсом. Поскольку я являлся двойным нарушителем: императорского эдикта о дуэлях и свода армейских правил гофмаршала Обри, меня приковали поясной цепью к стене, а ручными кандалами к крюку в потолке. Просидел я в ожидании трибунала три дня. Признаюсь, когда мне огласили приговор — шесть декад штрафной службы в штурмовом отряде, я радовался как ребенок.

В другой раз он вспомнил отсидку в долговой тюрьме в Мехеле.

— Попал я под замок по собственной глупости. Дал обыграть себя в кости одному пройдохе. Заплатить за обед и гостиницу оказалось нечем, и меня свели в каталажку. Точнее, не свели, а перевезли. Я за то время, что посылали за стражей, уснул от выпитой мадеры. Мехеле не имперский Лектур, соответственно и тюрьма там попроще. Обыкновенный флигель за домом бургомистра. Из охраны старик-ветеран, слепой и глухой что замшелая колода. Представляете, какое унижение! Меня! Да в такую дыру! Да где? В Мехеле! Да кто! Нюня бургомистр и пара его немощных подручных из писарей. И вот валяюсь я на лежаке, давлюсь желчью от обиды, открывается дверь и в камеру входит сеньора с продуктовой корзинкой на руке. Вид у молодки… Не раскаявшаяся грешница в ожидании любовных ристаний. Я даже растерялся.

— Где бургомистр, — спрашиваю у посетительницы. А сам что портной, всю ее вдоль и поперек взглядом обмеряю. На ней конечно юбок не меньше чем на дереве листьев, но формы просматриваются. И превосходные формы!

— Сеньор бургомистр уехал за сеньором судьей в Араг, — отвечает она, проходит в камеру и начинает выкладывать из корзинки на стол принесенную снедь и вино.

После ее ухода я еле отпоил себя сангрией [29]. Напиток исключительно местный, но хорош во всех отношениях. Не хуже моей сердобольной посетительницы. Покончив с питьем и едой, я постарался успокоится. Бежать из-под надзора мне уже не так горело. Денег — нет, лошади — нет. Армейский вербовщик будет в Каппеле, куда я собственно и ехал, только к концу декады. Жить, питаясь святым духом, пять дней под силу и праведнику, а мне закоренелому грешнику не протянуть и трех. К тому же столь приятных тюремщиц я ни разу не встречал. А коли так… Одним словом уговорил себя задержаться.

И не напрасно! К концу первого дня заключения я узнал, мою кормилицу зовут Анне Раис, она сестра бургомистра. На следующий день, за ланчем мы болтали как старые знакомые, арестантский обед она разделила со мной, а после Комплеты задержалась послушать историю моей жизни. Задержалась аж до пятого Септа. До сих пор помню родинку на ее правой груди, пуп горошиной и рыжую поросль любовного холмика…

Выслушав воспоминания незадачливого эксперта по пенитенциарным вопросам, я невольно восхитился.

— Вы опасный сердцеед, Маршалси! Сердцеед и соблазнитель! Впервые увидев, прекрасная жена каретника кормит вас молочным пудингом, очаровательная тюремщица с родинкой превращает ваше заключение в рай. Уверен список сеньорит, не устоявших перед вами обширней земельного реестра маркграфств. Сознайтесь, Маршалси, не за чрезмерную ли раздачу рогов Его Величество Император отринул вас от столичных забав.