Камень, брошенный богом - Федорцов Игорь Владимирович. Страница 45

За мостом свернули на короткий путь.

— Граф, вы понапрасну рискуете, — пожурила меня за самовольство Бона. — Леса кишат беглыми и ворьем.

Пропускаю замечание мимо ушей. Трястись лишних полусуток в душном экипаже не прельщало. В мыслях, я не раз дал оценку своим умственным способностям, благодаря которым кис с бабами в скрипучей четырехколесной коробке, а не гарцевал на резвом скакуне.

Сменяясь, проплыли печальные пейзажи государственного неблагополучия: островки одичавших садов, зарастающие кустарником поля, брошенные хутора и фронт старых вырубок, пролегший до безымянного ручья. За ручьем, отступив от галечного бережка шаг, начинался лес. Не чахлая рощица столь любимая рязанским гулякой, а стена из вековых деревьев, укрепленная вьюнами, плющами, лианами и прочими ползущими растениями.

Карета осторожно покатила в узкую прорезь дороги. Где-то вверху, солнце золотило маковки лесных гигантов, а здесь, внизу, царили легкие сумерки и душная сырость. Не весело и еле слышно чивкали птицы. Легкая белка прытко взлетела по стволу и спряталась в потаенном дупле. Под поваленной сушиной мелькнул рыжий хвост лисицы. Из травы высунулся полосатый кабанчик. Высунулся, глянул одним глазком, дернул щетинистым пяточком и юркнул обратно, поднимая со стеблей осота мошку и комаров.

— Какие дикие места, — завздыхала маркиза, очевидно, привыкшая путешествовать от гостиницы до гостиницы.

— Романтичные! — поправил я ее. — В темно-синем лесу, где трепещут осины. Где с дубов-колдунов, облетает листва…*.

Я конечно не Никулин, но получилось здорово!

— А где мы остановимся? — в голосе маркизы звучало ожидания услышать в ответ, что-то вроде адреса Лувра или Петергофа.

— На егерском кордоне, — сдержано проронил я. Моя бровь многообещающе дрогнула, выгнувшись вверх.

— Это должно быть забавно, — вдохновилась Югоне.

— Забавно?! — вмешалась в наше воркование Бона, и, сотворив снисходительную мину предупредила. — Забавно будет по приезду.

Немой вопрос во взгляде маркизы, потребовал у меня разъяснений.

— Сеньора Эберж, вероятно, намекает на мелкие неудобства, — дипломатично соврал я. — Но, в конце концов, мы с вами путешествуем!

Ложь во благо открылась по приезду. Злосчастный кордон, напоминал пакгауз из дешевых вестернов и располагался в десятке шагов от дороги, за периметром ограды, от которой остались лишь опорные столбы, прожилины и кое-где, в основном по углам, добротный частокол. У левой части строения пострадавшей от разгула огненной стихии, вывалилась торцевая стена, вместо крыши в небо торчали концы рухнувших стропил и потолочных перекрытий. Закопченная до черноты, но по непонятным причинам уцелевшая правая часть, позволяла питать скромные надежды на цивилизованный отдых. Надежды настолько скромные, что даже мне, замшелому герою, они представлялись весьма и весьма мизерными.

Гнетущее впечатление от порушенного пожаром жилья несколько скрашивали колоритные развалины древнего капища, поднимавшиеся на заднем плане, да сиротинка-озерцо, серебрившееся в дальнем краю поляны, под сенью необхватных тополей.

— Не удивлюсь, если где-нибудь тут припрятано награбленного барахла, — указал я Югоне на каменных стражей безвременья. Та ответила несчастной гримаской. Бедняжку и неженку жрало комарье, и донимала мухота.

— Это и есть, дорогая маркиза, обещанный егерский кордон, — прощебетала довольная Бона. Какой случай куснуть столичную задаваку! — Говорят в Хейме гостиницы выглядят лучше.

Маркиза не спустила провинциалке занозистость и не осталась в долгу, ответив колкостью на колкость.

— Ах, сеньора Эберж, сразу видно вы не частый гость в Хейме. Иначе бы вам довелось побывать в дырах и похуже. — Югоне повернулась к Валери, и уже ей пояснила. — У нас в позапрошлом году, с легкой руки любовницы Гельдернского нотабля, вошло в моду устраивать пирушки в тавернах на столичных окраинах. Вот уж где халупы так халупы. Грязь, тараканы, нечистоты.

— И вы там…, — Бона не собиравшаяся уступать языкастой гостье брезгливо затрясла пальчиками.

Югоне с гордостью поделилась подробностями вылазок в народ.

— И ели: капусту с крольчатиной, печеный в жару картофель, кашу из тыквы с куриными пупками. И пили: медовуху и свекольную брагу. И даже моя дорогая спали. Вповалку, на соломенных матрасах на полу.

— Вам понравилось! — в притворном ужасе обомлела Эберж.

— При чем тут понравилось! — возмутилась недогадливостью собеседницы маркиза. — Если не хочешь выглядеть белой вороной…

И пошло поехало. Слово за слово… Пикировка медленно и верно перерастала в ругачку. Сочтя за благо удалиться, я кликнул рейтар осматривать останки дома изнутри.

Камора десять на четыре. В углу полати, устланные прелой травой. Посередине разбитый в хлам стол, перевернутые лавки, выпотрошенный комод и развороченный по камешку очаг.

— Приведите в божеский вид, — приказал я топтавшимся за моей спиной рейтарам. Служивые с неохотой взялись за дело. Их-то нанимали рубить головы, а не копаться в мусоре. Тем не менее, приказ они выполнили. Во время уборки произошел не приятный инцидент, обнаружили гнездо рогатой гадюки. Ядовитая тварь попробовала отстоять свои права на владение территорией, но пала в неравной борьбе под ударами армейского булата.

Наведя кое-какой порядок, рейтары удалились. Наверное, потолковать с бочонком вина, притороченным к седлу Альвара.

— Дорогуша, — обратился я служанке, скромницей стоявшей в сторонке от начинавших шипеть друг на дружку маркизы и Боны. — Проводи сеньорит в дом. Самое время подкрепиться куском и чаркой.

Вид убогого приюта добил моих спутниц окончательно. Им даже ругаться расхотелось. Югоне оборвала речь на полуслове, Бона сердито вздыхая, отошла к окошку. За оконный пейзаж вряд ли ободрил её. В зарослях саженной конопли стоял, покосившийся набок, с расхибаренной дверью сортир.

— Голубушка, нельзя ли быстрее, — поторопил я замешкавшуюся служанку.

В скорости прихваченный в дорогу харч ждал нас на столе. Поев без должного аппетита холодного мяса, фруктов и вина, мои спутницы ни сколько не подобрели. Даже наоборот, презрев собственные разногласия, консолидировались, и были готовы распять меня на сучковатой и занозистой столешнице. Угроза расправы витала в воздухе, и я во избежание ненужных эксцессов порекомендовал дамам лечь спать пораньше, воспользовавшись полатями. Они в один голос, наотрез отказались и вернулись в карету. Я был не прочь присоединиться к ним, как говорится в тесноте да не в обиде, но кто же меня сладкоежку пустит в малинник.

Оставшись тет-а-тет с самим собой, я со смаком добил пузатого "Винного короля", кинул коркой недоеденного хлеба в стрекотуху сороку и, захватив двухслойный (ветчина-сыр) бутерброд отправился в легкий променад по окрестностям. К рейтарам заглядывать не стал. Молодцы ретиво собачили вино и весело гоготали. Мое присутствие могло их стеснить. Портить подчиненным отдых не в этике героев. Потому я прямиком, через заросший выпас, устремился к озерцу.

В выложенный камнем, круглый как по циркулю, котлован, по отводящей трубе поступала часть потока лесной речушки-тихони. В прозрачной до дна воде, среди редких стеблей водорослей сновали гольяны и золотистые окуньки. Не беспокоясь вогнать в краску невольных наблюдателей или наблюдательниц, я разделся и, разбежавшись, сиганул в водоем. Кайф, так кайф! И ни какая финская баня с телками не сравнится с нежной лаской прохладной воды! Да что баня! Жара, пот и кряхтение. А телки!? Тоже самое! Жара, пот и кряхтение. Только по иной причине. А тута! А и здеся!*

Плескался и нырял от души! Как в пацанстве! То, задержав дыхание, погружался на глубину и, превозмогая резь в глазах, выискивал на дне невесть что, то ложился на воду и, раскинув руки, лежал колыхаясь на слабой волне, подставляя пузо и пардон! срам под лучи желтого доброго солнца.

Натешившись водой до приятной усталости в мышцах, повалялся на бережку, вяля бледные бока и загорая. Снова купался и снова валялся на берегу, находя особую радость в кратковременном одиночестве и в отрешенности от земных дел и забот. И ничегошеньки не довлело надо мной. Ни мой пропахший кровью и перегаром героизм, ни жалость по бессмысленно истраченным годам, ни сладкая пустота надежд и ожиданий.