Имя мое — Легион - Пехов Алексей Юрьевич. Страница 2

Сир Бертран молча вскочил с колен и побежал к оставленному мечу. Человек, казалось, только что заметил рыцаря и, наконец, оставив кромсать труп несчастного, поднял ятаган над головой и, вопя что-то нечленораздельное, бросился к бегущему за мечом рыцарю. Бертран понял, что не успеет дотянуться до оружия, что безумец доберется до него своим окровавленным ятаганом намного раньше. Тяжелое распятье рыцарь все также сжимал в руке и теперь кинул его в подбегающего к нему безумца, целясь в лицо, надеясь ошеломить хотя бы на несколько секунд. Эффект от этого отчаянного броска, превысил все ожидания рыцаря. Сияя на солнце, как карающий огненный меч, распятье попало человеку в грудь и тот, с воплем пролетев более двадцати ярдов назад, ударился спиной о каменный борт колодца. Не время было изумляться явленному чуду, Франсуа Бертран подхватил лежащий на камнях меч, отбросил в сторону ножны и бросился к уже поднимающемуся с земли человеку. Казалось, что страшный удар о камни, совсем не причинил ему вреда, он все также крепко держал в правой руке свой страшный ятаган, хотя левая и была прижата к груди, к тому самому месту, куда попало распятие.

Человек, было, замахнулся над головой оружием, но сир Бертран уже с хаканьем, вогнал свой меч противнику глубоко в грудь. Добрая французская сталь на целых два вершка вышла из спины врага. Ятаган выпал из слабеющей руки, человек стал заваливаться на спину и Бертран поспешил выдернуть из тела окровавленный меч.

Лошади не переставая, испуганно ржали, можно сказать, что даже кричали, и рыцарь недоумевал, что же с ними успел сделать неизвестный?

Человек был все еще жив. Он лежал на спине, смотря на сира Бертрана тускнеющими голубыми глазами с какой-то странной золотой ниточкой вокруг радужки. Совсем недавно искаженное яростью лицо сияло торжествующей улыбкой. Это действительно был европеец, может быть даже рыцарь, которого лишение и беды, посланные Господом, свели с ума. Кровь из раны текла не переставая, она исчезала в жадной и голодной желтой земле. Любой, даже самый глупый оруженосец мог понять, что сумасшедший уже не жилец на этом свете.

Сир Родерик опустился перед умирающим на колени и, смотря в глаза с золотой ниточкой по краям радужки, уже подернутые поволокой смерти, спросил:

— Кто ты? Как твое имя?

И тогда человек улыбнулся и, умирая, произнес:

— Имя мое — Легион.

Сегодняшним осенним утром наконец-то выпал снег. Мелкие снежинки, кружась, оседали на мокрую землю и таяли. Хрупких снежинок было много, они не переставая все падали и падали, на место одной растаявшей, с тяжелых свинцовых облаков падало десять и к восьми утра молодой снег уже покрывал землю тонкой периной. Ренат выскочил из дома, натягивая на ходу дутую китайскую куртку, и подбежал к машине, зажимая подмышкой свой старый кожаный портфель. Максим уже ждал его у подъезда, сидя в покрытом осенней грязью и талым снегом желтом милицейском УАЗике.

— Утро доброе, — Макс зевал, видно хотел спать. — Погодка-то!

— Дерьмо погодка, скорее уж холода, чем такая слякоть. — Ренат пожал протянутую руку Макса. — Спасибо, что решил подвезти.

— Всегда, пожалуйста, товарищ следователь! — Макс шутливо козырнул, его серые глаза смеялись. — Все равно после ночного дежурства. Теперь машину поставить и спать.

— А где Котлета? — Ренат удивленно осмотрел такой пустой без гиганта Толика Смирнова по кличке Котлета салон машины.

— Котлета? — Макс крякнул и завел двигатель, машина утробно и немного обиженно заурчала, и тронулась. — Толик уже, небось, храпит. Я его по пути к тебе до дома подбросил, чтобы сразу в койку.

— А ты широкой души человек, Макс, — ухмыльнулся Ренат, наблюдая, как тают падающие на лобовое стекло снежинки. Они сбивались со своего вечно кружащегося, хаотического танца и умирали.

— А что поделать? — Макс остервенело врубил рычащую и сопротивляющуюся третью передачу. — Мама так воспитала, теперь уже поздно плакать и посыпать голову пеплом.

Ренат ничего не ответил, он наблюдал, как за окном проносятся серые башни домов, вывески дорогих московских магазинов, как люди подняв воротники, спешат на работу, кляня почем свет, мерзкую осеннюю погоду. Слякоть и снег, холодный промозглый ветер, самый хороший повод сидеть дома. А ему еще целый день работать. Начальник повесил на него новое дело, которым раньше занимался Синицын.

Теперь Синицын и все остальное управление из кожи вон лезут, чтобы поймать какого-то озверевшего психопата, нагнавшего страха на половину Москвы своими жестокими убийствами. Естественно, что другие дела бросать нельзя, вот их и подкинули Ренату, а проклятому и поганому Сане Синицыну, который вот уже в течение двух лет не прерываясь на выходные и обеды, лизал задницу начальству, выпало шанс отличиться. Почему это Синицыну, а не ему, Ренат в принципе знал: никакое начальство не любит людей, которые знают больше, чем оно, тем более, что это действительно было так. Плюс независимость Рената, нисколько не прибавляла к нему любви вышестоящих погон.

Ренат оторвался от созерцания пейзажей утренней Москвы, и, протянув руку, включил старенькое радио, которое заботливый Макс присобачил каким-то образом к машине, хотя начальство, будь оно проклято, таких вещей не одобряло. Приемник захрипел, затрещал, сквозь помехи раздалась едва различимая песенка, которая уже последние две недели капала на мозги слушателям всей страны и вызывала у Рената стойкое явление аллергии, постепенно уводящее его в анафилактический шок. Еще неделька и Ренат возьмет свой ПМ и пристрелит эту проклятую певичку, которой на ухо наступил медведь, ее продюсера и дебилов с радио, постоянно и в самые неподходящие моменты ставящих такое дерьмо.

— А, бесполезно, — Макс махнул рукой. — Когда рация работает, то приемник дохнет, можешь и не пытаться, тем более что все равно фигня какая-то.

Ренат отключил радио, затем снова перевел свое внимание на окно. Блин! Как не хочется снова идти в отдел, видеть наглую и ухмыляющуюся морду Синицына…

— Внимание! Тридцать шестой, слышишь меня? — заголосила рация взволнованным голосом Рыбалкина — дежурного.