Отыгрывать эльфа не просто. Дилогия (СИ) - Кондратьев Леонид Владимирович. Страница 32

Первый удар. Быстрое перемещение ко второй цели — второй удар. Шипение судорожно выдыхаемого легкими воздуха, не нарушенное ничем. Тишина — божественная тишина. Теперь проверить мимику — да! Все получилось — на лице хумансов застыло выражение удивления и вместе с тем страха. Все правильно, они сейчас не ощущают тел и поэтому не ощущают боли.

Так, все вроде получилось, теперь, пока краски основных мазков сохнут, займусь временно оставленным фоном, ведь нельзя оказывать неуважение даже мельчайшей части полотна — настоящий мастер и в незначительных деталях должен быть совершенным. Усадив и прислонив друг к другу тела, я отошел и внимательно присмотрелся к фону — они у меня будут символизировать скалу, к которой прислонился наблюдатель. Конечно, маловато их для нормальной скалы, впрочем, будут маленьким утесом — я непривередливый.

Теперь наблюдатель — его поза должна выражать благородство и быть совершенной в каждом изгибе. Но как? Ну скажите, как можно благородно разместить это корявое человеческое тело, оно просто физически для этого не приспособлено. Но ничего, ничего — мой наблюдатель, мой милый наблюдатель, я знаю, как можно избежать зажатости твоей позы. Провожу кончиками когтей по щеке этого молодого хуманса, уже покрытой слезами от красоты моего будущего шедевра, и, вглядываясь в его широко раскрытые зрачки, шепчу:

— Не переживай, ты займешь одно из главных мест в моей картине, в твоей ложе будет самый лучший вид, мой милый наблюдатель.

С этими словами я легко касаюсь губами трепещущих от волнения век наблюдателя и по очереди, подцепив их когтями, отрезаю — моему прелестному наблюдателю ничто не должно загораживать божественный вид, который вот-вот откроется перед ним. Дальнейшая работа по раздроблению костей конечностей и приданию наблюдателю возвышенной позы на фоне утеса не заняла у меня много времени и позволила немного успокоиться перед началом работы с центральной фигурой композиции…

…Два точных, выверенных удара — только два. Мера высшего мастерства…

И вот в полутьме догорающего костра, перед скалой, у которой лежит наблюдатель, в извечном полете распростер свои кровавые крылья орел. И дорожки слез, бегущие по щекам наблюдателя, точно такие же, как и на моих щеках, показывают, что шедевр удался — шедевр с скромным названием: «Наблюдение за полетом орла».

Улегшись на пенку, я еще долго смотрю на эту картину, залитую нежным трепещущим светом догорающего костра. Смотрю, пока в один момент не закрываю глаза…

Темнота. Ласковая, теплая темнота. Шелест листвы и легкий ветерок, обдувающий лицо, дополняются самозабвенным чириканьем какой-то пташки, показывающей всему окружающему миру свое хорошее настроение и готовность отловить кого-нибудь с целью спаривания. Какой хороший сон мне сегодня приснился! С самого момента пробуждения мне очень весело и приятно на душе. Улыбнувшись окружающему миру, я пытаюсь открыть глаза. Команда правому глазу — открыться. Отклик — фигушки. Команда левому глазу — попробовать открыться. Отклик — жалюзи заклинило. Команда правой руке — протереть глаза.

Протираю глаза. В расчете на вчерашнюю контузию медленно приподнимаюсь, прислушиваясь к организму — вдруг плохо станет. Нет, все вроде нормально. Хм… даже странно — вчера чуть копыта не откинул, а сегодня только подташнивает и голова чуть кружится. Судя по всему, регенерация у дроу получше, чем у человека.

— Ссешес, ты как себя ощущаешь? Есть будешь? Мы твою порцию оставили. Гречка, конечно, холодная, но есть можно. — Радостное лицо Сергея, высовывающееся сбоку, отвлекло от разглядывания неба, покрытого перистыми облаками.

— Знаешь, Сергей, а быть наблюдателем тебе бы пошло…

Вот так медленно и размеренно начался день одиннадцатого июля тысяча девятьсот сорок первого года для командира партизанского отряда, простого советского дроу, товарища Риллинтара С. С.

Холодная гречневая каша по рецепту «без никто», по-моему, является шедевром кулинарной мысли, и этому есть несколько доказательств:

Первое — ее все же можно есть.

Второе — с голодухи она такая вкусная.

И самое главное, хорошее утреннее настроение не исчезало, а только дополнительно расцвечивалось новыми теплыми оттенками. Даже яркое утреннее солнце, иногда злым буравчиком проникающее под капюшон, не могло испортить наслаждения таким замечательным блюдом; возникающее раздражение немедленно захлебывалось в волнах радости — как же сегодня хорошо!

Даже лица хумансов, приветливо улыбающиеся мне, не вызывали какого-нибудь сильного раздражения и желания залить их улыбки кровью. Еще чуть-чуть, и можно будет представить, что это простой семейный обед в кругу воинов Дома, правда, не хватает настороженных взглядов, приятной перчинки какого-нибудь яда в пище и добрых, сочащихся медом улыбок…

Стой! Какие улыбки! Какой яд! Я человек! Нет, я точно человек!

В моем мозгу мгновенно промелькнула сцена утренней побудки, вспомнилось замечательное настроение из-за прекрасного сна.

Прекрасного! Сна!

Застыв и не донеся ложку с кашей до сжавшегося в страшной гримасе рта, я гигантским усилием воли сдержал волну зарождающейся паники и продолжил медленно пережевывать моментально опостылевшую кашу. И даже панические вопли желудка о необходимости его наполнить не отвлекали меня от осмысления случившегося: Я. Только. Что. Радовался сну, в котором убил и подверг пыткам всех своих напарников. После этого сна у меня было отличное настроение. По-моему, мне явно пора в дурку, я становлюсь опасен для окружающих. В мозгу мелькнуло: спокойно, все хорошо, тебя окружают союзники — опасности нет.

Кинув взгляд на старшину, я с большим усилием воли сдержал вырывающееся из горла рычание и елейным, добрым голосом произнес:

— Валерий Сергеевич, я тут пройдусь немного, надеюсь, за время моего отсутствия ребята лагерь не разнесут, — и профессионально изобразил на лице добрую улыбку, немного испорченную проступившими за контуры губ клыками.

— Товарищ командир, вы как себя ощущаете? Все нормально? Может, с вами кто сходит? А то что-то бледновато выглядите, аж посерели весь. Тошнит, наверное, после контузии завсегда так. Меня в Гражданскую, когда гаубичным снарядом в госпиталь уложило, тоже потом где-то с неделю поташнивало и еда в глотку не лезла. Так, может, Юрку с вами отправить — просто на всякий случай?

— Не беспокойся, вроде пока живой и по-малому сходить без чужой помощи способен. Ты лучше скажи, как там капитан? Оклемался уже?

Старшина перенес взгляд на накрытого плащ-палаткой капитана, разместившегося на противоположном краю полянки, и немного изменившимся голосом произнес:

— Железный мужик. До сих пор не оклемался, а все равно молодцом держится. Вот сейчас телеграмму из Москвы с радистом приняли, поел и уснул. Сила воли у человека бешеная.

— Телеграмма — это как вестник? В смысле почтовая птица или ящер?

Вытаращенные глаза и странное выражение лица старшины немного подняли мне настроение, все же при живом общении я способен адекватно воспринимать окружающих меня людей, и это радует.

— Ну, это они по радио письмо получили, а вчера, когда ты, командир, без сознания валялся, в Москву отчет о проделанной работе отправили. Вот можно вопрос? Почтовых голубей видел, даже у самого голубятня по детству была. А почтовые ящеры — это как? Как они хоть выглядят-то?

Загоревшиеся глаза ярого голубятника не спутаешь ни с чем. Старшина был явным маньяком в этом отношении и, судя по засиявшим глазам и чуть изменившемуся тембру голоса, когда-то в его карманах явно обретались большие запасы зерна, вымоченного в водке. Уж с такой физиономией не особо верится в покупку или честный обмен пернатыми сокровищами. Эта картина немного успокоила мой вскипевший разум, уж если окружающие люди слегка сходят с ума на каких-то мелочах, то мне сам ректор велел быть немного не от мира сего, самое главное — держать себя в рамках просчитанной линии поведения и при дружеской улыбке «прятать клыки».

— Тьфу, гоблин! Уговорил! Пошли, проконтролируешь на всякий случай и, может, компанию составишь, а я тебе как раз лекцию по хроматовым почтовым дракончикам устрою…