Куда исчез Филимор? Тридцать восемь ответов на загадку сэра Артура Конан Дойля - Фрай Макс. Страница 42

Алик открыл шкаф. Комплекты постельного белья, запасные полотенца, "гостевое" покрывало, которым накрывали диван только в случае прихода гостей, а это был чертовски редкий случай. Чемодан с детскими вещами дочери: "Пригодятся". Кофточки и блузки жены. Его рубашки и галстуки. Каждая покупка была "не вовремя" и "некстати", но дети быстро растут, а взрослые снашивают вещи. Это был шкаф, битком набитый безликими вещами. Проявлениями золотой середины. Алик задумался, что даже не знает, какую одежду любит его жена. Она всегда покупала что-нибудь на распродажах - глядя на ценник и зачастую даже не примеряя вещь. А какой цвет рубашек он сам любит больше всего? Он никогда не обращал внимания на цвет рубашек. Он всегда смотрел в зеркало и видел там свое лицо и никак толком не мог оценить свой внешний вид. С годами он старел - это единственное, что ему было видно. Какого цвета его плавки, у него же наверняка есть плавки? Они едут в Крым, значит, будут купаться. Алик закрыл глаза - и не смог вспомнить. Память мучительно перебирала картинки каких-то чужих плавок: полосатых, в цветочек, с изображением волн. Они же ездили с Галей на море всего два года назад, в Сочи. Вода была довольно холодной, но он загорал. Значит, лежал в плавках. Что это были за плавки, и при каких обстоятельствах их ему купили, и присутствовал ли он при этом сам? Дались ему эти плавки. Но как можно не помнить таких простых вещей?

Он стал вспоминать, что было за последнюю неделю. "То же, что всегда" - было бы самым правильным ответом, но разве один день не отличается от другого? Разве не происходит каждую минуту что-нибудь, что можно было бы запомнить? Взять хотя бы вид за окном. Зимой там снег и слякоть, весной пробивается зелень, летом ничего из-за этой самой зелени не видно. Подумав про окно, он вспомнил традиционный спор про решетки, которые Галя страшно хотела поставить на все окна, опасаясь воров, но Аликова мама была категорически против: без решеток квартира была похожа "на частный домик", и она всячески поддерживала это ощущение, культивируя какие-то кусты под окнами. У Алика не было четкого мнения по поводу решеток, он всегда молча выслушивал жалобы жены и запомнил спор только потому, что она сказала: "Представь себе, что к нам залезут и украдут твой пиджак! Представляешь, как ты будешь переживать?" Алик попытался вспомнить, что это за пиджак. Если он был чем-то ценен, он должен был бы вспомнить, но не смог. Еще вспомнил ссору с дочерью, которая слишком густо красила глаза и воротила на голове "взрыв на макаронной фабрике", по выражению бабушки. Алик всегда считал это обычным делом: конфликт поколений, все дела. А сейчас задумался, что дочь единственная из всей семьи не выглядела золотой серединой между множеством маленьких зол. Она была яркой и нелепой. У нее был какой-то свой мир, тщательно оберегаемый от родителей, - еще бы, что она могла от них ждать, кроме постоянных упреков? Алику вдруг страшно захотелось узнать, что это за мир, и стало удивительно, почему он ни разу не говорил с ней о том, как она живет и как хочет жить. Тринадцать лет - это уже готовый человек. Алик помнил себя в тринадцать лет: уже не ребенок, еще не подросток, он никак не мог найти себе место - ни среди первых, ни среди вторых. Алика накрыла волна сочувствия к дочери, и вдруг он понял, что давно ей не нужен. Он вырастил дочь, не зная, кто она, не прилагая никаких усилий к тому, чтобы быть чем-то важным в ее жизни, а теперь она уже сделала какой-то свой потайной выбор: какой быть, какие отношения строить с миром. Вероятно, она сбежит из родительского дома при первой же возможности и, черт побери, будет права.

Шкаф был битком набит вещами, которые Алик помнил с детства. Его мать любила говорить с особенным умилением - например, про покрывало на их с Галей кровати: "Ты это с детства помнишь!" Это было поводом пользоваться вещью и дальше, ничего не вбрасывать, не покупать нового, кутаться в обветшавшее Аликово детство. Спальня раньше была комнатой Алика, он часто вылезал в окно, чтобы поиграть с мальчишками, потому что это был самый короткий путь, но мать всякий раз устраивала ему такие взбучки, что он сперва перестал лазить через окно, а потом, как-то незаметно, - играть с дворовыми друзьями. Непостижимым образом мать знала что-нибудь нелестное про семью каждого из этих мальчишек, ни один из них не был Алику "ровней". Алик не понимал, что значит "ровня", но посыл воспринимал верно: мать не одобряла этой дружбы. Боялась дурного влияния и грязи на полу, - конечно, если в ботинках-то, да через подоконник.

А потом она стала ругаться, что он часами сидит перед телевизором.

Среди прочих коробок с хламом отыскалась одна с бумажными архивами. Там была Галина переписка с подругой детства, фотографии, какие-то документы и поздравительные открытки. Прямо сверху лежала открытка с Лондоном: фонари и однообразные пешеходы с черными зонтами, отражающиеся в лужах. Единственное, что Алик твердо знал о Лондоне, - тамошние пешеходы предпочитают черные зонты, причем знание свое он почерпнул именно из этой открытки. Еще он знал, что на английских монетках - профиль королевы. Интересно, где монетка, которую незнакомка ему вручила в обмен на зонтик? Что можно было бы купить на нее в Англии? Алик никогда не собирался в Англию, да и языка не знал, но почему-то сейчас мысль, что он никогда в жизни не попадет в Лондон, его зацепила. Почему, собственно, никогда? С чего он это взял? Пусть он не знает английского, но это его не слишком смущало. Он надеялся, что сможет ориентироваться по путеводителю или с разговорником. Путеводители и разговорники, в конце концов, делают именно для таких, как он. Подумать только, он ни разу в жизни не воспользовался ни путеводителем, ни разговорником. Он вообще никогда не ездил один за пределы города. Сперва с матерью, затем с женой. Теперь вот - с обеими сразу. А казалось бы, что может быть проще? Доехать до вокзала. Сесть в поезд. Предъявить билет. И дальше будь что будет. Он никогда не боялся неизвестности, но только сейчас понял, что она ему нравится. Алик улыбнулся. Он целых две вещи знал про себя наверняка: ему нравилась неизвестность, и ему нравились черные зонты. Может быть, там, на открытке, среди пешеходов был кто-нибудь вроде него - впервые оказавшийся в чужом городе, далеко от семьи, без малейшего понимания, что будет дальше. Слился с толпой, как будто он часть толпы, а на самом деле...

Алик посмотрел на часы и понял, что торчит в квартире уже добрых четверть часа. Его передернуло от мысли, что сейчас все-таки кто-то придет и он будет оправдываться, что никак не может найти этот чертов зонт в отвратительной куче бесполезного барахла, которое мать все никак не соберется вывезти на дачу: "Вот была бы машина, а без машины-то как, людей просить неловко".

Но зонт внезапно нашелся. Он висел на перекладине с вешалками, без чехла, похожий на свернувшуюся в кулек летучую мышь. Алик решительно снял его. В подъезде хлопнула дверь и раздались шаги. Алик вздрогнул и замер с зонтиком в руке. Идиот. Как это на него похоже - стоять на месте и мечтать бог весть о чем. И зачем он вечно что-то придумывает, в его жизни и так все нормально, как у людей, все давно утряслось и сложилось, - что ему еще нужно? Нет, посмотрите на него, стоит и думает о каких-то лондонах, о какой-то неизвестности. Ну какая может быть неизвестность. Чего хорошего в неизвестности? Идиот, хватай зонтик и быстро назад к своим женщинам, езжай с ними в Крым, не заставляй их ждать, будь человеком. И поставь решетку в окне спальни, а матери купи ящички для цветов на внешний подоконник, и все наконец будут довольны, и никто не будет ругаться, и хорошо, и ладно.

Но в квартиру так никто и не зашел - наверное, дверью хлопали соседи. Алик выдохнул с облегчением и случайно нажал на кнопку, зонт с хлопком раскрылся. Повинуясь смутному побуждению и ни о чем больше не думая, он положил зонт на кровать, на ненавистное с детства покрывало с кисточками, и открыл окно. Что-то блеснуло под рамой, когда створки распахнулись наружу. На подоконнике лежала английская монетка. Он взял ее, погладил большим пальцем и улыбнулся. Снаружи было тепло, по двору бегали дети. Алик ловко перемахнул через подоконник и посмотрел в комнату с той стороны. Жутковатая люстра из стекла на фоне глухого темного шкафа. Какому идиоту может прийти в голову сюда залезать и что-нибудь красть? Какой идиот может здесь жить? Какой вопиющий, лубочный, но - нет, все-таки не законченный идиот. Алик покопался в карманах и достал зарплатную карточку. Она как раз поместилась в щель между рассохшейся нижней рамой и створкой окна. Окна у них, конечно, были "не как у людей". "Люди-то давно поставили стеклопакеты", - говорила мама. "И решетки!" - добавляла Галя. Но сейчас Алик был рад, что у них нет ни стеклопакетов, ни решеток, а есть только старые деревянные рамы с жуткими щелями. Открывающиеся наружу. "Как в частных домиках".