Кембрийский период (Часть 1 — полностью, часть 2 — главы 1–5) - Коваленко (Кузнецов) Владимир Эдуардович. Страница 107

— Диинь! — Ещё пядь. Он наклонит рычаг, и груз упадёт, и праща взлетит, и соскочит одним концом с крюка, раскроется. Мешок с землёй — весом в два человека — важно двинется в путешествие по небу.

И фэйри, тяжело дыша, повалятся на землю. А валлийцы будут делать ставки — попадёт, не попадёт. И многие проиграют свою плату, и примутся играть на скот и землю. А другие выиграют, и на следующий выстрел поднимут ставки. И снова прицепят верёвки и блоки. И зазвенит било…

Муллан в «такелажную» команду мангонеля вызвался добровольно — за полную солдатскую плату. Чтоб не прийти к родне в Арбет, владение ещё одного из младших братьев короля Гулидиена, нищим. Успел показать себя малым ловким и хорошо ладящим с деревяшками, верёвками да железяками.

Теперь, до начала его работы, оставалось почти триста ударов била.

Наконец, явилась сида. Улыбнулась.

— Вот этот шпион нас подслушает, — указала глазами на сына, — но не поймёт… Что ты хотел сказать?

— Я хотел упасть в ноги великой богине, но не смею себя выдать, — и всё-таки немного поклонился.

— Ты веришь по-старому? У нас за это не наказывают. Только следят, чтобы христиан старой верой не прельщал. И — я христианка. Мне поклоняться не надо. Если хочешь, можешь изучить мою веру, и принять, и верить, как я.

— Я знаю это. Возможно, так и поступлю. Потом. Сейчас важно другое… Я не из Пенгверна — из Аннона. А люди Аннона хотят жить по старому. И я пришёл тебе это сказать. Мы не с востока. Мы — снизу. Не бежали — пришли вынюхивать. И женщины, что со мной — не мать и сестра, а друид и пророчица. А я всего проводник. Но я решил рассказать. Потому, что они решить не могут. Скажи, если Аннон примет твою новую веру, многое в жизни людей изменится?

Клирик задумался.

— Ничего, — сказал наконец, — и всё. Как примете. Разумом? Сердцем? Или только ртом, который произнесёт молитвы, как заклинания, не понимая ни смысла их, ни того, кому они назначены?

— А хоть и так, — сказал проводник из Ада, — Просто… Просто пророчица безумна, а друидка — слишком верна Гвину. Кто-то должен решить. И я взял это на себя. Я хочу, чтобы Аннон выжил, богиня. И потому хочу, чтобы он оказался на победившей стороне. Я долго склонялся на твою сторону — за тебя новый бог, который много сильнее тебя, слабому ты б не кланялась, и целый мир, а за Гвином — только труп прошлого мира. Немного тёплый.

— Ты говоришь, как поэт.

— А я и есть поэт. Не филид. Всего лишь бард. Но я не закончил речь. Я колебался. Гвин одним воплем разогнал великую армию — это чудо. Но ты говоришь, что мешки помогут. И швыряешься ими — и сила твоя, или нового бога — велика. И я ждал, пока кто-то из вас не покажет слабость. И я увидел и понял — когда у тебя из рук исчез деревянный молот — что Гвин вне своей крепости способен только на такие мелкие пакости. Он не вышел на вылазку, не разогнал твою армию. Всё, что он может — сидеть в холме и ждать падения. А ты его осаждаешь. И если не помогут мешки, попробуешь что-то другое.

— Мешки помогут, — заверила Немайн, — я уже слышу изменения в… эээ… голосе Гвина. Он стал выше. Ты заметил?

— Это страх?

— Нет, это поражение. Его сила в низком тоне. Нам осталось всего несколько дней — и можно идти на приступ. Наверное, уже и сейчас можно — но я хочу для верности ещё мешков полтораста закинуть ему в глотку.

— Тебе виднее… Я всего лишь проводник. Всё, что я могу сделать — чтобы Аннон услышал то, что я хочу. Пророчица безумна — и я не могу знать, что она выбрала, хотя, кажется, тебя. А друид не вернётся в Аннон. Сделает шаг с безопасной дороги. Случайно. Это я тебе обещаю.

Ещё раз поклонился и ушёл. Делать своё дело.

Свой мангонель Рис ап Ноуи запускал, как собирал — точно так, как первый. Было лишь одно маленькое отличие. Пришла ему в голову мысль — выстрелить не мешком с землёй, а камнем подходящего веса. В низовьях Туи трудно не найти булыган нужных размеров. Верёвкой снаряд обвязывать не стали. Наверняка порвётся при ударе о скалу.

— Не попадём в зев, так тряхнём супостата! — провозгласил принц, и простёр руку к крепости Гвина. Наградой стал восхищённый взгляд жены. В которую он, кажется, ухитрился влюбиться ещё раз: поверх и посильнее прежнего. Нет, Гваллен и раньше ему помогала в королевских делах. Но то всё были игрушки, способ немного украсить скучную, в общем-то, жизнь: суды, пошлины, хозяйство. Теперь же началась война. И Гваллен ухитрилась сделать суровый походный быт романтичным, пиры весёлыми, а уж совершать подвиги на её глазах было сущим удовольствием! Подвигов Рис пока за собой числил три. Во-первых, восхождение на холм. До вершины добраться он не сумел, но выдержал один крик и поднялся выше всех, исключая саму Немайн и викария Адриана. Во-вторых, три раза делал поправку на ветер для машины Немайн — и все три раза точно попал в "Гвинову глотку", как прозвали вход в тулмен рыцари. В третьих, первым заметил саксов. Любовался природой с наблюдательной башенки лагеря. Бдительность молодого принца все заметили, хотя саксы оказались мирные. Даже союзные. Мерсийское посольство к брату. Узнали, проезжая через его домен, что армия короля, брат короля и крещёная богиня войны осаждают крепость языческого бога Гвина. Ну не могли они пропустить такое эпическое событие, завернули. Командующий спал с лица совсем, но не пустить союзников — и таких же вассалов короля Британии, пусть и отсутствующего сейчас — понаблюдать за осадой не мог. Впрочем, эти саксы оказались не совсем и саксами. Посол, граф Окта Роксетерский — выглядел, как бритт, разговаривал, как бритт, родился от матери-камбрийки, и правил городом, который не был саксами завоёван, но вошёл в состав Мерсии добровольно, в надежде найти управу на вражин-нортумбрийцев. Свой король погиб в сражении со всеми наследниками, вот король Пенда и прислал в графы отличившегося воина. Который, по его разумению, был способен поладить с бриттами.

Окта поладил. Настолько, что, заговариваясь, постоянно обзывал свой Роксетер Кер-Гуриконом. Свита посла тоже была разбавлена несаксами и полукровками. Секретарём графа оказался валлийский монах. Который немедленно вылупился на отца Адриана, как на диво дивное, и даже на уши Неметоны внимания после того не обратил. Ходил и бормотал под нос: