В лабиринте миров (СИ) - Любушкина Татьяна Евгеньевна. Страница 78
На этом месте рассказа, я снова позеленела, торопливо хлебнула горячего чая, обожглась, поперхнулась и тётка Марья принялась колотить меня по спине, приговаривая успокаивающим тоном:
- Да ты не бойся, Женька. Мы твою куклу увели. Вон она в чулане сидит. Василий его охраняет.
Скотник Василий услышав своё имя, радостно осклабился и взял под козырёк.
- С нашим удовольствием. От меня не уйдёт.
- К-какая кукла?!
С обожженного нёба кусками слезала кожа. Я выплюнула комочек.
- Вася, покажь! – скомандовала бабка Вера
...Ох, уж лучше бы мне этого никогда не видеть! В маленьком чулане, заставленном вёдрами, банками, досками и ещё бог знает чем, сидел Борис Григорьевич. Или то, что от него осталось. Грязный, в рваной одежде. Волосы перепутаны, свисают на лоб мерзкими сосульками. Взгляд... да уж какой там взгляд. Так люди не смотрят. Бессмысленный, остекленевший. Ни радости, ни ненависти. Ничего. Кукла.
- Да ты не тушуйся, Женька! Чего его жалеть? Чай ты не ребёнок. Ну, сломалась кукла, сделаешь себе ещё!
- Ещё?!
Бабки переглянулись.
- Ты Женя, молодая ещё, – тётка Тамара похлопала меня по руке. – Эта кукла... она у тебя первая?
-Я не знаю! – от отчаяния мне реветь хотелось. Почему они называют Бориса Григорьевича куклой? Чего от меня хотят?
В разговор неожиданно вмешался скотник Василий.
- Хватит вам, бабы, девку-то мучить. Не учёная она. Ей объяснить надо по-человечески.
Он больше не улыбался и не называл меня дочкой. Смотрел серьёзно и глаза у него были трезвые, так, будто и не пил никогда горькую дядька Василий.
- Вишь, вы старые душой очерствели. Для вас кукла будто и не человек.
- Да какой же это человек?! У куклы души нет!
- Верно, нет. Да только куклы о том не знают. И страдают по человечески. И любят.
- Перестань! – тётка Марья поморщилась, будто услышала глупость. – Никого они не способны любить. Ни детей своих, ни близких. Для них одна страсть – тот, кто их к жизни вызвал. И тут уж они не знают не удержу ни чести, на всё пойдут, лишь бы угодить своему хозяину. Ты, Женька, на кой шут, это куклу к жизни вызывала? Чтобы тех двоих убить? Чем они помешали-то тебе?
- Они... – в горле пересохло, и я едва выговорила первое слово. – Они напали на меня. Хотели убить.
- Во-она что?! Тогда понятно. Не понятно только, как ты в том доме оказалась.
- У меня там... друг живёт.
- Друг? Хахаль что ли?
- Хахаль.
Бабки понимающе покивали.
- Только ты, Женька напрасно куклу чинить взялась. Неблагодарное это дело. Оттого бабёнка-то его и пострадала.
- Я уже поняла.
К тому времени я действительно уже многое понимала. И то, что бабки знают про ангелов куда больше чем я. И то, что их не удивляла и не огорчала моя способность сознательно вызывать к жизни ангелов. Кукол.
- Я поняла, – повторила я. – Только как вы его освободили? Его ж арестовали. Вроде бы...
Тётка Марья презрительно хмыкнула.
- Куклу увести из-под стражи – это дело плёвое. Да только, мы тогда скотину твою потеряли, помните, девки?
При слове “скотина”, Тотошка приоткрыл веки, но, видно решил не обращать внимания на болтовню деревенских старух и снова задремал, изредка нервно подрагивая хвостом.
- Точно, он возле того дома и остался, – подтвердила бабка Вера. – Ну, так мы его кликать не стали. Время поджимало.
- А зачем? Зачем вы сюда его привели? Бориса... Григорьевича?
- Как зачем?! – удивились старухи. – Да сломанная кукла только и годна, что тварей из Бездны на куски рвать. Расскажи-ка Маша, про давешнюю стычку!
- Да что тут говорить? – скромно потупилась тётка Марья. – Мы в Грязновку прибыли к полудню, а здесь уж такой бедлам сразу поняли – быть беде!
- А я предупреждал, – вставил скотник Василий. – Говорил, что Бездна гудит.
Словно подтверждая его слова, за окном ухнуло, и раздался далёкий гул.
- Яма рванула, – прокомментировала тётка Марья. – Мы эдаких-то ям с Василием штук пятнадцать вдоль леса проложили. В каждом зелье. Ступит постзем на такую яму, так его враз в клочья разорвёт!
- Минёр! – дядька Василий с одобрением похлопал Марью по плечу и ведьма-целитель смущённо захихикала.
- Один постзем уцелел. Мы и не заметили его, думали – мёртвый. А он вскочил и на Настю...
- Я его с одного удара мотыгой уделала, – хвастливо вмешалась бабка Настасья едва слышным от слабости голосом. – Но и он меня... уделал.
Снова раздался гул и избушку заметно тряхнуло.
- Беда, девки, – бабка Вера поднялась из-за стола и сунула ноги в валенки. – Засиделись мы, а Бездна не дремлет. Надо идти.
Тётка Тамара тоже подалась к выходу.
- Я с тобой!
- Куда?! Ополоумела? Ночь на дворе! Тебя в первой же подворотне зарежут.
- Так уж и зарежут. До утра всего ничего осталось времени. Продержусь.
- Не горячись, Тамара, – прохрипела бабка Настасья с печи. – Сейчас не лето. Солнце ещё не скоро появится. Сядь. А не то...
Она не договорила, но и так было ясно, что помощников у бабки Веры не было. Кроме меня.
- Я пойду, – мой голос и тело двигались, говорили, а внутри всё ныло от жалости к себе: “Отдохнуть бы. Уснуть”.
- Пойдёт она, – бабка Вера раздражённо надвинула платок на глаза. – Куртку так и не зашила!
- Да ладно. Обойдусь.
- Обойдётся она... что ж не обойтись, не тобою вещь купленная! Василий!
Дядька Василий вскочил так резво, что уронил табурет. Неказистый предмет меблировки ударился о пол и развалился на две половины.
- Да, что за наказанье! – разозлилась бабка Вера. – Только и годны вы со своей доченькой, что чужое добро портить! Куклу выводи! С нами пойдёт.
Я хотела возразить, что скотник Василий всего-навсего мой отчим, но промолчала. Василий тоже не стал перечить раздражённой старухе и молча открыл чулан.
- Иди сюда... поть-поть...
Он подзывал ангела, ставшего сломанной куклой, как-то по чудному, но тот неожиданно послушался. Поднялся со своего места и шагнул к выходу, терпеливо дожидаясь, когда мы все соберёмся.
Из избы мы вышли впятером.
В последнюю минуту за нами следом выскочил Тотошка и засеменил впереди, тревожно поводя длинными ушами. Следом за ним шли мы с бабкой Верой, позади – скотник Василий и Борис Григорьевич.
- Баб Вер, а Василий, он кто? Из ваших?
- Ваших, наших... – тон бабки Веры по-прежнему был сварлив. – Лешак он. Лешак обычный. До войны в лесу жил, потом в деревню перебрался. К водке пристрастился.
- До войны? Сколько же ему лет?
- А шут его знает! Первая мировая-то, когда началась? Вот и считай!
При таких исходных данных, возраст Василия сосчитать было сложно, но судя по всему, пожил Василий немало.
- А он тоже воин?
- Васька-то? Да будет тебе... Он только глаза может, как Машка отвести, вот и вся его сила. Правда, со скотиной он сам-друг. Слово заветное знает. Слушаются его звери. Вот вишь и кукла... идёт за ним, как приклеенный.
Тотошка впереди насторожился и встал в стойку, как заправский охотничий пёс. Идущая следом бабка Вера не успела замедлить бодрый шаг, замешкалась, запнулась и ткнулась лицом в сугроб, сбивая Тотошку с ног.
- Ах, чтоб тебя! Чего застыл?!
Тотошка беззвучно разинул пасть, негодуя на несправедливый упрёк, бабка барахталась в снегу, а скотник Василий радостно осклабился, наблюдая возникшую кутерьму.
Я не разделяла его веселья.
Медленно пошла по узкой, протоптанной в снегу тропинке. Её конец уходил вниз по склону, теряясь в густых зарослях и, если память мне не изменяет, вёл к фельдшерскому пункту, в обход заросшего илом пруда.
Я отодвинула ветви, выглядывая из-за кустов, снег с запорошенных веток осыпался и мягко упал мне на голову. На пруду никого не было.
Весь берег был утоптан многочисленными следами. Посередине пруда, серым пятном выделялся квадрат расчищенного от снега катка. По краям чернели косо вбитые палки. Ворота.
- Баб Вер! – мой голос в ночной тишине раздался неожиданно звонко.