Кембрия. Трилогия (СИ) - Коваленко (Кузнецов) Владимир Эдуардович. Страница 100

– Мне нужно говорить с начальником порта, – прокричал с борта капитан, – по поводу предоставления обычных услуг и ремонта.

– Хорошо. Сколько человек будет говорить?

– Я, двое моих людей. И священник. Не то чтоб он был нужен на переговорах, но он пожилой человек и плохо переносит жизнь на воде.

– Хорошо. Я вызову для вас сопровождение.

Волей‑неволей приходилось признать – комендант и гарнизон в Кер‑Мирддине толковые. Вторую крупную банду разбили. Кричащий холм расковыряли. Службу несут, аж тошно…

Шагая к бревенчатому то ли дому, то ли укреплению, в котором обычно обретался начальник над портом, капитан отметил – гражданское население словно смыло. Зато волна перемен принесла множество воинов. Копья, щиты, топоры, иногда мечи и луки. Все это разномастно, но движется и действует слаженно и согласованно. Дверь, порожек. И в лоб:

– Не могли приплыть завтра?

– Не могли. Мы вообще‑то тонем.

– До утра продержитесь. У пирса мелко, – как ни странно, шуткой это не прозвучало, – если и сядете на грунт, палуба и каюты останутся над водой. Свежую пищу, воду обеспечим. Остальное утром. Надеюсь, хоть что‑то станет известно!

– О чем?

– О том. Ворота закрыты. – Валлиец кивнул на стену за которой стоял город. – Даже для нас. То, что травит стража со стен, – байки, не мне вам объяснять. Что там творится на самом деле, мне сообщить не удосужились. А если б и поставили в известность – так не мое дело слухи распространять. Мое дело – порядок в порту. Потому утром.

Грекам ситуация была знакома. Поняли.

– Хорошо. Личная просьба. Ты меня знаешь, я несколько лет сюда хожу… Пусти в предместье священника. Совсем морская болезнь старика измотала. "Голова"‑то хоть в порядке? Одного человека смогут пристроить?

– Заезжий дом совсем не в порядке… Но одного… Ладно. Если Дэффид меня потом не пришибет, ты мне должен. Эй, – бритт обернулся и махнул рукой молодому воину – проводишь старика…

– Согласен. – Капитан перешел на обычный греческий, который священник понимал. – Вот и все. Святой отец, я договорился – тебя пустят на берег и проводят на постоялый двор…

– Мне нужно к епископу.

– Завтра попробую договориться. А пока отдохни немного. Дорога была трудной…

И еще какой! Но в его жизни бывали дороги и погаже. Что значит гнев морских волн, грозящий погубить тело, в сравнении с ударами валов отчаяния, зыбью неспокойной совести? Но пока и правда, стоило переночевать.

В "Голове Грифона" людно и суматошно. Праздничек. За стойкой Гвен – храпунья Гвен, повариха Гвен. Тулла честь передоверила, занявшись иным, – выселила работников из домика возле пивоварни. Можно было и в самом трактире комнату для больной приготовить, но хмурая Эйлет, поставленная отцом во главу кланового пикета на воротах, ясно сказала: если сида умрет, дом, в котором это случится, придется сжечь. А заодно – что утром Немайн, если будет еще жива, перенесут за город. То есть в предместье, домой. Значит, следовало торопиться. Вот Тулла и торопилась. Неспешно и по‑хозяйски. Сама Глэдис не справилась бы лучше.

Гвен не жаловалась. Старшая сестра взяла на себя самое важное – сохранение трактира. А ей осталась отцовская работа – и она не справлялась. Вместо порядка и спокойного веселья, как при Дэффиде, в пиршественном зале повисло тягостное и нервное молчание. Казалось, все предместья очертя голову ринулись сюда – вызнать, что происходит, из первых рук. А какие они первые? Дэффид сказал Эйлет, Эйлет – Тулле, Тулла – Гвен… Очень хотелось спрятаться под стойку. И пусть Сиан болтает. Она маленькая, ее слова ничего не весят.

Так что римскому священнику Гвен даже обрадовалась. Уж он‑то не будет расспрашивать, как там младшая сестра и что намерены делать клан, отец и король! Он спросит комнату, и спросит ужин, и спросит новости, но начать можно будет с новостей старых и попроще. А главное, забота о святом отце – достойное занятие для хозяина заезжего дома. Даже если он сейчас молоденькая девчушка и даже не сида. Гвен припомнила, как хорошо со стойкой справлялась Майни. На глаза опять навернулась влага.

– Здравствуй, дитя мое. – Латынь. Этот язык Гвен немного знала.

В другое время она бы обиделась на «дитя», но теперь только шмыгнула носом.

– Я пожелал бы тебе доброго дня, но боюсь, он сейчас совсем не добрый, а до ночи не успеет исправиться. Потому желаю, чтобы утро было для тебя лучше вечера.

– Спасибо… Но все не настолько плохо, чтобы в "Голове Грифона" усталому путнику не предложили уютный ночлег и вкусный ужин.

– Рад это слышать, дитя мое. Выходит, неприятности не очень велики?

– Ой. Для меня велики, святой отец. Когда с сестрой случилось что‑то страшное, она лежит при смерти, городские ворота закрыты, и ничегошеньки не ясно, разве этого мало?

Как‑то вышло, что скоро римский священник знал больше, чем Гвен. Но и та не ударила в грязь лицом – между словами да всхлипами гость получил просторную комнату со свежей постелью и видом на цитадель, и там же, подальше от суеты и тревоги пиршественного зала, сервированный ужин. Действительно, великолепный, даже на вкус столицы мира. То, что изначально трапеза предназначалась епископу Дионисию, но из‑за последних событий к нему на стол не попала, приезжий священник так и не узнал.

Закончив с едой, он встал, подошел к высокому окну и, задумчиво разглядывая непонятный желтый флаг над башней, пробормотал под нос:

– Самозванка. Наверняка. И все‑таки жалко. Получается, я плыл сюда зря?…

Как ни мучайся от морской болезни, как ни мечтай о сладком сне, а старческая дрема – хрупкая штука. Встать пришлось с первыми рассветными лучами. Предместье бурлило и волновалось, и этого неспокойствия оказалось достаточно, чтобы священник проснулся. Не мог он спать под шум толпы, а с некоторых пор этот шум будил не только тело. В открытое окно видно было: перед воротами сгустилась толпа, исчез желтый флаг над башней. Вот створки поползли в стороны. Обрадованный народ устремился было в город, с надвратной башни зычно крикнули, толпа брызнула в стороны. Из ворот высунулась змея пешей воинской колонны. Первые шаги она так и шла – широким монолитом. Потом сузилась, высунулось более узкое рыло, внутри зазияло пустым. Воины шли вперед, те, кто оставался позади, поворачивались к толпе, ставили копья горизонтально – не остриями против людей, барьером. Звучали лающие слова команд. Знакомых. Латинских. А те, кто не занял пока своего места в оцеплении, продолжали продвигаться – к самому заезжему дому. Число воинов священник оценил в две сотни. Вооружены единообразно, хотя и довольно легко. Щит, копье, топор. У некоторых мечи и луки. Начало возрастать беспокойство – для чьей безопасности такие усилия? Король, судя по рассказам капитана, хаживал по улицам запросто, всего с тремя рыцарями, которые и нужны были скорее для престижа, чем для охраны. Дивед – королевство мирное, спокойное. Сонное даже. Было.

Между рядами оцепления по удивленно молчащим камням мостовой шла боевая колесница, подобная описанным Цезарем. Впрочем, не совсем подобная. Обычно кельты богато украшали свои колесницы, на этой же ни следа золота или серебра. Льняной тент от дождя и солнца, мешающий рассмотреть, кто там внутри. Беленые известью щиты по бокам. И четыре рыжие лошади. Квадрига, подобранная в масть. Хотя одна из лошадок работает не в полную силу – несмотря на то что каждую из них под уздцы ведет человек. Колеса не сверкают железной оковкой, и причиной тому не ржавчина от простоя. Ободья колес замотаны тряпьем. Священник начал догадываться, кто внутри. И мельком удивился странному покачиванию повозки.

Больная. За неполных четыре месяца успела стать из никого заметной в бриттском обществе фигурой. Перед колесницей несли желтое полотнище. Цвет, видимо, означал царское золото. Рядом с колесницей плотной группой шли несколько мужчин и женщин, многие – в том числе и женщины – с оружием. Впрочем, и у временной хозяйки за стойкой на поясе висит топорик. Такие места, такой народ.