Устрашители - Гамильтон Дональд. Страница 5

— Разреши представиться: Салли Вонг. Работаю в Северной авиационной компании. Сижу за главной конторкой в главной билетной кассе. Повстречались мы примерно шесть месяцев назад, кажется, сразу после того, как ты прибыл в Сиэтл. Фотографировать местный птичий заповедник. Потом нанял один из легких гидросамолетов, отправился на труднодоступное северное озеро и несколько дней снимал редкие породы уток. Или водяных крыс, не уверена. С пилотом, Гербертом Вальтерсом, подружился. И впоследствии путешествовал исключительно в его обществе. Герб и я... встречались в то время. Герб любил меня, да тут возник фоторепортер Мэдден... и я... увлеклась тобою...

Салли Вонг перевела дыхание, сделала беспомощный жест.

— Остальное, быть может, восстановишь сам?.. Некоторое время все шло... замечательно. Только тебе встретилась девица, работавшая для того же издания, над той же темой. Вдобавок я начала... принимать наши отношения чересчур серьезно. И, как выражаются нынешние подростки, достала приятеля. По счастью, верный, ласковый и любящий Герб терпеливо ждал, покуда несчастная дурочка опомнится...

Маленькие хрупкие плечи под твидовым жакетом вздернулись и опустились.

— Вот и все, господин Амнезикус. Полегчало? Если нет — возьмусь врачевать ваши мозги дальше. Ведь фамилия Вонг олицетворяет человеколюбие и стремление пособить нуждающемуся.

Девушка резко повернулась и бросилась к двери.

— Мисс Вонг!

Поелику я вообще не припоминал нежданную гостью, то и права обращаться к ней «Салли» за собою не чувствовал. Даже если когда-то и числился возлюбленным.

— Да? — сказала она, поворачивая бронзовую ручку.

— Спасибо.

Она бросила в мою сторону быстрый взгляд, и я с изумлением убедился: глаза девушки набухают слезами. Дверь отворилась и захлопнулась. Мисс Вонг исчезла. Чуть погодя я выбрался из постели.

Ноги повиновались весьма неохотно и все-таки больше не подламывались под весом тела. В конце концов, страдалец Мэдден уже несколько дней совершал великое пешее путешествие в больничный сортир самостоятельно. Я приблизился к зеркалу. Узрел высоченного тощего субъекта, облаченного измятой пижамой, украшенного аккуратным белым бинтом вкруг чела. Парень — Мэдден, Хелм, или как там его еще звали — на неотразимого дамского угодника отнюдь не смахивал. Впрочем, кто постигнет женскую природу?

Той ночью мне приснилось детство. Я вздрогнул, подскочил, уселся на больничной койке, в кромешной темноте и внезапно осознал, что видение было настоящим, чистейшей воды воспоминанием. По крайней мере, так я полагал, хотя образы уже начинали расплываться, рассеиваться и таять. Я пытался вызвать их назад, освежить, исследовать. Эти попытки отправили меня обратно в забытье...

Врача звали доктором Лилиенталем. Имени я так и не узнал, ибо отношения между нами возникли натянутые, хотя и вежливые.

Я заявил, что чувствую себя лучше, и это было правдой. Рассказал о полночных снах, а о загадочном телефонном звонке умолчал. Передо мною сидел целитель, не следователь.

— М-да, — отозвался Лилиенталь, — отмечается известный прогресс. Но вы испытали очень тяжкую физическую и душевную перегрузку; подсознание, по-видимому, всячески старается оберечь потрясенный рассудок. И, подобно множеству самозваных спасителей, излишне усердствует.

Лилиенталь поколебался.

— Если не возражаете, мистер Мэдден, давайте немного покопаемся и разберемся. Мы по мере возможного дозволяли выздоровлению продвигаться своим чередом, покуда к вам не вернутся утраченные силы, но коль скоро доктор Де-Лонг признал вас относительно окрепшим, попробуем слегка направлять природу. Будьте любезны, изложите происшествие, которое видели во сне. Детское... гм! — воспоминание. С чем оно было связано?

— С охотой. Мы охотились на диких голубей — отец и я.

Лилиенталя даже малость передернуло:

— На голубей? Я ухмыльнулся:

— Точнее, на горлинок. Оставьте, док! Не твердите безмозглому сельскому парню о символе мира и надежде передового человечества...

Кажется, что-то потихоньку всплывало на поверхность и начинало копошиться среди мозговых извилин. До сей минуты я и не подозревал, будто вырос на ферме. И слабенький, чуть слышный голосок подсказывал: вы называли ферму «ранчо». Я продолжил:

— Это лучшая и вкуснейшая дичь на всем американском континенте — от Гудзонова залива до мыса Горн. И куда подевалась профессиональная этика? Если бы я сознался в осложненном гомосексуализме либо заурядном кровосмешении, вы просто кивали бы с надлежащим пониманием и равнодушием. Но пациент упоминает об охоте на разрешенную к отстрелу птицу, об охоте в должный сезон — и вы глядите так, словно я родной матери перерезал глотку затупившимся ножом.

Лилиенталь вознамерился было оскорбиться, подумал — и расхохотался:

— Touche [1], мистер Мэдден! Возможно, в глубине души я остаюсь безмозглым городским лоботрясом! Давайте, продолжайте повесть об отстреле горлиц!

— Во сне рядом с нами бежала собака, — сообщил я неторопливо. Прикрыл веки, вновь увидел картину ясно и отчетливо, ощутил на лице полдневные солнечные лучи, почувствовал скрипящий на зубах песок южных пустошей.

— Большой курцхаар по имени Бэк. В те дни порода была в Штатах почти неизвестна, старину Бэка ввезли прямиком из Европы —зажиточные фермеры, товарищи моего отца. Главу семьи в малом времени хватил сердечный приступ и пса подарили нам: как выразились владельцы, для того чтобы отличный пойнтер достался знатоку, а не угодил к охотнику-неумехе. Я открыл глаза.

— Извините, мысли начинают блуждать...

— Вот и великолепно, блуждайте мыслями и говорите!

— Пойнтеров, разумеется, не применяют при голубиной охоте, голуби — не куропатки и не фазаны... Вам интересно?

— Просто излагайте.

— Но Бэк рыскал в зарослях и приносил нам подстреленных птиц. Подбитого голубя можно искать до скончания веков, а отец не выносил убивать без толку... В тот вечер мы изрядно задержались, потому что целый час шастали среди кустарника, высматривая последнюю мою добычу. Пес буквально язык вывалил и все-таки обнаружил горлицу...

Я осекся. Ибо явственно увидел себя и отца, выбирающимися из старенького пикапа, остановившегося подле ранчо. Бэк выпрыгнул первым, пока хозяева собирали оружие, патронташи и убитую дичь. Отец направился к воротам, чтобы распахнуть их и дать мне проехать. Шел он медленно и с достоинством.

«Хороший был выстрел, твой последний, Мэттью, и охота задалась на славу. Но только завтра будем иметь подыскивать иное место — иначе голуби всполошатся и вынудятся улететь оттуда навсегда».

Говорил он с явным скандинавским акцентом. И фразы свои строил на довольно чуждый английскому лад.

«Покорми теперь собаку, а голуби станут мною быть ощипываемы».

Лежа на больничной койке, я видел отца точно живого: крупный мужчина, в потрепанной стэтсоновской шляпе, запыленном комбинезоне, со старым двенадцатикалиберным винчестером в руках. Я видел также двустворчатые, ворота ранчо и рядом — столб, на котором красовался почтовый ящик. Адрес, выведенный крупными буквами, был различим издалека:

4-Е ПОЧТ. ОТД., ЯЩ. 75, КАРЛ М. ХЕЛМ

Хелм. Мэттью Хелм. Сын Карла и Эрики Хелмов. Как и уведомил ехидный голос в телефонной трубке. Мэттью Хелм, он же Поль Мэдден. Род занятий первого оставался загадкой, второй числился вольным художником, журнальным фотографом... Чего ради затевался подобный маскарад?

Но последующие годы жизни, где надлежало искать ответ, по-прежнему тонули в забвении, в забвении... Впрочем, не полностью...

Глава 4

Кто-то обращался ко мне. Я возвратился через долгие годы и несчетные мили из выжженных солнцем юго-восточных краев, из далекого детства — в стерильную больничную палату на канадском севере. Монотонный дождь упорно колотил о безукоризненно прозрачные стекла.