Жемчуг проклятых - Брентон Маргарет. Страница 17

– Садись, дочка, и доставай, что там тебе велено читать. Все равно мне деваться некуда, уж три года как ноги отнялись. Давай, вынимай душу.

Перекричать отчаянное блеяние овец, которых начали стричь в амбаре, было не так уж просто, но Агнесс постаралась читать внятно и даже выделять интонацией самые красочные места, как-то описания семейных драм алкоголиков, позволивших вину стать «сначала их прихлебателем, затем их владыкой и, в конце концов, их погибелью». Видно было, что к таким текстам Хэмиш притерпелся. Он мерно клевал носом, на котором красных прожилок было не меньше, чем на куске мрамора, а на все риторические вопросы утвердительно похрапывал. Но когда речь зашла о постепенном разрушении желудка, причем с подробностями на три страницы, старый пропойца не выдержал:

– Дочка, а дочка? Бросай уже эту нудятину, мочи нет ее слушать! Лучше песню спой. Вон какой у тебя голосок нежный.

Настоящую леди не купишь лестью, подумала Агнесс и предложила спеть гимн. Например, «Небесный Иерусалим».

– Вот уж чего не надо, того не надо. Гимнов я в воскресенье наслушаюсь. Спой-ка мне про сэра Патрика Спенса или Барбару Аллен.

– Я совсем не знаю народные баллады, – огорчилась Агнесс. – Зато я могу спеть французский романс.

– Спасибо на добром слове! Мало мы французов под Ватерлоо били, чтоб теперича ихние песни поганые звучали в английском доме. Нет, балладу хочу! – заартачился старик и, сально подмигнув, сам затянул песню про какого-то парня, который попросил девицу напоить его коня в ее колодце. Но чем больше конь пил, тем слабее становился, а как напился вдоволь, так и вовсе голову повесил.

– Как тебе, а, дочка?

Агнесс заметила, что у коня должна быть очень длинная шея, чтобы дотянуться до самого дна колодца. Это получается уже не конь, а жирафа.

– Длинная? – расхохотался старик, изрыгнув облачко прокисшего пива. – Вот уж верно так верно!

Пообещав, что к следующей встрече пополнит свой репертуар, Агнесс выскочила во двор. Там она обогнула бескрайнюю лужу с белесыми островками поросят и поспешила к остальным беднякам. К счастью, они оказались куда покладистее Хэмиша. А бедная миссис Крэбтри так разволновалась при упоминании обряда, что долго не отпускала Агнесс и все расспрашивала, не слыхала ли барышня о каких-то конкретных планах фейри. Вдруг они чего задумали. Агнесс даже посочувствовала дядюшке – это ж надо, наставлять такую суеверную паству!

К полудню ее корзина полегчала, и настала пора возвращаться домой… точнее, в пасторат. Слово «домой» было слишком щедрым эпитетом для места, где обитал злой мистер Линден. Но за рекой темнел лес, а она уже забыла, когда в последний раз гуляла в лесу. Или вообще гуляла. Не вышагивала по дорожкам парка, спрягая вслух французские глаголы, а просто шла или того лучше – бродила. Без направления, без цели, не боясь опоздать.

Пробежавшись по шаткому мостику, она нырнула в зеленую прохладу, сырую, пропитанную запахами черники и прелых листьев. Все здесь звенело и трепетало, и даже поросшая упругим мхом земля казалась боком огромного спящего зверя, который ворочался, когда его щекотала кромка ее платья. Скользя по мху, Агнесс подобралась к речке и зачерпнула воды, но ойкнула от неожиданности, а потом рассмеялась – из-под ее пальцев метнулся тритон и застыл у другого берега, покачиваясь в легком течении. Вот бы остаться здесь насовсем! Вот бы закричать и упасть навзничь в заросли папоротника, но обладательнице двух платьев не позволительна такая роскошь – попробуй потом сведи пятна от травы. Нет, придется ей брести в дом со стылыми стенами, где живет священник с инеем на сердце. Но еще хотя бы пять минут!

Справедливо полагая, что язык леди все равно никто не увидит, Агнесс принялась за чернику, и каждая ягода взрывалась во рту, как частица полуночи. За черникой пришла пора папоротников, из которых выйдет отличный гербарий. Пять минут плавно перетекли в полчаса, а затем и в полтора. Старик Время все тряс песочные часы, предвкушая, какой разнос устроит мистер Линден своей запозднившейся племяннице. Ей бы и вправду пришлось несладко, если бы, в который раз нагнувшись за ягодой, она не почувствовала. Точнее, не Почувствовала. Большие пальцы у нее не зачесались – в конце концов, ведьмой Агнесс не была, – но майские жуки как будто гудели тише, крик кукушки оборвался на полуноте, струйки света, стекавшие с дубовых листьев, истончились…

…Агнесс выпрямилась и развернулась прыжком…

Еще одна промашка! Случись такое в третий раз, и правы окажутся те, кто считает что способности медиума притупляются с возрастом.

Опять человек!

Сначала она увидела паутину, усеянную капельками росы, но за провисшими нитями, вдалеке, Агнесс разглядела давешнего обидчика.

При свете дня он казался менее грозным и даже как будто симпатичным, – чуть ниже ростом, чем мистер Линден, зато более мускулистый, – но смуглая кожа и чересчур широкие скулы намекали на некую дикость. Точнее, неодомашенность. Снять бы с него зеленую камвольную куртку и льняную рубаху, вымазать грудь синей краской из вайды – получился бы настоящий кельт.

Парнишка буравил ее тяжелым взглядом. Для враждебности у него имелись все основания – с пояса свисала обмякшая тушка зайца и пара куропаток. Глупо рассчитывать, что браконьер станет с тобой раскланиваться.

И преступник, по-видимому, прочел ее мысли.

– Ну, чего уставилась? В одиночку меня все равно не скрутишь, – то ли ухмыльнулся, то ли оскалился он. – Давай, беги за подмогой.

– Я никому не скажу, – пропищала Агнесс те самые слова, которые, как правило, становятся последними при встрече с настоящим преступником.

– А мне плевать, разболтаешь ты или нет. Все равно я прав.

– Между прочим, браконьерство не лучше воровства.

– Угу, как же! Тут столько дичи, ни один лорд в одиночку не слопает.

Робин Гуд тоже промышлял браконьерством, рассудила мисс Тревельян. И ему не нужно было кормить больную мать…

– Знаешь, а ведь это, наверное, наш лес. Вернее, моих родственников, но я тоже имею к нему какое-то отношение. И я… я разрешаю тебе здесь охотиться, – милостиво предложила она. – Можешь унести домой эту дичь.

Оскал юноши не исчез, но стал каким-то смущенным.

– Ну… тогда спасибо. Нет, правда! Иначе б мы с голоду околели, не святым же духом питаться.

– Между прочим, когда пророк Илия бродил в пустыне, – припомнила Агнесс цитату из брошюрки, – вороны приносили ему хлеб и мясо поутру, и хлеб и мясо по вечеру…

– … а соседи еще долго удивлялись, куда сэндвичи пропадают.

Представив озабоченные лица крестьян, не досчитавшихся хлеба и мяса, Агнесс не выдержала и прыснула.

И тут же боязливо оглянулась, ожидая, что за спиной возникнет черно-белая фигура и обрушит на нее кару за зубоскальство. Но дядюшки рядом не было. А юноша подошел поближе. Двигался он неуклюже, то ли от смущения, то ли из-за подростковой угловатости, ведь на вид он казался сверстником Агнесс. Не укрылось от нее и то, что в толстых кожаных перчатках ему трудно сгибать пальцы.

Зачем ему вообще перчатки? На джентльмена все равно не тянет.

– Я Роберт, но ты зови меня Ронан, – представился юноша. – Меня так матушка называет, потому что я родился первого июня, в день Святого Ронана Ирландского.

– Впервые про него слышу. А чем же он знаменит?

– В основном тем, что превращался в волка и кусал девиц.

– Сомневаюсь, что это правда, – дипломатично заметила Агнесс.

– Именно так было написано в обвинительных документах. Потом, конечно, выяснилось, что его оклеветала крестьянка, которая сама же и уморила свою дочь, – хмыкнул Ронан. – Меня всегда это бесило.

– Что крестьянка уморила дочь?

– Да нет, что мой покровитель ни в кого не оборачивался. А мне бы хотелось. Стать волком и загрызть… кого-нибудь.

Заметив, что он опять насупился, девушка поспешно заговорила:

– Я Агнесс, но мне больше нравится «Нест». Так звали одну валлийскую принцессу.

– Точно, я про нее читал! – просиял Ронан. – Она прославилась своей красотой…