Кембрия. Трилогия (СИ) - Коваленко (Кузнецов) Владимир Эдуардович. Страница 37

– Лично я намерен попросту отоспаться, – зевнул товарищ купца, – морские путешествия и сон для меня вещи несовместные. Полагаю, здешние полуварвары не сочтут мою манеру валяться до полудня слишком изнеженной? А, Валентин?

– А я к морю привык, – откликнулся офицер, – так что мне нужен отдых иного рода, поактивнее. В конце концов, постель достойную императора, можно использовать с большим толком, нежели просто сопя в подушку! Надеюсь, эту услугу заведение тоже оказывает? Мне, например, нравится рыженькая за стойкой! Как ты думаете, она согласится?

Молодой и сонный обозначил пожатие плеч. Пожилой поспешно откликнулся:

– Разумеется, нет! Скажу больше, если ты сделаешь ей грязное предложение, тебя ожидают крупные неприятности с хозяином заведения. Который убил больше людей, чем состоит у нас в экипаже. Деньги и учет он чужому человеку не доверит, так что девочка из его клана. Удивительно, что не одна из дочерей, – купец перешел на вульгарную латынь. – Не подскажешь ли, дитя мое, где мой добрый друг Дэффид ап Ллиувеллин? Не случилось ли с ним чего? Десять лет я заставал его на месте, где стоишь ты.

И чуть рот не раскрыл, когда ответ прозвучал не на вульгарной латыни крестьян и моряков, а на классическом языке сенаторов, епископов и юристов. Да еще без булькающего валлийского акцента.

– Мой отец немного занят, но если уважаемый гость назовет свое имя, то я пошлю за ним. Дэффид ап Ллиувеллин всегда рад встрече с друзьями! В том же, что касается услуг, можешь полностью рассчитывать на меня. И если у тебя или кого‑то из твоих спутников выдастся свободный час, я охотно узнаю новости из империи. Которые нас минуют. Увы, мы зажаты между варварами‑саксами, варварами‑франками, варварами‑готами. Недавно приплывали и такие, каких мы пока не встречали, – их корабль стоит вблизи от вашего и, верно, будет выставлен на продажу. Королевская кавалерия показала себя великолепно! Тьма не опустится на наш край. Но новостей из империи мы не слышим по году.

– Перемен немало, – вздохнул купец, – быстро и не перескажешь. Зовут меня Михаилом Сикамбом. Если мой друг занят важным делом, можешь его не отвлекать, пусть придет, когда освободится. И скажи – откуда у него за год взялась еще одна взрослая дочь?

– Я приемыш, – улыбнулась рыжая, – И вернемся к услугам… Я вижу, одного из ваших спутников больше волнует постель?

– Именно, – влез "кавалерист".

Немайн его не заметила.

– Какие вам нужны помещения? Троих благородных людей я вижу, но сколько у вас слуг?

Купец спокойно все описал, и уронил на стойку три золотых монеты.

– Этого слишком много! А у меня нет серебра и долей! Возможно, ты возьмешь расписку Дэффида на двадцать пятую долю серебряной марки?

Руки Немайн вертели монету, притворяясь, что оценивают вес и мягкость металла. Лицо царя анфас, греческие буквы… Ираклий. Про такого императора Клирик ничего не знал. По правде, по именам он помнил только Юстиниана, который правил полтораста лет назад, да Никифора Фоку, которому воевать со Святославом триста лет тому вперед.

Доска стукнула. На месте исчезнувшего в кассе золотого оказалась серебряная монета.

– Что тебе угодно, достойный?

– Не покажешь ли комнату уставшему путнику, красавица?

Если б не подслушанный разговор на греческом, Клирик вполне бы мог поверить, что господин офицер и правда желает удостовериться в просторности комнат, чистоте постельного белья и отсутствии клопов с тараканами. Поставил бы Эйлет на минутку за себя. А потом был бы межнациональный конфликт… Или все‑таки монета оказалась бы достаточным намеком?

– Прошу прощения, господин Сикамб. Я взяла с вас лишку. Я ошиблась, предположив, что имею дело с тремя благородными людьми… Скажите мне, как давно на флот империи берут дураков, которые путают честных девиц с непотребными девками? Или, может быть, сопровождающий вас молодой человек только что выслужился из гребцов, и еще не приобрел навыков обхождения в приличном обществе?

– Это себя ты считаешь приличным обществом? – удивился офицер. – Приемная дочь трактирщика! Хм. Не хочешь – не надо, а язвить‑то зачем?

– Да за вышибалу работать неохота, а он занят: на ярмарочных рядах топором машет, – язык Немайн резко изменился, пропала половина окончаний, да и слова переменились на грубые и приземленные, теперь это была именно вульгарная латынь, – вот и мелю языком, проверяю – ты дурной или наглый. Обломать тебя надо или поучить.

– Да кто… – Сикамб положил руку на плечо моряка. И тихо сказал по‑гречески:

– Кроме отца, за ней клан. Ты ведь не хотел бы, чтобы тебя «поучила» какая‑нибудь из ипподромных партий Константинополя? А ведь местные будут повнушительнее.

– И что мне делать?

– Просить прощения. Ты чужеземец, и этого хватит.

– Перед этой? Много чести! Целому комиту извиняться перед пропахшей луком недотрогой? Но ты оказался прав! А потому объясни мне, как опытный человек, как здесь найти подружку на несколько ночей?

– Что ж, могу и подсказать: обратись за советом к местным мужчинам. Возможно, ты приобретешь славу глуповатого сластолюбца. Но ты будешь в безопасности. Если ты продолжишь приставать к женщинам, пользуясь привычными аналогиями, тебе придется плохо.

– Ты же сам говорил, что камбрийцы – варвары только наполовину. С другой стороны – где ты видел здесь женщину похожую на благородную даму? Варварские наряды, варварские манеры не могут означать высокие нравы! И если вон та, белоголовая, хотя бы таскает на поясе кинжал…

Немайн стоило большого труда сохранять бесстрастное, непонимающее лицо. Ромеям хватило, зато обеспокоенная сестра немедленно оказались рядом.

– Что случилось?

– Ничего. Я гостей понимаю, а они не знают об этом.

– Забавно! – согласилась Сиан, – из этого можно сделать интересную каверзу!

– И доходную. Нужно сообщить отцу – подытожила Немайн. – Похоже, на это он и рассчитывал. Поставить за стойку полиглотью. В конце концов, где латынь, там и греческий, а которая болтает с норманнами на их родном и саксонском, та и в речи гота или франка чего‑нибудь разберет. Я не могу оставить стойку. Так что… Сиан, речь о деле – а значит, рассказывать тебе, как старшей. Справишься?

– Конечно‑конечно, – русая коса мелькнула в сторону кухни.

К сумеркам в зале собралась половина города. Но и гости никуда не подевались. Точнее, гость: из давешней троицы один искал приключений, другой спал. А пожилой купец предавался чревоугодию, с удовольствием уничтожая вторую подряд порцию мясных шариков. И как‑то упустил момент, когда все вокруг перестали жевать и беседовать. Тишина – что может быть лучше? И все‑таки оглянулся, реагируя на изменение, среди чужого народа игнорировать такие вещи небезопасно.

Дочь‑приемыш трактирщика стояла спиной к огню. Лица было не рассмотреть – только фигуру со склоненной головой. Она роняла к ногам неуклюжие, пофыркивающие слова. Медленные, значительные, они летели понизу и странно царапали душу. Язык был несомненно валлийским – но Михаил Сикамб не понимал и трети. Другая – знакомая по прежним путешествиям, восхитительно светленькая – склонилась над пергаментом, старательно записывая эту странную речь. Купец обвел взглядом лица камбрийцев, мельком замечая знакомых. Они сидели, как изваяния, разве только дышали. И то осторожно. У Михаила заныло под ложечкой. Творилось странное, непонятное, а объяснения он спросить боялся. И тоже принял каменный вид, и, чуть дыша, ждал, когда закончится наваждение. А под носом у него стыли мясные шарики, и щекочущий аромат превращал настороженное сидение в сущую пытку.

При сидении на иголках чувства обостряются. Тонкий, незаметный обычно скрип двери не уловила даже Немайн. Впрочем, Сикамб не догадался, кто застыл в дверном проеме. Епископ Теодор выглядел скорее странствующим воином, нежели священнослужителем. В дороге так удобней и безопасней. Немайн его присутствие определила по нечаянному стуку пастырской булавы о дверной косяк. И даже скосить взгляд, проверить, не ошиблась ли, не могла – невместно было башкой вертеть. Взгляд в пол, уши привязаны… Последние на день страницы ощущала себя слепоглухочитающей.