Исток - Московкина Анна. Страница 44

Парень явно не был таким простаком, за коего я его сначала приняла.

— Кто же тебе поверит. Какой он тебе брат?!

— Сводный! — Я продолжала упрямо лгать, просто из вредности.

— Тоже чушь. Кто он тебе, Айрин? — Он начинал меня раздражать своей прозорливостью и вопросами, которые я сама себе задавала, никогда не находя ответа.

— Может, пойдем к Ловше, если сдашь меня из рук в руки, успокоишься?

— Успокоюсь, — кивнул Солен.

До корчмы мы не дошли меньше квартала, я проигнорировала предложенный локоть и поплелась за дворянином, то и дело спотыкаясь. Куда же делся колдун?

У Ловши горел свет, хоть питейное заведение и было закрыто на ремонт. Я отметила, что вывеску корчмарь снял: либо зайцев решил подновить, либо сменить на новых. Хотя трое косоглазых длинноухих давно стали символом заведения, да и всего района. Зайцы были до того кривые и пьяненькие, с обвислыми ушами и морковью в когтистых, как у порядочного медведя, лапах, что фраза «Напиться до зайцев у Ловши Левши» стала нарицательной.

Солен забарабанил в дверь, вот как бедному неймется от меня избавиться.

— Кто там? — Голос был женский.

— Ивушка! Это я, открой, пожалуйста.

Дверь неохотно распахнулась, простоволосая девушка в проеме недовольно сказала:

— Что стряслось?

— Отец твой дома?

— Дома.

— Позови его, пожалуйста.

Однако звать она его не стала. А провела нас на просторную кухню, где за столом чинно восседало все семейство, довершавшее поздний ужин.

— Айрин? Какими судьбами?

— Где колдун?

Семейство подняло на меня тяжелые взгляды, особенно недоброжелательно на меня косилась старшая дочь корчмаря. Жена его, напротив, добродушно захлопотала, заставила стащить мокрые куртки, усадила за стол, плеснула в кружки горячего отвара смородины. Винко (так, как выяснилось, звали жену) сообщила, что ужин окончен, и вышла из кухни, прихватив с собой все семейство. Ловша, все это время сидевший во главе стола, наконец заговорил.

— В чем дело?

Я описала ситуацию.

— Может, у бабы? — с надеждой в голосе протянул корчмарь.

Видимо, ждал, что я с ним соглашусь, и ущерб снизится только до выдачи мне одеяла и отправки в свободную комнату.

— Тогда он бы оставил мне ключ.

— Забыл? — Надежда таяла.

— Майорин?

— М-да.

— Он собирался во дворец к Орнику Мадере, — добавила я.

Ловша повертел в руках кружку.

— И что ты предлагаешь?

— Пойду к нему. — Я отставила свою кружку.

— Ты собираешься вломиться ночью к Верховному архимагу?

— А что?

— А кто тебя к нему пустит?!

— А кто помешает?

— Ладно, горе, проведу я тебя, а то засадят тебя в темницу.

— За что? — опешила я.

— За нарушение общественного покоя. — Ловша, кряхтя, поднялся.

— А вас не засадят?

— А я не буду покой нарушать!

— Я с вами, — встрял Солен.

Мы с Ловшей удивленно уставились на дворянина. Но возражать не стали. Бесполезно, с дураками не спорят.

Дождь зарядил снова, центр Вирицы щедро освещался фонарями, в которых старательные фонарщики ежедневно подновляли заклинания. У Майорина световые сгустки всегда выходили белесоватые — холодные, а в Инессе просто каждый вывешивал перед своим домом излюбленное освещение (или то, на которое дара хватило, и вокруг некоторых домов будто шаталось пьяное привидение, неспособное удержать отчетливую форму), Вирица же пестрела уютным желтоватым светом. Облетевшие деревья, казалось, тянули к фонарям голые ветви, образуя фантазийные тоннели, со светом в конце. Будто кто-то старательный специально оплетает фонари ветвями, чтобы было чем любоваться прогуливающимся в ночи прохожим. Вот только прохожих не было. Все нормальные люди уже устроились в теплых постелях, набираясь сил для следующего дня или щедро тратя накопленные за предыдущий.

Дворцовая ограда могла соперничать с крепостной стеной. А закрытые ворота, выведенные из скрывавших их днем пазов, явно превосходили въездные. Но мы и не к ним направлялись. Ловша свернул к левому крылу и, подойдя к неприметной дверце, которая в тяжелые времена наверняка легко заваливалась булыжником покрупнее, дернул за шнур колокольчика. При ближайшем рассмотрении тот оказался толстенькой цепью причудливого плетения. Ждать долго не пришлось. Нам открыла суховатая немолодая женщина, в застегнутом наглухо платье и накидке с капюшоном — жена архимага. Моя знакомая, работавшая кухаркой на дворцовой кухне, иначе как старой грымзой или зловредной мегерой ее не называла. Так что я представляла Регину Мадера несколько иначе. Ее седеющие волосы не стояли дыбом, периодически шипя, а были уложены в сложную и аккуратную прическу, на пальцах (вовсе и не скрюченных «аки куриные лапы», а вполне себе изящных) таинственно сверкали драгоценные камни. Сверкали глубоко и будто бы сами по себе, не стесняясь отсутствия света. Амулеты. Зачаровать можно любой камень или металл, в принципе можно зачаровать и кожу или ткань. Просто каждый из этих материалов имеет свои свойства. Драгоценные камни в этом плане были более универсальны, но и по карману были немногим. Майорин носил только пару кожаных браслетов на левой руке, кольца он терпеть не мог. Однажды я сунулась и их рассмотрела. В толстой коже явно был наполнитель, похожий на крупную каменную крошку. К несчастью, когда я уже занесла нож, чтобы подпороть это безобразие в уголочке, дабы узнать о содержимом, Майорин выхватил амулет из моих рук. Больше он их никогда не снимал, в отместку за проступок выдав мне толстенный фолиант, посвященный амулетам и накопителям. К своему стыду, я добралась только до конца введения, которое растянулось страниц эдак на двадцать. Проблема была в том, что, прочитав страницу этого бесценного труда, я сладко засыпала, нежно прижимая его к груди.

— Ловша? — удивленно узнала корчмаря дама. — Ты сегодня поздно, да и не ждали мы тебя.

— Регина, мне нужно поговорить с магистром Мадерой.

Жена Мадеры холодно оглядела нашу подмокшую компанию, скривила рот в недовольной гримасе и отодвинулась, пропуская нас внутрь. Леший его знает, может, и мегера или грымза, вон как глаза сверкают, глядишь, кинется, взглядом испепелит. И испепелила бы, вот только промокшая одежка плохо поддавалась возгоранию. Мы гуськом пересекли двор и ввалились в просторный холл, где самовольно, под неодобрительные вздохи хозяйки, шумно разделись и, оставив на идеально чистом мраморном полу отпечатки грязных сапог, прошли за Ловшей, уверенно ведущим нас по длинному залу. Я чувствовала себя нищенкой, по ошибке забредшей вместо паперти во дворец и уже не ждущей подаяния, дай боги живой выбраться. Зато Солен явно был в своей тарелке и по розовому мраморному полу ступал как у себя дома, с достоинством оставляя коричнево-серые следы.

— Ты был здесь? — дернула я его за рукав, стараясь разбить гнетущую тишину этих чертогов.

— Да, был пару раз, еще когда отец был жив. Они дружили.

— И как он тебе?

— Мужик как мужик. Важный такой.

— С подобной-то женушкой, — скривилась я.

— Айрин! — неодобрительно шикнул на меня Ловша.

— Она сзади идет, — шепнул Солен, сам он тоже улыбался и, наклонившись к моему уху, добавил: — Я про таких стервозин только в книжках читал, думал, земля их не носит.

— Может, она летает.

— Однажды мы с Илаей во время одного приема уронили нечто ценное в вазу с вареньем.

— А что конкретно?

— Какую-то дребедень. — Ловша остановился, ожидая, пока мы его догоним. Шептаться и идти быстро одновременно у нас не получалось. — Так вот. Выяснилось, что эти облезлые перья — любимый веер ее бабушки, какой-то там княжны.

— В варенье?

— Целую вазу испортили этой ветошью, но это папа с Мадерой так думали, а она чуть при смерти там и не полегла. Папа, правда, клялся, что нас выпорет, когда домой вернемся.

— А что с веером?

— Висит где-то здесь, только повыше, чтобы дети не добирались, еще более облезлый.