Укрытие - Адзопарди Трецца. Страница 10

Мне опять в море?

Джо с открытым чемоданом, Фрэнки с открытым чемоданом. Джо склоняет голову набок и усмехается. Фрэнки ухмыляется в ответ.

Хочешь со мной, шепчет Джо и шевелит, как ножницами, средним и указательным пальцами — давай, мол, сигарету.

Хочу, отвечает Фрэнки и передает сигарету другу.

Фрэнки сидит на стуле под окном. Джо накрывает плечо Фрэнки чистым носовым платком, берет со стола бутылку с остатками рома, встряхивает ее, вытаскивает зубами пробку. Зажимает горлышко большим пальцем, быстро-быстро одним запястьем крутит бутылку вверх-вниз, прижимает мокрый палец к мочке левого уха Фрэнки. На плечо Фрэнки и на пол капает ром, по комнате ползет его аромат. Джо отхлебывает из бутылки, передает Фрэнки.

Джо наклоняется к нему, на секунду Фрэнки перестает его видеть, и Джо прижимает пробку к задней стороне мочки. Фрэнки чувствует на затылке дыхание Джо. Свободной рукой Джо вынимает из галстука булавку, облизывает кончик, вонзает в ухо Фрэнки и медленно вытаскивает. Булавка выходит из пробки со слабым скрипом. У Фрэнки холодеет шея — остается надеяться, что это только боль, а не кровь; Джо мнет пальцами его мочку и с размаху всаживает в пульсирующее отверстие серьгу с крохотным бриллиантом — точь-в-точь такую же, как и у него. Фрэнки сидит неподвижно, уставившись на зажатую между коленями бутылку с ромом и на бусинки рома, поблескивающие на бетоне пола. Ощущает жжение, но не шевелится. Чувствует, как влажнеют глаза.

Джо, скомкав платок, бросает его в огонь. Кладет руку на плечо Фрэнки.

Крови было совсем немного, хабиб. Дело сделано.

Целую неделю Фрэнки не может спать на левом боку. Причина не в новой кровати и не в том, что от джаза, который играют внизу, дрожит пол, и не в страстных криках Перл, доносящихся из спальни Джо. Ухо Фрэнки превратилось в липкое месиво. Несколько дней он беспрестанно его разглядывает, пока не понимает, что больше не может на него смотреть. Но рука то и дело щупает мочку, проверяя рану. Он стоит у входа в клуб Лючиано, приветствует гостей, а пальцы тянутся к уху — кажется, будто Фрэнки погружен в раздумья.

Перл замечает, что с ним, мажет ранку йодом, и ухо начинает заживать.

Фрэнки нравится, как теперь к нему относятся: те, кто знает его, с готовностью жмут руку. Наверное, это потому, что у него новый костюм и новая работа, думает он. Женщины, которых он прежде никогда не встречал, призывно поглядывают поверх бокалов в его сторону, а когда он стоит у бара, норовят просунуть руку ему под локоть, оставляют записочки у входа. И Джо, остановивший выбор на Перл, тоже смотрит на него иначе. Ты — мой должник, говорит его взгляд.

Ты мой должник, произносит про себя Фрэнки, ждущий, как мальчишка-посыльный, распоряжений.

Это были времена, когда он еще ничего не знал; это было до Мэри, когда ни у кого еще ничего не было, когда он, по глупости, мечтал, как они с Джо будут всем владеть вместе. Фрэнки решает уйти, он делает глубокий вдох и уже поворачивается к двери, но вдруг подскакивает от неожиданности — на столе Джо звонит телефон. Джо не обращает на треньканье внимания, он ставит внизу листа размашистую подпись, а телефон все звонит и звонит. Не спеша он складывает бумагу, засовывает в конверт, лижет краешек. Язык блестит от клея, который остается и на губах. А они под настольной лампой кажутся совсем тонкими, словно бритва, и такие алые, будто два осколка рубина. Телефон умолкает.

Принеси стакан и иди,

говорит он Илье, протягивая через плечо конверт. Джо жестом разрешает Фрэнки сесть. Он наконец на него смотрит, но, прежде чем Фрэнки успевает открыть рот, Джо выдвигает собственное предложение.

Четыре

Врач поговорил с мамой час назад. Она сидит в больничном коридоре и крутит и крутит большими пальцами с потертыми жемчужинами ногтей, наставленными друг на друга. Она пролистала «С добрым утром!» и «Женский еженедельник», но взгляд только скользил по страницам — она ждет, что ее вызовут или, хуже того, врач вернется и молча положит ей руку на плечо. Она пристально изучала объявление на стене над столиком дежурной, совсем не понимая, что там написано.

Дымят все: пол усеян окурками, напольная плитка в жирных черных разводах, повсюду кучки пепла. Люка заползает под мамин стул, елозит ручками по грязи, и за ней тянется дорожка слюны.

Во вращающуюся дверь входит Ева, сдирая на ходу прозрачную обертку с новой пачки «Плеерс». Дает сигарету маме.

Мэри, я звонила в «Лунный свет». Никто не подходит.

Щелкает зажигалка, она склоняет голову, прикуривает. Протягивает пляшущий огонек маме.

Так он там работает? — спрашивает она, пуская дым. Твой муж?

Ева настолько ничего не понимает, что маме хочется плакать. Она смотрит на эту светловолосую женщину и не знает, с чего начать.

Миссис Джексон, как и обещала, присматривает за моими сестрами. Это значит, что она разрешает им побыть у нее во дворе. Ее муж — старьевщик, поэтому их сад — парк скульптур из покорёженного железа и гнилых досок с шестидюймовыми гвоздями. В зарослях сорняков стоят друг напротив друга два кресла с торчащими пружинами и клочьями конского волоса. В бывшей кроличьей клетке в углу сада обитает одинокий потрепанный голубь, который большую часть времени расхаживает взад-вперед по корке скопившейся в клетке грязи. Когда к нему подходит Селеста, птица судорожно хлопает крыльями, пытаясь взлететь, и бьется о крышу. Селеста упирается руками в проволочный корпус, заглядывает внутрь — смотрит в исполненный ужаса круглый глаз. Селеста поднимает из грязи длинное серое перо и протягивает его Фрэн.

Роза с Мариной сидят лицом к лицу в креслах и играют в «Что я вижу».

Что я вижу, что я вижу, начинается на Т!

Марина оглядывает двор. Замечает в густой траве старый телевизор.

Телик?

Не-а.

Марина называет Тарелку, Туалет, Трубу. Роза при каждом неверном ответе пинает ногой кресло, из которого вздымаются клубы пыли. Марина не видит больше ничего, что бы начиналось на Т.

Сдаюсь, говорит она.

Тухлятина! — кричит Роза и тычет пальцем на склизкую кучку совсем рядом с Марининой ногой. И снова:

Тухлятина! Тухлятина! показывая Марине на гниющие в траве то ли огрызки, то ли объедки. Девочки с отвращением хихикают и начинают играть в акул, перепрыгивая, не касаясь земли, с поверхности на поверхность. А затем Роза изображает старшину и орет что есть мочи:

Рядовой Гаучи! А ну, пры-гать! Слушай мою команду! Ты у меня кровью харкать будешь! Равняйсь! — И Марина послушно выполняет команду, стоит, покачиваясь на дребезжащих пружинах.

Фрэн в эту игру не играет: ее вечно отдают под трибунал. Ее манят к себе деревянные поддоны, прислоненные к стене сарая. Она заползает за них, съеживается в крохотном треугольнике между мокрым кирпичом и деревом. На каждой доске висят дождевые капли, стена за спиной покрыта слизью; откуда-то с земли на Фрэн смотрят два желтых глаза. Она встречала этого пса раньше, на улице. Она сует сжатую в кулак руку ему под нос, как учила мама, и через несколько секунд он лениво ее лижет. Пес дрожит, от него пахнет сырой землей. Фрэн садится с ним рядом, укладывает его голову себе на колени, пес, прижимаясь к ее теплому телу, тихонько рычит.

Фрэн проводит рукой по спутанной шерсти. Если бы он был ее собакой, она бы его вычесывала как следует. Она наклоняется к самой морде. И мыла бы. Фрэн смотрит в щель на сестер: еще минута — и они обязательно на нее набросятся. Это ты во всем виновата — такие слова она слышит чаще всего, а ведь это сущая неправда. Фрэн сует перо, которое дала ей Селеста, в рот, делает вид, будто курит, втягивает воздух, выдыхает. Потом водит пером по розовой пасти пса, но он трясет головой, опять рычит и снова укладывается ей на колени. Фрэн отворачивает его обвислое ухо и шепчет в него: